Уголок читателя - 3

ВЫЗОВ



- Але, доктор? - женский голос в трубке сочился трагизмом, - Это к вам беспокоит покойный супруг мадам Розы. Скажите, вы сегодня работаете пешком?
Хаим Канарейчик медленно отнял трубку от уха и задумчиво почесал ею лопатку. Мадам Роза отказывалась изменять себе. Доктор вздохнул, потом вернул трубку в исходное положение.
- А почему, я дико извиняюсь, покойник говорит голосом своей безутешной вдовы? - вежливо поинтересовался он.
- Если бы Додик был обратно живой, так он всё равно умолял миня позвонить заместо его, - загудела трубка, - Он такой стеснительный, вы же знаете, доктор. Он даже мёртвый боится вас потревожить. Так вы придёте до нас?
Хаим почесал нос. Трубка умоляюще всхлипнула.
- Ну хорошо, - ответил Канарейчик, - До обеда я уже имею три вызова до живых больных, но сначала я таки забегу до вас.
- Ой, спасибо, доктор! Так мы ждём с нетерпением! - затараторила трубка, - Вэй, мать моя женщина, я же должна скоренько привести себя в порядок!
В половине десятого доктор интеллигентно постучал в дверь мадам Розы.
- Дорогой пан Хаим, здравствуйте вам! - Роза широко распахнула дверь, - Заходите, снимайте ботинки, вот тапки. Ходите до большой комнаты.
- А где же покойный? - спросил Канарейчик, входя в гостиную и озираясь по сторонам, - Мадам Роза, войдите же в моё неудобное положение! Я таки крепко затрудняюсь произвести осмотр усопшего, если он гуляет неизвестно где.
Роза смущённо опустила глаза.
- Боже ж мой, доктор! Причём тут усопший? Ему же ж все равно. Он вас позвал, потому шо у его вдовы скочет давление и усиленно бьётся сердце. Садитесь на диван, там удобно.
- Я так понимаю, шо очередная смерть наступила насчёт планового несчастного случая? - спросил Канарейчик, присаживаясь.
- Смотрите сюдой, пан Хаим, - Роза тоже присела на диван и доверительно положила ухоженную руку доктору на колено, - Сегодня утром галантерейщик, пан Яша, случайно проходил мимо и занёс счёт за прошлый месяц. Вы же знаете этих мужчин, они же ничего не соображают за денежные вопросы! Разве можно так просто совать такой некрасивый счёт в руки такому неподготовленному Додику? Нет, вы представляете себе, какой шлимазл?
- Та об чем речь, мадам Роза? Или я да не представляю! - Канарейчик не позволил себе даже намёка на усмешку, - И шо же пан Додик? Немедленно умер?
- Шо вы так торопитесь? Вы шо - должны ему деньги? Додик почитал счёт, потом встал, сказал искать себя на кладбище и ушёл. А пан Яша увидел, какое у меня горе и побежал заказывать материал для платья. Может он и не понимает за тактичность, но таки да шикарно понимает за утешить безвинно овдовевшую женщину.
- Мадам Роза, скажите мине, как врачу, - доктор раскрыл саквояж и вытащил тонометр, - Так вы уже искали пана Додика?
- А я себе подумала - шо его там искать? Во-первых, я ещё не слышала шобы с кладбища терялись. А самое главное, я же могу поиметь инфаркт от горя и неожиданности, и кто тогда будет ухаживать за Додиком? Этот эгоист всегда боялся, шо я умру до него, как будто мне мало головной боли по хозяйству. Доктор, придвиньтесь до меня и скажите, как я себя чувствую? Я уже имею широкий инфаркт?
Телефонный звонок помешал Канарейчику пойти навстречу просьбам вдовы.
- Ой, доктор, прошу вас - подойдите до телефона, - мадам Роза вздрогнула и молитвенно прижала руки к груди, - Я вся на нервах! Вдруг это шо-то случилось с Додиком?
- Мадам Роза, шо уже ещё такого непоправимого может опять случится с вашим паном Додиком? - пожал плечами доктор и взял трубку, - Але? О! Таки теперь вы именно туда попали, пан Додик! Шо там на кладбище? Без изменений? Ах, вы в лавке у мадам Сони! Или вы с ума сошли пить этот шмурдяк из прошлогоднего нафталина?! Шоб я так жил, как вы даже после смерти не хочете бросить ваших губительных привычек. Слушайте, дорогой мой, ходите до дому, пока вы, не дай бог, обратно не умерли, но в этом разе уже бесповоротно. У мадам Розы давление, ей нужен полный покой и ласковое слово. Шо? Нет, не вечный - полный. Шо? Нет, не последнее. Таки последнее останется за мадам Розой даже если лично вы, не дай бог, оглохнете, а лично она, не дай бог, онемеет. Шо? Или я видел этот счёт? Я видел этот счёт, пан Додик. Он не включает траурное платье для вашей вдовы и будет лучше, если вы оживёте в ближайшие десять минут, потому шо пан Яша уже спит и видит вас в белых тапочках по сорок шесть рублей за метр чёрного гипюра. Так вы уже бежите? Я рад! И слушайте сюда ещё раз, пан Додик - когда вы умрёте в следующем месяце, ради бога, не ходите на кладбище. Вы всю дорогу вертаетесь оттуда пьяный, люди уже стали плохо думать за похоронные власти, а тем это крепко неприятно. Не злите их, дорогой мой, как врач говорю - когда-нибудь вам таки придётся иметь с ними дело на полный серьёз.
Доктор Канарейчик положил трубку и повернулся к Розе.
- Нет, как вам это нравится, пан Хаим? - с возмущением спросила та, - Люди спокойно живут с широким инфарктом, а этот жмот имеет нахальство умирать через какой-то несчастный пеньюар! Из-за чего весь этот гвалт, я интересуюсь? Вы бы видели этот пеньюар. Постойте меня тут, я сейчас покажу вам эту смешную причину смерти усопшего.
Роза направилась в спальню, но суеверный Канарейчик замахал руками.
- Мадам Роза, я вас умоляю - только не показывайте на себе! Как врач вам говорю!
- А как мужчина? - прищурилась та.
- Я же по вызову, мадам Роза, - укоризненно покачал головой доктор.
- Ах, пан Хаим! - Роза покачала головой, - Какая жалость, шо в таком разе медицина сильнее вас!
- И не говорите, мадам Роза! - кивнул Канарейчик, направляясь к двери, - Хотя Гиппократ мине свидетель, вы уже второй человек в моей практике, против которого медицина таки бессильна.
@Валерий Киселёв

 БУСЕЧКА



-И даже не говори мне никаких слов! Я скорее помру прямо сейчас, чем дальше буду слушать от тебя майсы за этот цорес из шапито!
-Ну, мама, если вы не согласитесь на этого бусечку, то прямо сейчас умру я.
-Не  говори глупостей, все знают, что у меня сейчас будет инфаркт! Если ты  не жалеешь маму и она тебе больше не нужна, как память, то я своими  ногами пойду на первомайское кладбище и лягу рядом с твоим дедушкой  Зямой, дай ему Бог здоровья и долгих лет, пусть покоится с миром.
В  спор, не выдержав накала страстей, вмешалась Зина Хаскина, до этого  времени сомневающаяся и выбиравшая чью сторону занять,а потому молчаливо  и сосредоточенно стоявшая в углу кухни и теребившая руками полотенце в  синюю клетку:
-  Розалия Семеновна, можно подумать эта киса вас объест, у вас же под  подушкой бриллианты! Вы боитесь за ваш холодец? Так оно еще до него не  достанет.
-Зина  Хаскина, если нам будет кого спросить за проблему, так это будете не  вы! Замолчите свой рот и смотрите в сторону кастрюли, пока вам есть чем  это делать!
-Ой,  можно подумать, уж и сказать вам ничего нельзя! Насколько  необразованные люди, это же надо! Азо хен вэй, можно подумать у вас  диплом Сарбоны!
-Мама, ну давай оставим бусечку! Она не будет тебе какать!- продолжал ныть Лева, младший сын Розалии Семеновны.
-Да? А кому он будет какать? Пусть он ходит какать в апартамент Зины Хаскиной, и я тогда лично буду кормить его слабительным!
-Посмотрите на этих людей! Мало того, что они берут животное, так еще и пытаются им гадить честным людям!-запричитала Зина.
-Мы еще никого никуда не берем! И нам ли учить таких честных людей, что можно подумать, гадить?
-Мама, ну давай возьмем бусечку! Ну, давай возьмем бусечку!
Возле  дверного проема с давным давно снятой с петель дверью кухни  коммунальной квартиры номер четыре дома по Зеленой, сидел маленький,  худой и не очень красивый котенок невнятной раскраски и лакал из  полиэтиленовой баночной крышки сметану.

К  животным Розалия Семеновна относилась осторожно. Когда-то, еще когда  был жив муж Вульф, у них два раза появлялась собачка. Но в первый раз,  грустный спаниель Нахес, однажды ушел в неизвестном направлении и больше  никогда не возвращался, а во второй раз блохастая дворняжка Кука  устраивала такой лай и кипиш, что чуть не ушла в неизвестном направлении  сама Розалия Семеновна. Спас ситуацию Вася Калюжный, разглядевший в  Куке, похожей сразу на таксу, эрдельтерьера, сенбернара и жену доктора  Шварца, настоящую легавую..
Он  выпросил ее взять с собой на утиную охоту. С охоты Вася вернулся один,  очень пьяный, а на вопрос где Кука, загадочно молчал и моргал глазами.  Кука вернулась сама через неделю. Очень грязная и голодная. Но главное,  что до самой своей естественной собачьей смерти она больше никогда так и  не залаяла.
Розалия Семеновна с тех пор стала любить исключительно охотничьих собак.
Еще  раз, ее старшему сыну Додику подарили черепаху. Черепаха два дня ползла  от дверей до кровати, а потом, скрывшись в пыльной тишине подкроватья,  исчезла навсегда.
Одним словом, животным Розалия Семеновна не то, чтобы не доверяла, но не испытывала большого трепета.
Точкой на «и» в отношениях Розалия Семеновна-звери, поставил случай, произошедший с Додиком в позапрошлом году.
Сразу  за улицей Зеленой, стоял банк. А за банком шла проселочная дорога к  Солодовскому лесу, где у самой его опушки располагались выселки, так и  называемые Солодовки. Там, в Солодовке, находился шестнадцатый  вино-водочный, где, в отличие от аналогичных магазинов в центре города,  всегда все было в наличии. А еще в Солодовке жил Йося Юдкевич. Так у  того Йоси был целый настоящий бык. Зачем он был Йосе никто не знал, но  Йося им очень сильно дорожил.
Каждый  день он привязывал большого, как африканский слон, и белого, как  арктический медведь, быка к колышку на вершине холма, по которому шла та  самая проселочная дорога к вино-водочному магазину.

Бык  таки был очень страшный. И вы знаете, вполне может быть, что то, что в  шестнадцатом вино-водочном всегда все было, заслуга именно Йоси Юдкевича  и его быка. А все потому, что некоторые, завидев прямо у обочины такое  чудовище,немножко боялись и выбирали трезвость.
Но в тот самый день, Додику с сыном доктора Шварца, Гришей, таки было очень надо.
Дело  в том, что доктор Шварц с женой уехали в Пицунду, а в освободившуюся  жилплощадь они намеревались пригласить приезжих студенток из  текстильного техникума, тех еще шикс. Ну, а какой смысл приглашать на  свободную жилплощадь не шикс? Нет никакого смысла приглашать на  жилплощадь не шикс.
Соответственно, нужно было идти в вино-водочный в Солодовках.
Был  июль. Жарко было так, что хотелось снять с себя кожу и простирнуть ее  без стирального порошка, желательно в ледяной воде. Солнце безжалостно  светило так, что Гриша, сын доктора Шварца шел в одних плавках цвета  интенсивного бордо, связав летние штаны и белую рубашку в узел, который  нес в руках. Додик тоже снял с себя рубаху, но, оставшись в светлых  брюках, выглядел менее радикально.
И  вот, когда до вершины холма с пасущимся там белым быком оставалось  всего метров сто, Додик, увидав животное и споткнувшись о небольшой  булыжник, сказал:
-Ой,  Гриша, что-то может не надо? Ты посмотри на этого бугая, он же нас  съест вместе с бебехами, и что я потом скажу маме, Гриша?
-Не  делай мне голову, Додик! Ты ведешь себя как бедный сапожник перед  дверью в сберкассу, вроде уже дошел, а зайти не удобно. И что ты боишься  этого быка? Так я тебе скажу одну вещь, Додик. Все эти майсы за их  свирепость, всего лишь агрейсер лигн для тех, у кого лох ин дер копф. Я  читал, что даже красный цвет они не понимают, как бы испанские пикадоры  не делали всем голову. Вот,смотри!
После  этих слов, Гриша, сын доктора Шварца, поднял с земли какую-то кривую  палку, и оглянувшись, чтобы удостовериться, что вокруг никого нет,  стянул с себя плавки цвета интенсивный бордо, надел их на ту самую  палку, и бесстрашно приблизившись к белому быку Йоси Юдкевича, стал  решительно тыкать им его в нос. Животное неожиданно не взбрыкнуло, а  продолжало щипать траву, вяло отворачиваясь от настойчиво тыкающихся ему  в нос плавок.
-Вот, Додик, ты видишь, Додик?
Додику немного стало не по себе.
-Знаешь  что, Гриша- сказал он- Я сейчас очень быстро пойду в сторону  шестнадцатого вино-водочного, а ты, Гриша, когда этот слон поест травы и  обратит внимания на твои, Гриша, трусики, а у тебя, Гриша, наконец  проснется инстинкт любви к жизни и страх за собственное здоровье, и ты  начнешь убегать, так у меня будет только одна просьба. Пожалуйста,  Гриша, беги не в ту сторону, куда пошел я, а совсем в противоположную.  До свидания, Гриша.
С этим словами Додик очень быстро направился вниз по склону холма напрямик к шестнадцатому вино-водочному.
Когда  до магазина оставалось всего ничего, Додик почувствовал, что за спиной  что-то происходит. Причем то, что происходит, совсем не то, что бы  Додику хотелось, чтобы происходило. Одновременно ускорив шаг и  оглянувшись назад, Додик увидел следующую картину:
Голый  Гриша, сын доктора Шварца, бросив связанную узлом одежду, а также палку  с плавками цвета интенсивный бордо, бежал прямо по направлению к  Додику. Причем в черных глазах Гриши читался невероятный ужас, а  раскрытый рот издавал такой дикий крик, что кровь застыла бы даже у  насекомых. Но самое кошмарное было то, что прямо за ним, как бы нехотя,  но тем ни менее наращивая темп с каждым шагом, бежал белый бык Йоси  Юдкевича.
И тогда Додик побежал.
Надо  сказать, что Додик был не слишком физкультурный человек. А проще  сказать, совсем не физкультурный, потому что он играл на виолончели и у  него было минус три в обоих глазах. Но тут Додик бросил все, забыл все  семь нот, и побежал. Он бежал так, как не бежит ни один кенийский негр  на Спартакиаде. Он бежал так, как никто и никогда не бежал до него. Да  что там, никто и никогда не побежит. Его ноги почти не касались земли, а  тело приняло такую обтекаемую форму, что он мог бы самостоятельно  вращаться вокруг планеты Сатурн.
Влетев  в шестнадцатый вино-водочный, Додик упал прямо к прилавку, где был  подхвачен под руки скучающей продавщицей Людой Селивановой и уборщицей  бабой Машей.
-Что случилось, сынок?- взволнованно спросила баба Машу белого, как стена, Додика.
-Дайте две бутылки водки, пожалуйста- ответил Додик.
Когда он вышел из магазина, на улице никого не было. Ни быка. Ни Гриши, сына доктора Шварца. Никого.
Осторожно сделав несколько шагов, Додик увидел Йосю Юдкевича, на веревке уводящего своего быка.
-Извините пожалуйста, вы не видели тут мальчика? -крикнул Додик.
Йося Юдкевич, обернулся и ответил вопросом:
-Какого мальчика?
-Ну, не совсем мальчика, конечно. Парня. Примерно моего возраста.
-А что, мне надо было кого-то видеть?- опять ответил вопросом Йося Юдкевич.
-Ну, может и не надо было кого-то видеть, но тут должен был быть еще кто-то, кроме вашего быка.
Молодой  человек, вы что, собрались делать мне беременную голову?- в третий раз  вопросительно ответил Йося Юдкевич и повернувшись, отправился прочь.
Гриша,  сын доктора Шварца, голый и грязный нашелся в кустах шиповника.  Пришлось дать ему хотя бы брюки, чтобы добраться до брошенной им в грязи  одежды.
Плавки  у Додика, конечно, были не цвета интенсивный бордо, да и вообще были не  плавками, а обычными синими семейными трусами, но не оставаться же  Грише в шиповнике, тем более до прихода шикс из текстильного техникума  оставалось всего ничего.

-Мам, ну давай возьмем бусечку! Ну, мам, ну давай возьмем бусечку!- не унимался Лева.
-Розалия  Семеновна, вы либо возьмите кисю, либо замолчите уже своего Леву, а то  меня увезут в амбулаторию от его криков- недовольно проворчала Зина  Хаскина и стала снимать пенку с бульона специальной ложкой с дырками.
Розалия  Семеновна молча встала с табуретки, подошла к дверному проему, где  тощий и не очень красивый котенок неопределенной окраски доедал сметану  прямо из полиэтиленовой баночной крышки.
Нагнувшись,  она подняла его. Котенок взглянул на Розалию Семеновной слегка  загноившимися зелеными глазами и облизнул испачканную сметаной мордочку.
-Лева, только если он насикает в мои выходные лодочки, я пришибу и его и тебя, и эту Зину Хаскину с ее бульоном.
Лева счастливо засмеялся и выхватив котенка из рук Розалии Семеновны, убежал в комнату.
Зина Хаскина ничего не ответила, лишь еле заметно улыбнулась, мелко нарезая луковицу для фаршмака.
@Александр Гутин

«История одного упрямого сукина сына»



«Он явился к моим дверям однажды вечером — мокрый, тощий, избитый, запуганный насмерть, белый, бесхвостый и косоглазый кот. Я впустил его и накормил. И он остался. Научился мне доверять.
Но однажды приятель, подъезжая к дому, переехал его. Я отнёс к ветеринару то, что осталось. Ветеринар сказал: «Шансов немного, вот таблетки, его хребет переломан, но он был сломан и раньше, и как-то сросся. Если он выживет, то никогда не будет ходить. Взгляните на снимки: в него стреляли, дробь осталась внутри. Ещё у него когда-то был хвост, но его отрезали».
Я забрал кота домой. Стояло жаркое лето, самое жаркое за много десятилетий.
Я положил его на пол в ванной. Дал ему воды и таблеток. Но он не притронулся ни к еде, ни к воде. Тогда я обмакнул палец и смочил его губы и стал его уговаривать. Я не отходил от него ни на шаг и разговаривал с ним, и нежно гладил его, а он в ответ смотрел на меня бледными голубыми косыми глазами.
Шли дни. И вот он впервые сдвинулся с места. Он пополз на передних лапах (задние не работали). Добрался до своего лотка и залез в него. Я услышал трубы, возвестившие здесь, в этой ванной, и всему городу, о возможной победе.
Я болел за кота — мне тоже досталось от жизни, не так как ему, но всё же не слабо.
Однажды утром он встал на ноги, вновь упал и посмотрел на меня вопросительно. «Ты сможешь» — ответил я.
Он пытался снова и снова, вставая и падая несколько раз и, наконец, смог сделать десяток шагов. Он шатался, как пьяный, задние ноги никак не хотели идти, он снова упал, отдохнул и опять поднялся.
Остальное вы знаете: сейчас у него всё в порядке.
Он косоглаз и почти беззуб, но кошачья ловкость вернулась, и это особое выражение глаз никуда не делось.
Когда я даю интервью, меня спрашивают о жизни и литературе, а я напиваюсь, сгребаю в охапку моего косоглазого, подстреленного, перееханного, обесхвощенного кота и говорю: «Вот, взгляните».
Но они не понимают и переспрашивают: «Вы говорите, на вас повлияла проза Селина?»
«Нет!» — я поднимаю кота. — «На меня влияет то, что происходит! Например, вот это! Вот это! Вот это!»
Я потрясаю котом и поднимаю его к потолку в этом прокуренном, пьяном свете, но он спокоен, он понимает…
И на этом все интервью заканчиваются.
Но иногда я всё-таки горд, когда вижу картинки в журналах: вот это я, а это — мой кот, на фотографии вместе. Он тоже знает, что это всё чушь, но всё-таки иногда от этого легче».
Чарльз Буковски,

ДАЙ РУЧКУ, ВНУЧЕК!

Юзик, Юзик, дедушка не может быстро, дедушка устал. У дедушки ноги старенькие. Давай посидим. Ты же хороший мальчик. Сядь, Юзенька, сядь, дорогой. Я сказал: сядь! Я стенке сказал или кому я сказал? Или стенке, или кому?.. А, бандит, чтоб ты был здоров, арестант. Если бы у меня было такое детство! Ну-ну…
Наша мама всегда стирала, а мы всегда ходили грязные… И какой гвалт… Пятеро хотят писать, один хочет селёдку. Какие книжки, какие тетрадки? Я ещё получил очень удачное образование, я чинил примуса. Ты слышишь, Юзик, головки, пистоны, насосы, я знаю, главное — это керосин, чтоб он горел… Моя вся жизнь пропахла керосином. Нас нельзя было позвать в гости: они от нас имели аромат… Сабака падали в обморок. Ты не знаешь, что такое примус. Вся Одесса качала по утрам и вечерам, и ревела, и взрывалась.

Я тоже был отчаянным, я имел троих, и они выросли. Старший стал военным, утонул в Керченском проливе в первые дни войны. Младший окончил политехнический, уехал в Новосибирск, твоя тётя закончила консерваторию, сидит в Москве… Все разъехались, все ищут счастья. Только мы остались на месте… Ты знаешь, Юзик, я так смотрю и думаю, что я такого сделал особенного?.. Так я тебе скажу что. Ничего… Всё вложил в детей. Стакан молока — дети. Кусочек яблочка — дети. Ложка сахара — дети. Твой папа был слабый мальчик, ему нужны были витамины. А твоей тёте нужен был приличный инструмент — она же в консерватории. Так всю жизнь. Вы маленькие — мы переживаем, что вы болеете. Вы старше — мы переживаем, что вы плохо кушаете. Потом вы устраиваете нам попадание в институт — мы ночи не спим. Потом вы женитесь — с нами такое творится, моим врагам…

Что надо сказать дяде? Ну!.. Здра… Ну!.. Здра… Ох, я ему напомню, так он всю жизнь будет помнить. Ну!.. Здра… Такой буц здоровый, четыре года скоро.

Отдай девочке мячик. Отдай, солнышко. Ухаживай за ними. Всё равно они отдают нам больше, если они хорошие. Всё равно они отдают нам всё, если они золотые. Твоя бабушка была и ударник, и застрельщик, и я знаю кто?.. А дети на ней, весь дом на ней. Я ей говорю, Соня, перестань уже…! Перестань! Дети все устроенны, мы на пенсии. Перестань. Соня, поспи до восьми. Поедем к детям. Дети за нами будут ухаживать.

И мы сели на колёса и поехали в Новосибирск, где твой папа кандидат, а мама аспирант. Все математики, все в очках, а кто будет варить обед? И я вижу, моя Соня стирает, а я выкручиваю. Она моет полы, я стою в очереди.
Кое-как поставили этих кандидатов на ноги. Поехали к дочке. Уже в Москва, уже скрипачка, уже все удобства. И что я вижу?.. Соня стирает, я выкручиваю. Соня варит, я стою в очередях.

Поставили на ноги скрипачей, сняли у них с шеи детей, вернулись домой. Дома отдохнём. Летом у моря. Мы на пенсии. Дети съедутся, будут ухаживать. Съехались дети… Что я вижу, Юзик?.. Соня стирает, я выкручиваю. Она варит, я тяну с базара кошёлки — лошади оборачиваются. Дети должны отдохнуть. У детей один только месяц. Так мы не пойдём на море. Я не помню, когда я был на пляже. Лет десять назад. Случайно. Неважно. Мы отпляжили своё.
Что нам надо, Юзик?.. Чтоб у детей наших было немножко больше счастья, чем у нас. Чтоб ты уже попал в институт и удачно женился: есть такие жёны — моим врагам… ты же знаешь. И чтоб у тебя были хорошие дети, и чтоб они попали в институт и удачно женились, и чтоб у них были свои дети, тоже хорошие и тоже способные. А мы будем ездить и не будем говорить о болячках. Потому что у кого их нет, и ещё не хватает об этом говорить.

И будем смотреть на наших внуков, и радоваться, и потихоньку уходить… А всё это называется очень просто — хорошая старость.

Правда, Юзик?.. Ты же всё понимаешь. Ну, дай ручку дедушке, дай, золотко. Мы уже идём. Бабушка нас ждёт. Дай ручку. Чтоб ты не знал того, что я видел… Чтоб ты был здоров! Юзик, дедушка не может быстро, не забывай…
@Михаил Жванецкий

Экзамен на гражданство США



Фрагмент беседы ветерана из украинского городка Бердичев, что на
Житомирщине, и чиновника миграционной службы США:
— Мистер Гонтмахер, учитывая ваш преклонный возраст, экзамен на гражданство мы проведём на русском языке. Мистер Гонтмахер, вы слышите меня? Что вы смотрите наверх?
— Что-то сказали по радио...
— Это — не радио, это я разговариваю с вами. Я!
— У меня правое ухо не слышит.
— Хорошо, я скажу слева.
— А слева я не вижу.
— Как же вам задавать вопросы?
— Лучше через мою жену Фиру, она всё знает.
— Нельзя. Интервью — с вами. Вопросы будут по анкете и истории США.
— Вот! Если я из России, так всё на одну голову!
— Мистер Гонтмахер, как ваша фамилия?
— Джордж Вашингтон.
— Ваша фамилия. Ваша!
— Джефферсон. Мне сказали, если не Вашингтон, то Джефферсон.
— Мистер Гонтмахер, вы не поняли вопроса.
— Что вы придираетесь, мне 98 лет! Я что помню, то помню.
— Сколько вам лет?
— 112.
— Вы же сказали — 98.
— Я округлил.
— В вашей анкете в графе «First name» вы написали шесть имён. Вы разве аргентинец или бразилец?
— Нет, я — евреец. Но я написал всё, как было. Когда я родился, меня называли Мотя, в школе — Митя, на работе – Дмитрий Иванович, хотя по паспорту я — Абрам Исаакович. В разведку, в войну, я ходил под кличкой Ганс, а мои позывные были «Сокол». «Я —Сокол! Я — Сокол!» Я же не мог кричать в эфир: «Я — Абрам», таких позывных не было. А здесь, в
Америке, я — Дэвид. Ковбой из Бердичева.
— Мистер Гонтмахер, вопрос по истории. Кто победил в войне Севера с Югом?
— Вы что-то спросили?
— Была война Севера с Югом...
— Какая война, на севере был Челюскин. Его еле сняли с льдины.
— В Америке! Когда президентом был Абрахам Линкольн...
— А мне сказали, Буш!
— Не сейчас, в 1865-м. Кто победил в войне Севера с Югом?
— Слушайте, вы меня запутали. Фашисты меня пытали, я ничего не сказал, коммунисты пытали, я ничего не сказал, жена 53 года... Я – молчаливый
человек. Но если вас интересует, кто победил, то я скажу — НАШИ.
— Какие «наши»?
— А кто был на юге? Белогвардейцы, Махно, Петлюра. А Красная Армия – на севере...
— Мистер Гонтмахер, мы говорим об Америке. Аме-ри-ке!
— А что Америка? Антанту помните, ей тоже досталось!
— Скажите, какой праздник «4-го Июля».
— Это я знаю!
— Слава Богу.
— «4 Июля» я запомнил на всю жизнь!
— Ну?
— Такой простой вопрос: как я могу забыть «4 Июля»?
— Ну, так скажите!
— «4 Июля» мы с Фирочкой расписались!
— «4 Июля» — День Независимости.
— Вот независимость я как раз потерял, но я не жалею.
— Мистер Гонтмахер...
— Называйте меня просто Аба, вы мне так симпатичны. Вы, случайно, не еврей?
— Нет.
— Это так, к слову пришлось.
— Мистер Гонтмахер, ещё вопрос: Кто открыл Америку?
— Фима Розенблат. Он уехал раньше всех, а потом уже вызвал остальных.
— А имя Христофор Колумб вам знакомо?
— Конечно. Он тоже открыл, но я не помню, до Фимы или после.
— В 1492 году! Вашего Фимы и духу не было.
— Это вы зря. Вы поговорите с Фимой, он помнит Царя Соломона. И он сказал, что Колумб был не совсем еврей и здесь находился нелегально, без статуса «беженец», не имел ни Медикейда, ни фудстемпов, поэтому вернулся в Испанию. Он у вас проходил интервью на гражданство?
— Нет.
— Какой же он американец?
— Мистер Гонтмахер, вы изучали Историю США?
— А как же, 3 месяца!
— Хорошо, расскажите, что вы запомнили.
— Что я запомнил? Один гешефт.
— Какой гешефт?
— Манхэттэн купили у индейцев за 24 доллара! Представляете, 24 доллара! Где я был в это время? Я бы дал на один доллар больше и сейчас имел бы весь Манхэттэн, а не эту однобедрумную нишу. Как хороший гешефт, так меня там нет.
— Мистер Гонтмахер, последний вопрос: зачем вы хотите стать Гражданином Соединённых Штатов Америки?
— Честно?
— Честно.
— Для Зямы, моего приятеля, он остался в Бердичеве. Я приеду к нему,
покажу АМЕРИКАНСКИЙ ПАСПОРТ, он посмотрит и воскликнет: «Этот шлимазл
таки стал американцем!?»

ОХОТА НА ВАРЕНЬЕ В ШАБАТ



На вишневое варенье хорошие еврейские дети выходят после полуночи. И не еврейские тоже.
Замри, прислушайся. Убедись, что все легли.
Берешь из-под подушки ложку, припрятанную с ужина. Ступаешь босиком, с ложкой наперевес, как разведчик из фильма «Звезда».
В темноте вишневое варенье может притвориться клубничным. Но фонарик зажигать опасно. Фантик, приклеенный к банке загодя, точно укажет цель.
Увидев тебя в ночной рубашке, другие банки могут по-думать, что ты привидение, и поднимут панику. Пригрози им серебряной ложкой, они ее боятся.
Если дверца шкафчика скрипит, послюнявь петли, потом открывай, не бойся. И наслаждайся, киндер!
Отъедай варенье с одного бока, не до дна. И не накрывай крышку — пусть думают, что мыши.
Когда утром дедушка Берко посадит тебя на колени, не икай, а то все поймут, поставят в угол, а потом не возьмут на речку.
До сих пор встречаются такие тайные чуланы, заглянешь, а там другое время. Залезаешь обычной ложкой — глядь, а она уже серебряная. На крышке чернилами по тетрадному листку в клеточку: имя и год.
Варенье вишнёвое, вязкое, чуть горьковатое. Как раз для пирога флудн: коржи на семечковом масле, с медом да орехами.
Косточки вынимать садились в кружок перед тазом. Машинку медную, на пружине, бабушка Мойра никому не доверяла, и мама с домработницей Нелли орудовали шпильками.
Богато вишен, все ими усыпано.
С виду и не вишни даже, так черны, будто огромные смородины.
И смолы янтарной на каждом дереве, жвачка пацанам, чтобы меньше папиросы у клуба стреляли.
Солнца полный двор, трещат цикады, бормочет радио, то березка, то рябина. И так спокойно...
Цедят наливку в бутыль. Парчовая струя тяжела. Пьяные вишни — швырк во двор.
Берко, смотри, милый, чтобы гуси снова не склевали. А то в прошлый раз — на спину, лапы вверх, думали, померли. Ощипали, а они орать… Я потихоньку, детка!
Вишнёвые голоса дома.
И сейчас слышу: не трогай банку, испортишь варенье!
Все переменится тогда, все закончится, все уйдут, и останешься один.
Только сквозняк будет раскачивать занавески.
@Анат. ГОЛОВКОВ

Я попробую поделиться с вами этими двумя интересными историями. Нет, это  стоит быть прочитанными.

Первая история

Много лет назад Чикаго фактически принадлежал Аль Капоне. Капоне не был известен чем-то достославным. Жестокий гангстер со шрамом на лице властно окутал Город Ветров смрадной паутиной контрабанды спиртного, проституции и заказных убийств.
У него был адвокат по кличке «Славный Эдди». Эдди не просто так был адвокатом самого Аль-Капоне. Эдди был чертовски хорошим адвокатом!

Именно благодаря его талантам и маневренности, Биг Эл в течение долгого времени избегал тюрьмы. За это Капоне платил щедро. Не только огромными деньгами, но и специальными дивидендами. Эдди и его семья жили в огражденном поместье со слугами и со всеми возможными на тот момент удобствами. Усадьба была настолько велика, что занимала целый городской квартал. Эдди жил развеселой жизнью чикагского гангстера и не придавал значения ужасам, творившимся у него под боком.
И все ж было у Эдди слабое место - сын, которого он обожал. У сына имелось все: одежда, машины и прекрасное образование. Отказа не было ни в чем. Цена не имела значения. Эдди же, несмотря на свои связи с мафией, старался чтоб мальчик отличал истину от зла. Эдди хотел, чтоб его сын был лучше, чем он сам. И все ж со всем своим богатством, были вещи, которых он не мог дать сыну - свое доброе имя и личный положительный пример.
В какой-то момент Славный Эдди решил искупить все содеянное зло. Он решил сдатся властям и рассказать миру правду об Аль-Капоне - Человеке со Шрамом.
Он хотел очистить свое запятнанное имя и передать своему сыну хоть какое-то подобие чести. Для того чтоб сделать это, он должен был дать в суде показания против мафии. Он знал, что дорого заплатит. И все ж он дал показания. Через год жизнь Славного Эдди была оборвана пулеметной очередью на уединенной улочке Чикаго. Да, он передал своему сыну величайший дар, но заплатил за это по самой высокой цене. Полиция нашла в его карманах четки, распятие на медальоне и стих, вырезанный из газеты:
«Когда-то часы жизни остановятся
И никто не в силах предсказать, когда опустятся руки -
в ранний иль в поздний час.
Сейчас - есть единственное время, принадлежащее тебе.
Живи, люби, трудись - с желанием. Не верь времени.
Потому что часы могут остановится так скоро».

Вторая история

Много героев породила Вторая мировая война. Одним из них был капитан-лейтенант Бутч О’Хара. Он был боевым летчиком, базирующимся на авианосце «Лексингтон» в Южной части Тихого океана. Однажды его эскадрилья вылетела на задание. Уже взлетев, Бутч определил по показаниям приборов, что кто-то из персонала забыл наполнить доверху его топливный бак. Имеющегося в баке горючего не доставало для того, чтоб успешно завершить задание и вернутся на авианосец. Командир эскадрильи приказал Бутчу разворачиваться на корабль. Скрепя сердце, он вышел из самолетного строя и направился назад к флоту.
Во время полета он увидел нечто, от чего у него кровь застыла в жилах. Эскадрилья боевых японских самолетов неслась на полном ходу к американскому флоту. Американские самолеты были уже далеко и корабли были совершенно беззащитны.

Бутч не успевал вернутся к своей эскадрилье и привести самолеты назад вовремя, чтобы спасти флот. Не успевал он также предупредить корабли о приближающейся опасности. Существовал лишь единственный выход: он должен был заставить японцев отклонится от курса. Забыв о собственной безопасности, он нырнул в эскадрилью Японских самолетов. Для тех внезапная атака американца была полным сюрпризом. 50-тикалиберные пушки на его крыльях выпустили атакующую огневую очередь. Бутч ринулся внутрь строя японской эскадрильи и резво вывел самолет вверх, разбив упорядоченную боевую формацию японцев. Он поливал врага огнем из всех орудий, пока не иссяк запас амуниции. Но он неустрашимо продолжал атаковать. Он неустанно кружил вокруг японских самолетов, пытаясь зайти на таран то с хвостовой части, то со стороны крыльев. Ошеломленный воздушный эскадрон противника решил развернуться и ушел в другом направлении. Бутч О’Хара и его истрепанный самолет с трудом дотянули до палубы авианосца.
По прибытию, как и полагается, он сделал полный рапорт о произошедшем в воздухе. Пленка видеокамеры, находящейся на передней пушке, проиллюстрировала доклад. Она зафиксировала всю ту безумную храбрость, с которой Бутч защищал свой флот. В бою он уничтожил 5 машин противника. Это произошло 20 Февраля 1942 года. Бутч стал первым военно-морским асом Второй мировой войны и первым морским летчиком, получившим высшую награду за Боевые Заслуги.

Годом позже Бутч О’Хара погиб в воздушном бою. Ему было 29 лет. Его родной город не дал памяти героя войны растворится во времени. Если вы путешествуете, то возможно когда-нибудь вам доведется побывать в Чикагском международном аэропорту им. О’Хара, названном так в честь великого воина.

Теперь вы спросите: ну и что связывает эти истории друг с другом?
О, это просто. Бутч О’Хара был сыном «Славного Эдди».

Александр Бирштейн

ГЛАВНАЯ ИНСТАНЦИЯ

От дядипетиной работы до дома шагов сто. Ну, может, сто двадцать. Обычно дядя Петя проходит эту дистанцию за минутку. Потому что ему всегда хочется домой.
Нет, хотелось…
Ибо сегодня, выйдя из проходной, он перешел через дорогу прямо в Собанский переулок. А там и до парка рукой подать.
Дядя Петя вошел в парк и остановился.
– А что я тут делаю? – вдруг спросил себя.
Он похлопал рукой по карманам, нашарил «Беломор», вытащил из пачки папиросу, привычно подул в гильзу, размял табак пальцами и закурил.
Дым не вразумил, не успокоил.
Увидев в траве знакомую тропку, дядя Петя пошел по ней. А та привела к стадиону.
На баскетбольной площадке слева тренер Станислав Францевич по прозвищу Стах гонял мальчишек, которые вцеплялись в мяч намертво, не желая никому его отдавать.
– Бокальчук! Пас Рудику! – надрывался Станислав Францевич. – Бира! Бросай!
– Катипашка быстрей!...
Увидев дядю Петю, Станислав Францевич улыбнулся и помахал ему рукой.
Дядя Петя покивал в ответ и по прохладному туннелю прошел к самому полю. Вверх вели ряды скамеек, сделанные из дерева. Дядя Петя сел на скамейку и задумался. На стадионе было пусто. Лишь в секторе для прыжков какой-то отчаявшийся легкоатлет штурмовал и штурмовал планку.
– Выше головы… – подумал дядя Петя, а потом опять удивился:
– Зачем я тут? – и тут же себе подсказал: – Домой идти страшно!
Ох-хо-хо-о… Рива так надеялась на это повышение. Тридцать семь рублей к прежней зарплате – это что шутка? Главное, полгода числился мастером, а обязанности заместителя начальника исполнял! А сегодня вывесили приказ. И замом стал комсорг цеха – главный лодырь и болтун.
– Он им наработает! – злорадно подумал дядя Петя, а потом спохватился, – Кому им? Нам! – но «нам» что-то не вытанцовывалось. Мешала какая-то мысль. Мешала…
Неожиданно вспомнились счастливые глаза сына там, в Унгенах.
– Чему ты радуешься? – спросил он тогда. – Тому, что оставляешь нас одних?
– Вы все равно к нам приедете! – сказал тогда Игорь. – А мой сын будет расти в нормальной стране!
– Приедете… – проворчал дядя Петя. – Ага. Держи карман шире!
И ведь – главное! – подозревая, что расстанутся навсегда, они с Ривой сразу и без уговоров дали сыну разрешение на выезд.
Инстанции, инстанции, инстанции…
Что пришлось пережить! И собрания, и ссоры, и то, что отворачивались друзья, и ни разу с тех пор премию не дали…
И – сколько времени уже прошло! – вот не повысили…
А ведь они почти год уже откладывают деньги на то, чтоб Рива смогла съездить в гости. Сперва она! А потом, через несколько лет, если Бог даст, поедет и он…
Он снова вспомнил, что должностью и прибавкой обошли и снова закурил.
Обидно! Собственно, вся их нынешняя жизнь состояла из обид. Больших и маленьких, маленьких и больших…
– Зачем ты это сделал? – стучал на него кулаком парторг. – Ты, русский человек, потакаешь проклятым сионистам!... Значит, и ты сионист, а таким не место на нашей обувной фабрике!
Дядя Петя отвлекся от мыслей и огляделся.
За низкой-низкой западной трибуной было видно море.
Море…
– Как я без моря? – подумал дядя Петя. – Там, говорят, аж три моря, но это, это… И без этого города…
Тут он поморщился. Ибо без этого, нынешнего города, населенного бандитами, рэкетирами и парторгами, он вполне может обойтись.
– А как же Рива? Она так привязана к родне, к стране…
– О чем это я? – одернул себя дядя Петя. – Никто, никуда и не собирается!
Он встал и направился к выходу.
– Проживем, – говорил он себе, – утремся!
Подходя к дому, он притормозил. И начал думать о том, что, если Рива встретит упреками, то она не права. И права… Как разобраться?
Он вошел в дом. Рива не упрекала, но заставила мыть руки. Стол был накрыт. Но не это поразило. Возле его прибора стоял графинчик с водкой и стопка!
– Что за праздник сегодня? – хотел спросить дядя Петя, но закашлялся и виновато посмотрел на жену.
– Мне уже все рассказали! – весело – но почему это весело? – сказала тетя Рива. И добавила: – Чем хуже, тем лучше!
Поди пойми.
Дядя Петя молча налил себе стопку.
– Налей и мне! – попросила жена. И спросила: – За что пьем?
– Сама знаешь! – осенило дядю Петю.
– Знаю…
Они чокнулись, и выпили.

Александр Бирштейн

ШЕЙКА

Мадам Берсон захотелось шейку. Да-да, вкусную до не могу, фаршированную куриную шейку с мамалыгой вместо манки и шкварками, с мелко нарезанной печеночкой в фарше. В общем, шейку по-берсоновски. Хотя, какое это имеет значение? Захотела мадам шейку и все! Поэтому, как ни лень было, собралась на Привоз. Она, вообще-то, Новый базар больше жаловала, но на Привозе куры дешевле. Это все знают.
Взяла мадам Берсон кошелку, вышла из дома, а навстречу тетя Аня.
- И куда это ты Роза собралась? – спрашивает.
Не хотела отвечать мадам Берсон, но все-таки ответила:
- На Привоз за курицей! – И хочет дальше себе идти, но тетя Аня не отстает:
- А зачем тебе курица, если не секрет?
- На шейку! – все-таки ответила мадам Берсон, отпихнула тетю Аню животом и пошла себе.
А тете Ане тоже срочно шейку захотелось. С потрошками мелко-мелко помолотыми в фарше… Аж слюна закапала.
И собралась тетя Аня на Привоз тоже. Но по дороге встретила тетю Марусю. И тете Марусе тоже очень захотелось шейку.
А немного погодя шейку захотели еще тетя Рива, тетя Сима, тетя Бетя и Дуся Гениталенко.
И все они помчались на Привоз. Потому как, «если женщина хочет…».
Но вы же знаете Привоз: там то, там се. И есть над чем поторговаться. И из чего потом выбрать. И снова поторговаться… И вообще, не покупать же одних кур, если уже на Привоз выбрались.
Смешно бы было. Или как?
В общем, расползлись хозяйки по Привозу, как мухи по клеенке. Приехали вместе, а домой поодиночке расползались, кто как управился. А дома к плите стали. Вроде бы для того, чтоб шейку фаршировать.
Все, кроме мадам Берсон. И вообще, ей шейку расхотелось. Не то, чтоб совсем, но какой смысл у плиты стоять, если все во дворе шейку фаршируют? Что вы думаете, нафаршировала тетя Аня эту самую шейку, так она ее всю сразу и сожрет? Ни Боже мой! А похвастать рецептом? А поспорить, чей рецепт лучше? А доказать?
Собственно, и тетя Маруся шейку готовить расхотела. Она капусту выгодно купила. И много, потому что, дешевая. И ей больше теперь голубцов захотелось…
А тетя Рива просто не успевала. Придет дядя Петя, а обеда нет. Шейку-то долго готовить. Сварила она бульон из четверти, а пульки еще и пожарила. Как раз по времени уложилась…
А тетя Бетя вовремя вспомнила, что дядя Марик больше котлеты любит. Поэтому, взяла она грудинку и принялась именно за котлеты. А шейку решила как-нибудь потом сделать.
А Дуся Гениталенко шейку фаршировать не умела. А спросить постеснялась. Поэтому просто жаркое сделала. С картошкой. Подгорело, правда, но чуть-чуть.
А тетя Сима с тетей Аней решили вместе шейку готовить. И веселей. И целых две шейки получится. Но переругались, чья курица лучше. И ничего не приготовили. И разбежались хлеб с колбасой кушать.
А мадам Берсон пока голодает. Какой смысл наедаться, если вот-вот шейкой начнут угощать?
Вышла мадам во двор, принюхалась, и тревожно ей что-то на душе стало. Нигде и ниоткуда шейкой не пахнет. Котлетами пахнет, пригоревшим жарким еще как пахнет, а шейкой нет!
Да, что ж это такое? Огорчилась мадам, а потом даже обиделась. И пошла пирожки с повидлом покупать.
А вечером дамы на лавочке у ворот собрались. И диспут открыли, у кого шейка лучше получилась. И даже поскандалили насчет жареного лука: класть его в шейку или нет. Но к единому мнению не пришли.
Аргументов не хватило…

Александр Бирштейн

НОЛИК И ЖАННА

У моего нынешнего соседа Нолика удивительный дар нарываться на неприятности, а потом каким-то образом извлекать из них массу полезного и приятного. Причем, все это походя, не особо задумываясь и ничего не планируя.
Да, кстати, Нолик – это не величина или цифра какая, а имя. Ну, так его папа с мамой назвали. В честь прадедушки, кажется. Того Арнольдом звали. А ласкательное – Нолик.
Только и всего.
Нолик живет в нашем дворе. Там его все знают. И Жанну тоже. Удивительное она существо. Все говорят:
- Ну, как такому шлимазлу это счастье досталось?
Думаете, кто-то знает ответ?
Но я отвлекся. Я ж о Нолике. И его цуресах. Они ж к нему, как гвоздики к магниту бегом бегут.
Вот вам история.
Идет себе Нолик домой с работы, глядь, недалеко от ворот гоп-компания собралась. Выпили, добавили, теперь только подраться осталось для полного счастья. А еще лучше кого-то поколотить. И свои морды целы, и дурные наклонности сыты. Вы таких ребят видывали, конечно. Ну, тех, кто пару месяцев назад стали на всю голову одесситами, поступив в местное ПТУ на специальность «сантехник-ассенизатор широкого профиля».
В общем, стоит у ворот тройка молодцов, оплевывают асфальт и не знают, кому в чан вставить.
А тут какой-то студент мимо канает. На лекции или в библиотеку. В крайнем случае, на коллоквиум по черчению. Увидел эту гоп-компанию и отвернулся поспешно.
- А-а, морду воротишь!
Вот и повод. И за барки его хап.
А студент не понимает, с кем дело имеет, посему верещит, как от свиноматки отлученный:
- Какое вы имеете право? Я милицию позову!
Ах, милицию, ну, тогда лови!
И совсем, было, кулак парню в глаз нацелился, как вдруг голос:
- Почему это вы человека обижаете? Отпустите, пожалуйста!
Те, конечно, сперва опешили, а потом оглянулись. Мол, кто это тут ногой тупает?
Глядят, глазам не верят: человечек смешной такой, в очках, а росту чуть меньше метра с кепкой. Так это же вообще находка! Нолик, короче. А в данном случае, еще и мечта хулигана.
- Тебя-то нам и надо! – ликуют.
А Нолик в ус не дует. Тем более, без усов ходит.
- Отпустите парня! - талдычит.
Ну, те, конечно, в дискуссию вступают.
- А он нас обидел! – сообщают. – И вообще нехороший!
- Вы, наверное, ошиблись, - Нолик удивляется. – А, по-моему, нормальный парень…
- Чем докажешь?
- Чем хотите!
- Тогда залог оставь! А то много вас нечестных тут ходит. А потом резиновые сапоги пропадают!
- У меня с собой денег нет… - пригорюнился Нолик, - а дома есть. Хотите, вынесу?
Я тут во дворе живу!
- Нет уж. Тебя отпусти, так ты сквозанешь и с концами. Пошли, брат, к тебе!
- Пошли…
Шпана от радости аж студента отпустила. А тот, на Нолика не оглядываясь, как рванет. Наверное, районный рекорд по бегу побил.
А детки-ПТУшники за Нолика взялись. Буквально.
- Веди! – велят.
Он и повел. Дошли до двери на первом этаже, Нолик ключ достал, войти хочет.
Э, нет!
- Кто дома? – один из парней спрашивает.
- Жанна!
- А она большая?
- Нет, - Нолик отвечает, - вот такая – и себе рукой чуть ниже шеи проводит.
- А-а, ну, тогда почекай тут с ребятами, а я на твое хозяйство гляну! – один из парней велит. И в дом.
Ждут его, ждут… А он не появляется. Небось, карманы набивает. Тогда второй за ним отправился. И тоже исчез. А третьего хулигана завидки берут. Эти двое там невиданно обогащаются, а он тут на ветру прозябает. Короче, взял он Нолика за шкирку и на хату по-скорому поволок. Короче, влетают они в комнату, а там первые два хулигана лежат на полу, голову руками прикрыв. И, вроде, пошевелиться боятся. А меж ними Жанна прохаживается. А зубы у нее, как у тигра. А росту эта овчарка-алабай действительно Нолику по шею. С теленка, короче. Как увидела Жанна третьего хулигана, то сразу сказала ему:
- Ав!
Хулиган сообразительный оказался. Пал на пол, как листик осенний.
- Ну, и что с ними делать? – задумался, но вслух, Нолик. Это он еще заодно и с Жанной советовался.
Жанна промолчала. Видимо еще не решила.
Зато хулиганы зашевелились.
- Отпустите, - умоляют, - дяденька. Не погубите!
- Может их в милицию сдать? – сомневается Нолик. – Но там же бьют больно сильно…
С поля раздался всеобщий горестный стон.
- С другой стороны, они ж студента несчастного избить собирались…
Вопль сожаления с пола. Типа «больше не будем».
- Да и меня не пощадили бы, если б не ты, Жанна!
Протестующие стоны ниже плинтуса.
Жанна подумала и что-то проворчала.
- У тебя мясо кончилось? – поразился Нолик. – Как же так? А тот воришка, что тетю Полю ограбить хотел?
Жанна фыркнула.
- Ну, знаешь, - возмутился Нолик, - в стране кризис, а ты харчем перебираешь! Эти хоть подойдут?
Жанна подошла, обнюхала ребят, сморщила нос, но, как и требовалось, одобрительно гавкнула.
С пола раздался вопль ужаса.
- А мне что-то эти ребята не нравятся. И пахнут не очень хорошо. Может их просто выгнать?
Пол перестал дышать.
- Ав-в! – сказала в ответ Жанна.
Пол задрожал.
- Эй, парни, - удивился Нолик, - вы, что не слышали? Жанна разрешает вам уйти…
Ползком, но очень быстро парни двинулись к двери, там, попинав друг друга за право выйти первым, они выползли за порог, встали на четвереньки, пробежали так пару метров и, наконец, вскочили и побежали. Больше в этом районе их не наблюдали никогда.

Александр Бирштейн

В АЭРОПОРТУ

– Да, конечно, свободно! Что я, по-вашему, весь столик займу? Да, присаживайтесь, присаживайтесь. Хотите пить? Наливайте себе минералку, а водку сейчас принесут…
Шучу. Перед дорогой я ни-ни!
¬– Куда лечу? В Израиль! Насовсем? Что вы! Я еду погулять!
– В моем возрасте? В моем возрасте только и гулять! На именинах, на свадьбах, на похоронах… Ах, как хорошо гуляется на отдельных похоронах!
– Нет, в Израиле я, слава Богу, буду гулять на свадьбе! Кто женится? Внук! Да, у меня уже есть внуки. И внучки, чтоб они были все здоровы. А материально я их как-нибудь обеспечу, хоть они живут в Америке-Канаде-Израиле.
– В Германии? Нет, в Германии мои родственники и даже знакомые жить не могут. Не могут и все. Что? Совсем другие люди там живут? Наверное. Но страна та же! И закончим на этом. Иначе у меня пропадет аппетит.
– Что буду заказывать? Конечно свиную отбивную! Телячью не надо. Ее мне и там подадут. Скажут, что кошерная. Я не против кошерного. Но из всех кошерных блюд обожаю только водку.
– Нет, что вы, кошерное я тоже ем. Там! Оно даже вкусное бывает. Но я ж с Одессы. А у нас любят жирное, жареное и много!
– Нет, что вы? В Израиле тоже много. Даже слишком. Там если на столе имеется квадратный сантиметр свободный от еды, хозяйка от позора рвет на себе волосы. В Израиле всегда хотят кушать и обожают угощать. Разве мне при моем весе и в моем возрасте можно столько еды? А они наперебой говорят, что мне это необходимо. И клянутся здоровьем детей и – что много хуже! – внуков! Попробуй не съешь! Скушают тебя. И всех родственников оповестят, что ты в доме своего двоюродного брата отказался от куска рыбы-фиш! А не дай Бог это до Одессы дойдет? Со мной же соседи здороваться перестанут! Крутись потом…
– Уже хотите в Израиль? Поехали! Я приглашаю!
– В следующий раз? Вам так необходимо на недельку в эту Америку? Там же поговорить не с кем! А раз не с кем говорить, то с кем тогда договариваться? Весь мир стоит на том, что люди договариваются.
– Уже бежите? Ваш рейс? Тогда до встречи! Человек с человеком… Вот, кстати, моя визитка!
– Ну, да – это я! Да, я ее муж! Да, у нее есть тетя Циля! Так вы сын тетицилиного двоюродного брата со стороны папы? Очень приятно! Как хорошо даже в аэропорту за столиком задрипаного ресторана встретить родную душу!

Семён Аледорт

Еврейская сказка о рыбаке и рыбке



Говорит однажды Бруха,
очень вредная старуха,
мужу своему: – Арон,
(а её слова – закон!)
на рыбалку шёл бы ты бы,
наловил бы свежей рыбы!

Рано утром, на рассвете,
когда взрослые и дети
крепко спят в своей постели,
с грузом снасти еле-еле
по Одессе брёл Арон
прямиком на Ланжерон.

Рыбакам сказал он: «Здрасте!»,
разложил, как надо, снасти,
удочку закинул в море…
Поплавок запрыгал вскоре.
Рыбка клюнула крючок,
и Арон её – в сачок!

– С первой рыбкой! – и стакан
водки выпил, и кукан
только взял он, чтобы рыбку
нанизать на крепку нитку,
как услышал человечий
голос, говорящий речи:

– Ты ж не гой еси, Арон!
Вспомни Тору и Закон!
Ведь, Закон твой говорит:
«Кошер должен есть Аид!»
Рыбка бесчешуйна я.
Значит, – не кошерная!

Посмотри, я ж – скумбрия,
кожа – голая моя.
Хоть не набожный еврей,
ты, ведь, всё же – иудей.
Отпусти меня, Арон
безо всяких там препон!

А за это я, Арон,
подарю тебе патрон.
Не простой патрон – волшебный!
Дом твой будет сытый, хлебный.
Знаешь, чем патрон хорош? –
Даст тебе он всё, что хошь!

Побледнел Арон, как мел,
испугался, аж вспотел:
–Тридцать лет рыбачу я,
но чтоб рыба-скумбрия
говорила?! На иврите?!
Диво! Что ни говорите!

И, волшебный взяв патрон,
рыбку отпустил Арон.
А патрону говорит:
– Я – пенсионер Хаит
и хочу, чтоб я, Арон,
не бедняк был, а – барон!

А придя к себе домой,
обомлел он: «Боже мой!
На Костецкой вместо хаты –
белоснежные палаты!»
Видит Бруху-баронессу,
та орёт на всю Одессу:

– У тебя не мозг, а тухес! –
так кричит Арону Брухес, –
Я тебя не понимаю!
Что просил, башка дурная?!
Не хочу быть баронессой,
а – царицей иль принцессой!

И испуганный Арон
снова вытащил патрон,
говорит, хоть и «боица»:
– Будет Бруха пусть царица!
Ай, патрончик! Молодец! –
Терем превратил в дворец!

Но зловредная царица,
как торговка, «материца»:
– Нет ума ни на иоту!
Объясняла ж идиоту:
– Не царицей-одесситкой,
быть хочу антисемиткой!

И «уселася» на трон,
говорит: – Хаит Арон,
выполняй царицы волю,
а не то – тебя уволю!
– Сделай! – просит он патрона.
Но… слетела Бруха с трона!

Объяснил ему патрон:
– Есть незыблемый закон:
«Среди правящей элиты
могут быть антисемиты».
Только в сказках справедливость –
Бруха с трона и свалилась.

И не Бруха, а Мария –
воплотилась её мрия:
стала Бруха христианкой
и собора прихожанкой,
без раввина разрешенья
приняла обряд крещенья.

– Я не верю! Это сон! –
говорит ему Арон, –
ведь теперь опять она
не царица, а жена.
Я тебе, патрон, не верю
и сейчас же всё проверю!

И, подняв свой длинный нос,
он помчался на Привоз,
где торгует Бруха рыбой,
и увидел: мощной глыбой,
как ужасная стихия,
на него идёт Мария.

И кричит: – Эй ты, пархатый!
Нэ прыходь мэни до хаты!
Инородцив нэ трымаю,
та я вжэ Мыколу маю!
И залыш автомобиль!
Сам жэ ехай в Израиль!

Вдруг соседняя торговка
ей кричит, картавя ловко:
– Шо, жыдовка, гасшумелась?!
Мабуть, белены объелась?!
Собигай свой чемодан
едь и ты в Бигобиджан!

– Жизнь всегда, – скажу вам я, –
станет на круги своя:
Брухес, хоть Марией стала,
в церковь ходит (и не мало!),
и на шее крестик носит,
но её еврейский носик,
уши, губы, волос, глазки
говорят, что стать без маски
ей Марией – можно. В сказке.

Сказка – ложь, а автор – враль.
Всё же в сказке есть мораль:
«Если на рыбалке водку
заливаешь прямо в глотку,
то не то ещё увидишь –
рыба скажет и на идиш!»

Александр Бирштейн

МАДАМ БЕРСОН - ДИДЖЕЙ

У мадам Берсон, оказывается, имелся патефон. Это обнаружилось совсем недавно, ну, смешно сказать, нынешним утром. Хотя, какое там утро, когда в полпятого, когда люди, истомленные июльской духотой, наконец, почувствовали прохладу и, открыв настежь окна, уснули, из жилища мадам загремело:
- Сияла ночь, в окно врывались гроздья белые,
Цвела черемуха… о, как цвела она!
Тебя любил, тебе шептал слова несмелые…
Ха! Слова несмелые! Более чем смелые слова зазвучали во вздрогнувшем дворе.
- Ты шо, идиотка, с ума спрыгнула? – надрывался Камасутренко.
И, представьте, его все поддержали.
В ответ в окне показалось удивленное лицо жующей мадам Берсон. Она никак не могла понять, почему народ так нервничает, когда у нее бессонница и хочется котлет и песен.
Она даже, было, подумала, что народ ее радостно одобряет. Для того, чтоб услышать похвалу в свой адрес, она немного приглушила звук. И услышала:
- Сволочь!
- Лахудра!
- Шая!
- Поцарша…
(Более рискованные выражения я опускаю, но, поверьте, имелись и они!).
Мадам решила, что народ не расслышал и, поэтому, не понял. Она увеличила звук и во дворе грянуло:
- Две гитары за стеной
Жалобно заныли…
- Ты, гадина, еще не так у меня заноешь! – зашелся Ёмкипуренко. – Сейчас…
Что будет сейчас он досказать не успел, ибо последовал вопрос, заданный явно не голосом мадам Берсон:
- Милый, это ты ли?
Узнав, что он «милый», причем, сказано было это хоть и тенором, но явно мужчиной, Ёмкипуренко стал широко разевать рот, напоминая сома на берегу, причем, без усов, но небритого.
- Раз ты так… - наконец, стал угрожать он.
- Эх, раз, еще раз.
Еще много-много раз! – подбодрил его голос.
- Да это же Козин! – чему-то вдруг обрадовался интеллигент Герцен.
- Сам такой! – обиделся Ёмкипуренко. – Я нормальный! Хоть у жены спроси!
Но голос уже опознанного Козина не дал ему соврать:
- Как тебя мне не узнать?
На тебе лежит печать
Страстного веселья,
Бурного похмелья…
- Так вот, где ты пропадал вечером! – вскинулась жена Ёмкипуренко. – А обещал, сволочь, что больше ни разу…
- Эх, раз, еще раз.
Еще много-много раз! – настаивал певец.
Во дворе и у раскрытых окон, тем временем, собрались почти все жильцы.
- Надо звать участкового! – решило сообщество.
Так что, участковый Гениталенко вынужден был проснуться. Причем, невовремя, ибо только он появился во дворе босиком, в галифе, нательной рубахе, но в фуражке и кобурой, как из окна мадам без всякого сочувствия грянуло:
- Ах, болит, ах, болит
Голова с похмелья…
Это, ясное дело, было правдой, но уж сильно громкой.
- Прекратить! – просипел Гениталенко.
Нулевой эффект!
А наром, меж тем, волновался.
- А еще милиция – жаловалась тетя Аня, - а порядку нет!
- Сичас… - на этот раз прохрипел сержант и собрался с духом, чтоб ворваться с оружием в руках в квартиру нарушительницы.
- Отвори потихоньку калитку… - предостерег его певец. А потом и вовсе обнаглел:
- Кружева на головку надень…
Гениталенко стыдливо покраснел. Речь явно шла не о голове, на которой болталась казенная фуражка пятьдесят седьмого размера.
- Ну, и куда ты собрался? – уловила момент евойная супруга Дуся.
- По долгу службы, опасности навстречу… - оправдывался сержант.
- Ночью нас никто не встретит! – опроверг его лепет певец.
В толпе раздался смех. Это радовалась тетя Маруся. К ней кое-кто присоединился.
- Козин сидит в качестве врага народа! – попытался испортить всем настроение Межбижер.
Народ притих.
- Выпустили его давно! – сообщил Герцен. – И обвинения все сняли!
Межбижер поверил и явил свои музыкальные предпочтения, а также идиотизм:
- А когда он «Интернационал» исполнит?
- Интернационал он не поет!
- Обязан! – заупрямился Межбижер.
Тут во двор вышла мадам Берсон, ожидая оваций. Но кроме как обещания получить кирпичом в морду ничего не дождалась. А тут еще к ней пристал Межбижер с требованием гимна Советского Союза и «Интернационала». Что интересно, тетя Аня, Камасутренко и Ёмкипуренко его поддержали. К ним верноподданно примкнули еще человек десять. А товарищ Комбайнеров потребовал еще и «Марсельезу».
- Вейзмир голодных и рабов! – сплюнул Герцен и пошел досыпать.

Как мы выжили, ума не приложу



В детстве меня травили ядом.
На завтрак вместо воды с лимоном и авокадо с перепелиными яйцами пашот мне давали глютен с трансжирами. Родители незатейливо называли это «хлеб с маслом».
⠀
Масло было везде: в каше (между прочем, гречка была самая обычная, а не зелёная непророщенная. Значит, тоже яд или, на худой конец «пустые углеводы»). В картошке (картошка! Подумать только!Картошка - это вам не нежный полезный батат и потому тоже яд и крохмал. ) В макаронах. Макароны были итальянские, твёрдых сортов, но они были из ужасной глютеновой пшеницы, которая не переваривается аж у 1 % населения. А не из гречневой экомуки с рисовых полей Бали. (Ищите логику? А ее нет). Потому макароны - тоже яд. Шах и мат, мама.
Мне давали молоко! Родители не знали , что это - слизь. И насморк у меня от молока... ну и ещё немножечко от маминых обманутых ожиданий (психосоматика. Сопли - внутренний плач мамы. Это всем известно! ) Ладно бы, мне давали безлактозное молоко фермерской козы.... нет, коровье ядовитое молоко! Оно, видите ли, считалось полезным...
А ещё я пила компот с сахаром. Не из ягод годжи со стевией, а из вишни с сахаром! И ела овощи, в которых нитраты. Мое любимое пирожное было «корзиночка» со взбитым кремом и повидлом внутри. Никаких тебе полезных нутриентов, только слизь, глютен, сахар и перебродившие нитратные яблоки. Ужасно. Вспоминаю - и ком в горле.. Травиться было так вкусно.... с
Я ела мороженое. Не веганское замороженное манго с ягодами годжи, а белый пломбир в стаканчике (привет, глютен, здравствуй, гной и слизь!). Считалось очень полезно, если дети едят молочку. Бедные родители, не знали , что травят нас гноем....
Мама была прогрессивной, потому я пила отвар отрубей вместо БАДов с Айхерб и морковный сок вместо хлорофилла. Ну хоть тут постаралась. Если вы никогда не пробовали настоянный отвар из отрубей или капустный фреш, вы не знали вкуса жизни 90-х...
⠀
Я ела мясо и поглощала низкие вибрации.
И, чтобы добить меня наверняка, мне ставили прививки.
Как я выжила? Думаю, сильный организм + капустный фреш все превозмогли. Да и вышек 5g тогда еще не было...
Вот такое нелёгкое детство, да. Никаких тебе чиа пудингов, краффинов и бейонд мит.
Пойду, что ли, картошечки пожарю, в смысле, на растопленном масле гхи карамелизирую батат...
Автор Юлия Шыло.

Ограбление банка и несколько мыслей о жизни



Рассказывают, что когда-то, в далёкой провинции, грабители зашли в банк.
Один из них крикнул на входе: «Не двигаться! Деньги принадлежат банку, а жизнь принадлежит вам!»
Все присутствующие смирно легли на пол.
Это пример того, как термин меняет восприятие мира.
Одна женщина провокативно легла на стол, но грабитель сказал ей: «Это ограбление, а не изнасилование. Веди себя соответственно!»
Это пример того, как должен вести себя профессионал — концентрироваться на цели.
В процессе побега с места ограбления, самый молодой из грабителей (с академической степенью) сказал самому старому, который едва окончил начальную школу: «Эй, старик, может быть, посчитаем, сколько мы взяли?»
Старик ответил сердито: «Не будь дураком, это очень много денег, чтобы их пересчитывать. Подождём, пока объявят в новостях, сколько банк потерял».
Это называется опыт — на сегодняшний день опыт важнее степени.
После того, как грабители исчезли, директор банка сказал бухгалтеру, чтобы тот позвонил в полицию. Бухгалтер ответил: «Погоди, давай сначала добавим к украденной сумме те 5 миллионов, которые мы похитили в прошлом месяце и скажем, что их тоже украли».
Это называется — использовать любую возможность.
Назавтра в новостях объявили, что банк был ограблен на сумму 100 миллионов. Грабители пересчитали добычу, но насчитали всего 20 миллионов. Грабители начали ворчать: "Мы рисковали жизнью из за несчастных 20 миллионов, в то время, как банковское начальство похитило 80 миллионов не моргнув глазом. Наверно лучше изучать, как работает система, вместо того, чтобы быть простым грабителем.
Это называется — знание — сила!
Директор банка был очень доволен, а особенно тем, что его потери на бирже были замаскированы ограблением.
Это называется — не бояться риска.
Дай человеку пистолет, и он сможет ограбить банк.
Дай человеку банк и он сможет ограбить всех!

источник

Александр Бирштейн
·
ЗАГОВОРЩИК МЕЖБИЖЕР

- В гробу я вас видал! – сказал хулиган и второгодник Валька якобы ветерану и заслуженному человеку Межбижеру.
- В белых тапочках! – добавил я.
У Межбижера белых тапочек не было, а имелись только белые парусиновые туфли, которые он изредка чистил зубным порошком. Но подаренным нами тапочкам он не обрадовался, а, наоборот, оскорбился:
- Смерти моей хотите?
Ну-у, если честно, против подобного исхода во дворе вряд ли кто-то бы возразил. Несмотря на вывешенный тем же Межбижером плакат: «Человек человеку – друг, товарищ и брат!». Правда, плакат он вывесил в подъезде, а прочесть его можно было в дворовом сортире. И то по частям, причем, рваным.
Поэтому я благовоспитанно шаркнул ногой и уклончиво ответил:
- Не очень!
Но Межбижера это не обрадовало и он поклялся здоровьем мадам Берсон мне отомстить.
Это, в свою очередь, не обрадовало меня.
Надо сказать, что с Межбижером у меня издавна сложились напряженные отношения. Буквально с детства. Я вообще был мальчик, как говорили, способный. Но в отношениях со стариком мои способности позорно отступали перед невесть откуда бравшимся талантом.
Впрочем, Межбижер в долгу не оставался, и его знали в лицо не только директор моей школы, но и завучи плюс весь – весь! – преподавательский состав. А также все сотрудники детской комнаты милиции, где я, благодаря Межбижеру, был своим человеком и играл в шахматы на ириски с самим начальником этого заведения. То есть, был обеспечен стопроцентным блатом, коим и пользовался вовсю.
- Попробуй, пожалеешь! – перешел я с ним на ты.
В принципе, рисковать не стоило. Надо было сразу поставить в известность мадам Берсон, чьим здоровьем клянется Межбижер. Глядишь, и все закончилось бы благополучно. То есть, на него надели бы, наконец, эти самые белые тапочки. Я думаю, соседи, на радостях, даже скинулись бы на венок.
Но времени катастрофически не хватало, ибо в клубе Дзержинского давали кино с Максом Линдером, и пропустить такое просто невозможно.
Так что, Межбижер получил фору. Чем и воспользовался, сообщив, куда следует, что мы с Валькой готовим покушение на него, а заодно и на секретаря райкома.
Скажите, вы бы обрадовались, если в восемь вечера к вам явились незваные гости с постановлением на обыск? Вот-вот, и папа с мамой не обрадовались. Впрочем, и сотрудники МГБ, когда узнали, что их «клиент» десятилетний мальчишка, стали говорить о Межбижере очень плохие слова. Что им не помешало конфисковать новейшего образца рогатку с плоской резинкой от авиамодели.
Вальку отлупили родители, причем, по очереди. А мне папа сказал:
- Еще раз и…
Что будет, он не уточнил, но зато я мог предполагать худшее.
На следующий день во всей округе появились объявления, написанные крупным ученическим почерком:
«ПРОДАЕТСЯ ИНОСТРАННЫЙ РАДИОПРИЕМНИК ТЕЛЕФУНКЕН. ЦЕНА 20 РУБЛЕЙ».
Ниже имелась приписка:
«КОРОТКИЕ ВОЛНЫ ОТ 9 МЕТРОВ.
Обращаться: Жуковского №, квартира №, Межбижеру».
Людям «с раньшего времени» все ясно. Для людей неосведомленных поясню, что всевозможные вражеские, как их тогда называли, голоса транслировались только на коротких волнах. И чем короче была волна, тем труднее было ее заглушить.
Так что, желающих навестить Межбижера скопилось множество. Поспели и сотрудники МГБ. А как же! За слушание вражьих голосов по головке не гладили.
Приемник у Межбижера чекисты не обнаружили, поэтому забрали с собой его самого, выяснять, кому он успел продать вредное устройство.
Вернувшись, Межбижер обвинил меня в том, что я писал и расклеивал эти объявления. Ну-у, насчет расклеивал он угадал, допустим. А насчет писал – шиш ему! Я потребовал графологической – слово-то какое! – экспертизы, о которой только-только вычитал в книжке «Приключения майора Пронина».
Межбижер тоже про экспертизу слышал и резко затормозил. Впрочем, додумался отправиться к завучу моей школы, бывшему смершевцу, на предмет изучения и сличения почерка объявления с почерком учеников. Ага. У завуча других дел нет. Но и отказывать стремно. Поэтому он отослал Межбижера в канцелярию. Каким образом тот вместо канцелярии попал в кабинет военрука, я не знаю. Зато знаю, кто его там закрыл. Нет, не думайте, это был не я. Но зато я позвонил в милицию и сообщил, что в кабинет военной подготовки, где оружие и гранаты, залез вор.
О, на это они примчались мгновенно. И вора схватили. Но, к сожалению, отпустили вскорости. Через день, кажется.
Когда он вернулся, во дворе его ждал теплый прием. Только грудные младенцы не знали, что Межбижер арестован за хищение боевого оружия с целью не то ограбления банка, не то свержения существующего социалистического строя. В принципе, соседей устраивало и то, и другое, тем более, Межбижер жил, хоть в однокомнатной, но вполне самостоятельной квартире, а это давало людям перспективу. Так что, народное правосудие выделило ему от двадцати пяти лет до расстрела. На усмотрение нашего гуманного советского правосудия.
Но, как видите, правосудие оказалось не очень гуманным, и Межбижер вернулся. Я думаю, столько «приятных» вещей он не выслушивал за всю жизнь.
Я знаю, что кто-то осудит меня за издевательство над стариком.
Судите!
А я горд тем, что практически в одиночку боролся – и побеждал! – стукача и подлеца, терроризировавшего своими доносами весь двор.

Все произошло в считаные секунды. Рыжеволосая женщина с силой толкнула девочку...



В детстве бабушка любила повторять мне одну фразу: «Запомни, внученька, золото и украшения, которые хранятся в семье, можно продавать только в случае крайней необходимости. И никакого обмена на тряпки или модные вещи — это исключено!»

Пережившая две мировые войны и одну мировую революцию, бабушка знала о свойствах драгоценностей всё! Она отлично помнила, как в середине двадцатых с мамой ходила в магазин, похожий на большой склад, где за роскошное жемчужное ожерелье им выдали бутылку постного масла, небольшой мешок муки, пакет перловой крупы и несколько кусков хозяйственного мыла. Склад принадлежал американскому бизнесмену Арманду Хаммеру, который бойко выменивал у голодных жителей разорённой страны бесценные предметы искусства, антиквариат, меха и уникальные драгоценности на минимальный набор продуктов питания. Этот ловкий заокеанский «благодетель» стал при жизни почётным доктором 25 университетов и отошёл в мир иной с французским орденом Почётного легиона на груди.

В начале прошлого века, когда японцы ещё не научились выращивать жемчуг искусственно, а за каждым драгоценным зёрнышком полуголым ловцам приходилось нырять на изрядную глубину, — такое украшение стоило целое состояние. Но в ту страшную зиму прабабушкино ожерелье помогло спасти от голодной смерти всю семью.

«Украшения можно не только обменять на хлеб. В критической ситуации можно выкупить себе жизнь!» — учила меня бабушка. В подтверждение своих слов она рассказала историю, которая произошла на её глазах в послевоенные годы.

У бабушки была близкая подруга Лиля. Та скромно жила в крошечной квартирке на Молдаванке вместе с отцом и полуслепой сестрой Полиной, которую все звали тётя Поля. Ах, эти прелестные молдаванские дворики, так подробно описанные Бабелем и воспетые Паустовским! Представьте себе небольшой двухэтажный дом буквой «П» из медово-жёлтого пиленого ракушника, с крышей из тёмно-красной «марсельской» черепицы и ажурными коваными воротами, которые закрывались ночью на огромный амбарный засов. По всему внутреннему периметру второго этажа шла просторная деревянная галерея, густо увитая виноградом, куда выходили не только окна, но и двери всех квартир. Попадали туда по старинной чугунной лестнице, такой музыкально-гулкой, что бесшумно подняться наверх было практически невозможно.

Летом вся жизнь дома сосредотачивалась именно на этой галерее и во дворе. Душными летними ночами жильцы дружно покидали свои комнаты, чтобы спать на ватных матрасах на галерее или на скрипучих, порыжевших от времени раскладушках посреди двора. Днём хозяйки выставляли на галерею грубо сколоченные табуретки. С утра и до позднего вечера там шипели медные примусы. Варить летом борщ, уху или жарить бычков «у помещении» было не принято!

Словом, не двор, а огромная коммунальная квартира, где все обитатели — невольные свидетели самых интимных подробностей жизни соседей.

В глубине двора имелись обширные погреба — «мины», вырытые ещё в те легендарные времена, когда контрабандисты прятали там бочки с итальянским вином и греческим оливковым маслом, тюки турецкого табака и французских кружев. Бандиты, доморощенные революционеры и анархисты устраивали в погребах склады с оружием и боеприпасами. Сложная система ходов и тоннелей соединяла «мины» с городскими катакомбами. Зная их расположение, можно было без труда пробраться на морское побережье или выйти далеко за город в безлюдную степь.

Вот в таком молдаванском дворике родилась и выросла Лиля.

Она с успехом окончила медицинское училище и поступила на работу в одну из городских больниц. В самом начале войны молодую медсестру перевели работать в военный госпиталь. Когда немцы стали бомбить город, а в окопы на линии обороны можно было доехать на трамвае, Лиля вместе с коллегами-медиками сутками вывозила тяжелораненых бойцов в порт. Оттуда суда уходили в Крым и Новороссийск.

Сама Лиля уезжать не собиралась. Ей было страшно оставлять беспомощную Полину и спивавшегося отца-художника. Это была официальная версия её отказа эвакуироваться на восток вместе с отступавшей армией. Но существовала ещё одна серьёзная причина, по которой Лиля осталась в городе. Но об этом знали всего несколько человек.

далее...

СУЛАМИФЬ



Шула очень не любила свое имя. Не нравилось оно ей совершенно.  Шуламит - имя для взрослых теток, старушечье. От него пахло нафталином и  пылью, щекотным запахом старых бумаг и фотографий. Она видела такие  дома у Лии, лучшей подруги из класса, а у них ничего такого не было.

Зато была бабушка Ида. Ида Вацловна была статна, строга и немногословна.  Никаких там муси-пуси не признавала, все делала четко и быстро,  решительно и бесповоротно. Это она выбрала для внучки такое странное  имя. Бабушка зажигала свечи по пятницам, и они должны были всегда вместе  с ней встречать субботу. Если Ида готовила еду - то обязательно  столько, сколько съедалось, без лишних изысков и выкрутасов. Бабушка  боялась и ненавидела собак. И Шулины родители категорически не  соглашались на покупку щеночка, даже самого малюсенького.
А Шула безумно хотела собаку, мечтала о ней, но даже и не заикалась. Нельзя.

В последнее время, Ида Вацловна очень не любила вечера, а уж ночи и  подавно.Днем жизнь играла яркими красками, вносила свои заботы, пела  голосом помощницы грустные украинские песни, гортанно зазывала криками  зеленщика и восхитительно пахла сдобой из ближайщей лавки булошника.
В сумерках, по углам оживали старые тени. Они оплетали комнату туманной  вязью, причудливо скручивались в давно забытые образы, убаюкивали и  погружали в небыль. Все чаще хотелось сесть в удобное кресло у окна,  прикрыть глаза и бессильно опустить руки. Сил становилось все меньше, а  тело слушалось все хуже и хуже.
Она бы и сдалась наверное, но тут опять явилась Суламифь.

Суламифь родилась первой, через двенадцать часов тяжелых родов. Явилась  миру и в ту же минуту требовательно и громко закричала. А через  несколько минут схватки продлились, и удивленному пожилому семейному  доктору стало ясно, что следом идет еще один младенец. Близнецы. Ида  родилась неожиданно. Мама про нее даже не знала сначала, и счастью и  радости в семье не было предела.
Ида и Суламифь. Долгожданные, необыкновенно красивые. Их баловали,  наряжали, носили на руках, задаривали подарками. Старинный род. Дед -  известный раввин и каббалист. Ему кланялись на улицах чужие люди, его  книги читали в разных странах, ученики произносили его имя со священным  придыханием. Родители - образованные и современные. Они писали стихи и  ставили домашние спектакли, встречались с друзьями, ездили в оперу и  водили авто. Богема.
Целый год все семейство обсуждало празднование батмицвы близняшек -  совершеннолетие девочек по иудаизму. Они станут взрослыми, смогут сами  зажигать субботние свечи и произносить благословение, станут причастными  к многовековому таинству веры и почитания традиций.

Но началась война. Их выгнали из красивого дома в центре Праги, отобрали  все, лишили документов и прав. С желтыми звездами, словно позорными  метками, они бродили по улицам гетто в поисках еды, задаваясь  бесчисленными вопросами и ужасаясь от мыслей о будущем. Девочек дед  сумел отправить на хутора, к дальним родственникам, чтобы их спрятали.  Но вскоре немцы нагрянули и туда. По доносу. Глубокой ночью Ида  проснулась от лая собак. Она и юркая Суламифь выскочили в окно и  понеслись, что было сил. Вслед спустили собак. Босые, они неслись, не  разбирая дороги, держась за руки, падая и не успевая уворачиваться от  хлестких веток. Исцарапанные и обессиленные, они упали у самого ручья и
собаки их нагнали. Натасканные убивать, псы рвали на куски нехитрую одежонку и нежное детское тело.

… Старые шрамы на ноге у Иды Вацловны противно ныли к дождю.
С огромными немецкими овчарками девочки не справились. Их схватили и  вместе с другими жителями  погрузили в вагоны. Суламифь перевязывала их  рваные раны оторванными лоскутами, она без устали искала выход из этого  товарного ящика. Раскачивала доски, расшатывала гвозди, до крови ломая  ногти. Она была непотопляема, ее Суламифь. Яркая и неугомонная, она  всегда пела и плясала так, что зрители переставали дышать. Она читала  стихи, и все вокруг начинали плакать. Когда они обе садились к роялю -  мир замирал. С первой минуты своей жизни она притягивала, горела и  удивляла, все делала так, как будто больше не придется, не сложется.

Их всех убили газом в душевой.

Ида и Суламифь оказались на полу, в самом низу. Мифа все прижимала ее  голову к полу, и газ, видимо из-за воды, не подействовал, как надо.  Работник зондер - команды, серая тень с пустыми глазами, узнал их… он  был дедушкиным учеником и часто приходил к ним в дом. Рискуя жизнью, он  тихонько вывез девочек вместе со всеми мертвыми в лес, где в большом рве  жгли тела.
Сбросил по дороге. Не взял еще один грех на душу. Хотя кто их считал-то,  грехи его. После лютой и страшной смерти семьи, он все не понимал как и  зачем остался в живых, а когда увидел этих ангелов - наконец все понял и  просветлел. Они были его предназначением.

Ида долго была без сознания. Ее подобрала и выходила старая крестьянка.  Прятала, учила разговаривать по-украински и даже креститься. Звала  Ядвигой и выдавала за дочку сестры. Городская девочка никак не походила  на других сельских детей. Ида, как выздоровела, каждый день убегала в  лес, все искала сестру. Девочку далеко не отпускали, возвращали,  уговаривали, а потом и вовсе переправили подальше. После войны Ида  вместе с другими детьми попала в пересыльный лагерь, потом на корабле  приплыла в Израиль. Она всю жизнь искала свою Суламифь.

Сестра свалилась ей на голову совершенно неожиданно, просто шумно  ввалилась в квартиру в один прекрасный день, и началось... И слезы, и  вопли, и обнимания без конца и края, и вечерние посиделки с вином, и  красная помада, и нитки крупного жемчуга, и походы к парикмахеру.
С ней нахлынули и воспоминания, вдруг неожиданно приятные и милые сердцу.

Вечерами, сидя у круглого стола, сестры вели неспешный разговор - о  жизни, о своей любви, о детях и внуках. Яркая Суламифь раскачивала  ножкой в изящной домашней туфельке, рукой, с безукоризненным маникюром,  держала бокал с душистым красным вином. Ее волосы были небрежно собраны  двумя черепаховыми гребнями высоко вверх, и эта томная элегантность, эта  небрежность и уверенность так напоминала маму, их огромную квартиру,  музыкальные салоны и богемную жизнь.
- Дусенька, ты совершенно не права! Ну, помилуй боже, сколько ж лет  назад все это было! Надо просто идти и жить дальше! И если девочка хочет  - купи ты ей уже собаку!

Или так:
- Мы представительницы старинного рода, мы не можем ходить и выглядеть  замухрышками! Ах, оставь, ты ради Бога! Ну при чем тут возраст!

Ее звонкий смех переливался и кружил в голову. Ида не могла наглядеться  на нее, вдыхала тонкий аромат сестры. Она прикрывала глаза и  переносилась в дальние дали. Она представляла Суламифь на большой сцене,  в лучших театрах. Без устали представляла ее, покупающую наряды и  вальсирующую в полумраке ресторанов.

В серых ночных сумерках, когда тени царственно превращают привычный мир в  искаженное Зазеркалье, совсем другая Суламифь стояла у окна, залитая  зыбким серебром полной луны.
- Не смей! Ты слышишь меня?! Не смей! Не смей позволить им победить!
Они рвали нас собаками и травили газом, но победить они нас не могут! Мы живы и будем жить в наших детях!

Мифа яростно выплевывала слова, в ее глазах полыхали молнии,  неприбранные волосы окутывали ее серебрянным покрывалом. Казалось,  взмахни она руками, и тут же взмоет высоко в небо гневным ангелом.

- Живи! Радуйся! Балуй внуков, пей вино получай все удовольствия мира!  Им назло! Я заклинаю тебя - не смей киснуть и быть нудной старухой! И  купи, уже, наконец, девочке собаку...

В воскресенье, в начале недели по еврейскому календарю, бабушка Ида позвала Шулу выбирать подарок на батмицву.
- Суламифь, мы поедем выбирать тебе подарок, но нам нужна будет помощь.
Шула чуть не свалилась с ног от удивления. Во-первых, бабушка звала ее  полным именем на иностранный манер, и вместо привычного Шуламит, это  странное имя звучало благородно и интригующе. Красиво звучало, ей очень  понравилось,
Во-вторых, Шула не припомнила, когда б это бабушка затеялась ехать  куда-то за подарком, да еще и вместо школы, да еще и сорвав с работы  отца! Ну и главное - Ида накрасила губы и оделась, как голливудская  актриса. Оказывается, она очень красивая, ее бабушка Ида.
В собачьем питомнике Шула, совершенно ошалевшая от неожиданности,  носилась меж тучных щенков, повизгивала в унисон с молодняком, и то и  дело, норовила ляпнуться на спину и задрать лапки. От счастья.  Остолбеневший отец не отходил от бабушки, держал ее за руку, и украткой  смахивал слезы. Ида сидела у самого входа, тяжело дышала, держалась за  сердце и за руку сына, и все приговаривала:
" Им нас  не победить!" Косолапый щенок подошел к ней, потерся об ее  ногу, и она, закрыв глаза, нечеловеческим усилием воли,  погладила его  мохнатую башку.

А гордая и прекрасная Суламифь, которая так и осталась лежать на  холодном и скользком полу газовой камеры спасая сестру, весело смотрела  на них с небес, хлопала в ладоши и кружилась в невиданном танце. Закинув  голову назад, она громко хохотала и ее улыбка озаряла весь мир.
Суламифь - возлюбленная мудрого царя Соломона.
Суламифь - значит "мир приносящая".
А значит -
Жизнь победит!
@Алена Баскин