Уголок читателя - 3

Спасибо!

Бывает же...

Это точно кабыздошки бывают очень преданными и отчаянными!

ЙО-ХО-ХО И БУТЫЛКА РОМА… (Может, и не сказка).

Александр Бирштейн

Как-то раз решил Миша Кругляшов податься в пираты. Это, когда на портвейн полутора гривен не хватило. А у пиратов, говорят, ром не переводится. Что такое ром Кругляшов точно не знал. Но бутылку видел. Ее бомж Витя тщательно пытался втюхать приемщику стеклотары Матвею Сергеевичу. Ага! На того напал! Погнал Матвей Сергеевич Витю. Тот хотел, было, с горя бутылку об асфальт хлопнуть, но уступил Мише за десять копеек.
Зачем Кругляшов такое разорение принял за какую-то бутылку? А слушайте!
Во-первых, бутылку можно было нюхать. И тогда слабый-слабый запах алкоголя будоражил и звал, звал…
А во-вторых, бутылка, поставленная на табуретку вместо давно пропитого телевизора, очень даже украсила Мишино жилье. Словно не простой ЖЭКовский кровельщик тут проживает, а бывалый моряк и заслуженный пират.
- Пора, пора мне в море! – сообщал периодически Кругляшов дворничихе Гуле и сантехнику Миронычу, совместно распивая с ними плодово-ягодное. Те, вроде, проникались, наливая Мише лишние сорок шесть грамм.
Надо сказать, что ни сухогрузы, ни рудовозы, ни танкеры, ни, даже, аристократы океана – пассажирские суда - Кругляшова не устраивали. В смысле пойти на них плавать, хоть кем-то. Зато устраивали в качестве добычи. У Миши даже вырезка имелась, где сообщалось, что сомалийские пираты получили выкуп в размере четырех миллионов долларов за японский танкер с грузом и экипажем.
Тот же Матвей Сергеевич из пункта вторсырья, который всем хвастал, что считает, как покойный Пифагор, сообщил, что четыре миллиона ихних долларов – это сто миллионов наших денег.
Да за такие суммы он будет не просто пиратом, а жестоким пиратом, клялся Миша Кругляшов.
Правда, никто не мог точно сообщить, где принимают в эти самые пираты. Может, не дай Бог, на них еще и учиться надо?
Слонялся Миша по всем знакомым и полузнакомым в поисках. Но практически бесполезно. Не было ни у кого достоверной и надежной информации. Кто-то знал полторы строки про «…люди Флинта песенку поют…», кто-то видел в кино или по телеку одноногого Сильвера, но это все были старые истории. Прошлогодние или даже, может быть, позапрошлогодние. А возможно и того раньше.
А время поджимало. Тут или-или! Или в пираты, что лучше, или в армию, что, как говорил дядька из военкомата, почетней. Почета Миша нахлебался вместе с «Почетными грамотами», что в ЖЭКе регулярно вместо денег давали, так что, надо было срочно в пираты. Тем более, годовая отсрочка от армии в копеечку влетала. Еще какую!
- В сомалийские! – все повторял сантехник Мироныч. – Ну, которые в Сомали обитаются. Они, нонче, единственные, кто на постоянной работе! Но Миша и сам уже это знал.
Только бы приняли! Хотя, с другой стороны, неужто этим самым пиратам знающие свое дело кровельщики не нужны?
- Еще как нужны! – подбадривал его Мироныч! – Смотри, какой на тебя спрос у жильцов!
И то, правда!
Теперь следовало узнать, где эти самые пираты обитают. По всему выходило, что раз сомалийские, то в Сомалях. Это ж ясно. Молдаванские живут на Молдаванке, фонтанские – на Фонтане… Все точно!
Но где эти самые Сомали никто не ведал. Кругляшов даже к самому начальнику ЖЭКа с этим вопросом ходил, но и тот такого района в городе не знал. Труба дело! Да? Но тут Мише повезло! У старого старика Рабиновича, что с бокового флигеля, крыша прохудилась. Вернее, не крыша, а старый таз, который Миша давным-давно под дыру в кровле на чердаке подставил. Не будет же он всерьез работать над крышей старика, от которого копейки не дождешься. Опять же, железо, выделенное на это дело, было давно и удачно пропито.
А тут праздники какие-то приближались, когда ветеранов чтут. В общем, поймал ЖЭКовский старший мастер Мишу и так сказал:
- Кровь из носу, но сделать!
Пришлось…
Полез Миша, простите за рифму, поглядеть, как выглядит крыша. А выглядела она плохо. По крайней мере, участок два на два, как раз над квартирой Рабиновича выглядел, как решето. Ну, в котором муку просеивают.
- Менять надо железо! – понял Миша.
Менять… А на что? Не доставать же оцинкованные листы из личного загашника. Такой потери квалификации Миша допустить не мог. Это ж, как он будет в глядеть в глаза своим товарищам по ЖЭКу, если краденное на место положит?
В общем, пошел Миша к старику Рабиновичу на переговоры, наперед зная, что ничего хорошего из этого не получится.
Но получилось! Получилось хорошее!
Пришел, а тот за телевизором, который кумпутер зовется, сидит. И картинки смотрит. Про тигра, про лошадь полосатую, черно-белую. Тоже, видать, тигр, но лошадиный… Красивые картинки. И Миша бдительность утерял. Вместо того, чтоб бабки на железо клянчить, про Сомали это самое спросил. Мол, где оно расположено, в каком районе?
- В Африке! – не думая, ответил Рабинович.
Ни фига себе… В Африку эту трамваем не доберешься… Хотя…
- А где эта Африка? – решил уточнить Миша.
Рабинович задумался…
- Вы в картах что-то понимаете? – спрашивает.
- В дурака могу, в очко, в секу… - начал перечислять Миша.
Рабинович досадливо махнул рукой и пригласил Мишу сесть рядом. Потом пощелкал что-то на пишущей машинке, и на экране новая картинка появилась. Странная… Наполовину синяя, наполовину цветная.
- Это наш город на карте! – пояснил старик. Потом показал на синее: - Это море…
Ну, с морем, пожалуй, все понятно. А с городом… Тогда старик опять по кнопкам щелкает. Вот от города как бы кусочек отделился, потом расти начал, еще, еще…
- Вот наш дом, - старик показывает, - вот мой флигель…
Пригляделся Миша и… точно! И дом, и флигель, и будка-магазин, и клумба перед кинотеатром… Чудо!
- Вот это и есть карта! – пояснил Рабинович. – Но укрупненная! – и пошел щелкать обратно. – А вот это уже наш район. Улицы, переулки…
Смотрит Миша и радуется узнаванию.
- А вот опять наш город…
Так несколько часов пролетело. Но до Африки они так и не дошли. Там, кроме Африки, столько интересного!
В общем, прервали они общение. Надо ж и совесть знать! Может старику кушать пора? Или таблетки пить? Или вообще в уборную…
- Заходите, молодой человек! – Рабинович пригласил. – Мы с вами и до Африки доберемся…
Вышел Миша, голова распухла от всего, на морде радость отчего-то и… в душе что-то праздничное творится. Как перед получкой.
Полез Миша в закрома, добыл листы оцинковки, инструмент взял и на крышу к Рабиновичу подался. Старое железо снял, дыру всю толью проложил, от паяльной лампы смолу разогрел и все стыки замазал… А уж потом железо класть начал. В общем, по науке все. А как же?
Так что, появились у него все законные основания опять к старику заявиться. Мол, работу примите…
И опять они перед экраном застряли… И еще в один день. И еще…
И до Сомалей этих дошли. И убедился Миша, что все-превсе в этих Сомалях чернокожие. Ясное дело, не примут его в пираты. Но и не очень-то нужно! Ему б научиться, вот так по миру гулять…
Но пока только с Рабиновичем получалось. С четвертого раза научился Миша кумпутер этот включать-выключать. Потом и как в сеть выходить освоил… Буквы иностранные мешали… Нет! Даже не берите в голову, что Миша язык иностранный учить стал. Но слова нужные запомнил…
А когда оказалось, что по кумпутеру, то есть, компьютеру можно кино и цирк дополнительно смотреть…
………………………………………………………………………………………………
Миша уже год, как женат. Причем, на учительнице географии Клавдии. У них есть письменный стол. А на письменном столе стоит компьютер. Придя с работы, Миша ужинает, полчаса отдыхает в кресле, потом моет посуду. Так он себе выбрал. А потом… надевает чистую рубашку и садится к компьютеру. Мир оказался таким большим! И таким интересным…
- Миша! Какое озеро названо по имени индейского племени? – спрашивает из соседней комнаты Клава. Она из-за беременности к занятиям лежа готовится.
- Гурон! – не задумавшись, отвечает Миша!
Ой, забыл сказать, что, кроме письменного стола, у них много-много вещей. Да, что там говорить, из всей прежней Мишиной обстановки только осталась… та самая бутылка от рома. Клава уже как-то порывалась ее выбросить, но Миша не позволил!

ЭХ, ДОРОГИ...

Александр Бирштейн

Старый. Но так люблю.
Я думал, что путешествовать надо в одиночестве. И чтоб никто не знал. Тогда все приключения и опасности достанутся тебе одному.
В общем, вы поняли, что я решил отправиться в путешествие. Для этого имелись все резоны. Папа пропадал на своих объектах, и дома появлялся на несколько дней в месяце. Мама писала диссертацию и, придя с работы, усаживалась за стол с какими-то бумагами, вооружившись словом «отстань!».
Нет, в такой обстановке, сужавшей кругозор, оставаться я больше не мог!
И вообще, в шесть с половиной лет пора было, наконец, посмотреть этот мир, до сих пор ограниченный пляжем Ланжерон , цирком, Лузановкой и седьмой Фонтана, где была дача тети Жени. И заметьте: во всех этих местах я побывал с родителями. И только с родителями!
И это в то время, когда Валька из подъезда каждое лето ездил в деревню, куда надо было добираться сперва пароходом – пароходом! – а потом еще и на телеге, запряженной лошадью. Вот это да!
Ленька-головастик, живший этажом ниже, уже был в далеком городе Херсоне, а Гарик даже в Киеве! И не только! Он ездил на какую-то загадочную дачу Ковалевского! А потом рассказывал, что там есть целый монастырь – интересно, что это? – а также потрясающие пляжи, лучшие во всем мире, кроме какой-то Бразилии.
Мне сразу стало обидно за дачу этого Ковалевского. Какая-то Бразилия, о которой даже я не знаю, и захватила лучшие пляжи. Врут, наверное, эти бразильцы. Кстати, надо бы узнать о них и этой Бразилии побольше.
То есть, во всем надо было разобраться самому. Съездить к этому самому Ковалевскому, посмотреть его пляжи, а потом уж податься в Бразилию и сравнить. Что-то мне казалось, что при пристальном рассмотрении сдуются эти бразильские пляжи, как мяч Эдика толстого, попав под машину.
Как добираться на эту самую дачу я не совсем знал. Опять же, сомневался, можно ли ехать к этому самому Ковалевскому без приглашения. Впрочем, решил, что если в гости этот Ковалевский не пустит, то можно посмотреть на пляжи и со стороны.
Что до дороги, удалось выяснить, что надо ехать сперва трамваем № 23 до конца, до Куликова поля, потом пересесть на трамвай № 18 и тоже ехать до конца. Но и это еще не все! Там ходит еще один трамвай, уже № 19! Но и им надо ехать до конечной. Вот это путешествие! Тремя трамваями это больше, чем одним поездом! Правда?
Оставались организационные вопросы. (Правда-правда, я знал тогда эти слова!).
Считать я умел и сразу уяснил, что только на дорогу мне понадобиться рубль восемьдесят! Только на дорогу! А еда? А мороженное! А газвода с сиропом? Ведь я обязательно захочу пить.
Ну, еду можно взять с собой. Сухари, например. Так все путешественники делают. Это я у Жюль Верна вычитал. Без мороженного можно обойтись! Видите, я на все был готов! А воду можно пить и чистую за пять копеек. Как говорит мама: «Корона не упадет!». В общем, понадобится не больше двух рублей, а если проехать в двух трамваях зайцем, можно купить и фруктовое мороженное.
Деньги я добывал традиционным способом – прикарманивал сдачу от походов в гастроном и булочную. Это было законно! Но дело, несмотря на мои настойчивые предложения сбегать за любой покупкой в любое время, шло туго.
А не терпелось!
Пришлось пойти на меры полузаконные.
Как-то, когда я клянчил рубль на кино, папа сказал:
- Поройся в карманах костюма. Все, что найдешь, твое.
Возможно, он имел в виду одноразовую акцию. Но я и не пытался узнать: так ли это? Да, и понятие костюм я распространил на всю одежду. (Если костюм одежда, что несомненно, то и одежда – костюм!).
«Урожай» превзошел ожидания. У меня имелось два рубля и сорок семь копеек!
Пора было сушить сухари и собираться в дорогу. Но как сушить эти самые сухари?
- В духовке! – подскажет кто-то. Но был июнь! А в июне плита, на которой готовился зимой обед и вообще грелись, не топилась. А духовка была в плите.
Информация, собранная во дворе, гласила, что сухари можно сушить и на солнце. Я нарезал французскую булку и положил на окно. Подготовка к путешествию шла, как видите, полным ходом.
И тут приехал папа!
Он приехал всего на три дня! Передо мной встал сложный вопрос: ждать папиного отъезда или идти в поход несмотря ни на что? Пока я думал, папа заметил сухари на окне.
- А это что такое?
- Шурка сухари зачем-то сушит! – откликнулась мама.
Папа глянул на меня и ничего не сказал.
Вечером папа сел за какие-то карты. Вернее, я не знал, что это карты. Думал, просто листы бумаги, раскрашенные как попало. Ан нет! Папа показал мне дороги, реки, наше Черное море...
Потом полагалось мне заняться своими делами, а папе работать.
Но не в этот раз!
- Папа! Покажи дачу Ковалевского! – попросил я.
- Зачем тебе?
- Так просто...
Папа внимательно глянул мне в глаза, подумал, достал нужную карту и показал.
- Вот, видишь, это линия Большого Фонтана, за ней этот участок – Дача Ковалевского, а за ней уже Люстдорф....
Я был разочарован. Оказывается эта дача всего лишь участочек сантиметра два на карте. Люстдорф и то больше!
Заметив мое огорчение, папа спросил:
- Ты чего?
- Эта дача Ковалевского такая масенькая...
- Что ты? Она очень большая!
Я не поверил, но от папы отстал.
А утром, никому не сказав, ушел в поход. Меня мучило все: большая или маленькая эта дача Ковалевского, есть ли вообще на этом клочке пляжи, и главное, главное – не врет ли эта умная карта, которую рассматривает папа и что-то на ней чертит?
Я уходил рано. Вещи были уложены в рюкзак с вечера, так что, ничего не задерживало. Но папы
уже дома не было. Странно...
Трамваем № 23 я доехал без приключений и зайцем. Там всего-то три остановки. А на Куликовом поле было столпотворение. Трамваи брали буквально штурмом. Особенно те, с ажурными невысокими бортиками вместо стенок. Сесть самому в трамвай такой мелочи, как я, не было возможности.
Так что, я собрался зареветь.
И вдруг увидел папу. А папа мне очень обрадовался.
- Как хорошо, что я тебя встретил! – сказал он. – Захотелось поехать на Дачу Ковалевского, а одному скучно...
- В трамвай не помещаемся! – раздумал я плакать.
- Решаемо! - сказал папа. Когда подошел очередной ажурный трамвайчик, он просто приподнял меня и закинул на скамеечку у бортика. А сам протолкался через двери. Потом папа взял меня на руки, и мы поехали вполне с удобствами.
- Был бы я один, ехал бы стоя... Хорошо, что ты со мной! – наполнил меня гордостью папа.
До станции № 16 ехать долго. Но интересно, если тебе все рассказывают. А потом мы пересели в маленький, но очень интересный трамвайчик и поехали на дачу Ковалевского. Только никакая это не дача! А много дач. И дома отдыха и церковь под названием монастырь.
И пляж с белым-белым песком, конца-края которому нет!
И море чистое-чистое Такое, что даже видно дно и рыбешек-фиринок проплывавших мимо.
А папа разрешил мне самому купаться!
Пока я плавал, папа развел костерчик, - какой же поход без костра! - надел мой недосушенный хлеб на прутики и стал его поджаривать. Если б вы знали, как это вкусно!
- Папа! Где ты научился так хлеб варить?
- На фронте! – ответил папа. А потом вдруг добавил. – Знаешь, я ведь тут провоевал почти до конца обороны!
- Расскажи!
Но папа отказался.
А самый большой и радостный сюрприз ждал меня потом: обратно до самого Ланжерона мы поехали на катере! Представляете! На! Катере!
Правда, потом очень тяжело было подниматься вверх до парка Шевченко, но я ни словечка не проныл!
А назавтра папа уехал.
Я не могу сказать, что скучал по нему больше, чем всегда. Но, кажется, я скучал совсем по-другому.

НЕОБЪЯСНИМОЕ ЯВЛЕНИЕ

Александр Бирштейн

В мире много необъяснимых явлений происходит. Например, в нашем мини-супермаркете водка сильно подешевела. Если б чуть-чуть, люди, наверное, простили бы. А так – в несколько раз. А это уже из разряда невероятного.
А продавцы, или, как их теперь называют, консультанты, суетятся:
- Берите, господа!
Как бы не так!
Представляете: бутылка водки пять гривен? Это из чего же водку-то эту сделали, ежели цена такая? В общем, стоим, переживаем. Вроде, дешево. Да еще как! Это и подозрительно! Как же так? Все у нас дорожает, даже, говорят, уксус, а водка в цене упала. Не было такого отродясь!
Общее мнение народное выразил сантехник из ЖЭКа.
- Скажите, Христа ради, а водка по старой цене имеется?
- Вся вышла! – продавец гордо. – Так что, берите этот товар. Не пожалеете!
- Это точно, - подает голос чья-то домработница, - жалеть-то некому уже будет!
Тут народ сходу разволновался окончательно.
- Даешь водку по прежней цене!
Завотделом вышел.
- Что за шум, господа? – интересуется.
- Водку хотим! – поделились люди заветным. – И чтоб не паленая, а настоящая была!
- А эта какая? – удивляется завотделом. – Эта самая, что ни на есть, настоящая! Вот пробка, вот этикетка, вот бутылка, а вот жидкость в бутылке!
- Именно, что жидкость, - народ бушует, - а нам водка нужна!
- Ну так берите!
- Народ отравить хотите! – толпа надвигается. – Сейчас мы вашу халабуду вдребезги разнесем!
Испугался завотделом. За директором шлет. А тот не испугался, пришел. И сходу выступать начал.
- Кому водка не подходит, пущай коньяк берут! – говорит.
- Нашел дураков, - люди ропщут, - коньяк, небось минимум сотню стоит, да и голова от коньяка этого клопогонного больше болит. Не надо нам… И, вообще, откуда у простых людей деньги на коньяк? На водку еле хватает!
- Ну, так и берите водку! – директор настаивает.
- А качество? – спрашивает какой-то образованный. Видать из ночных сторожей. Там у них сплошная, как это, интеллигенция.
- А качество отличное! – хвалит директор.
- А раз так, ты при народе налей себе да выпей! – дворник из дома медработников предлагает, а мы поглядим, что с тобой дальше будет! Там и решим…
- На работе не пью! – отбивается директор.
- Ага! – толпа звереть начинает. – Людям предлагает, а сам боится! Отравители! Народ изводите!
Директор слегка испугался, но держится.
- Пожалуйста, - говорит, - берите добровольца, наливайте, пусть пробует!
- А ежели помрет? – толпа любопытствует.
- Поминки за мой счет! – кидает свой козырь директор.
Тут страсти чуток поутихли. Стали добровольца искать. Сперва дело туго шло. Вроде, и выпить дают на шару, и поминки, чуть что, обеспечены, а народ не ведется. Наконец, Егоров из дома шесть вызвался.
- Второй день во рту ни капли! – жалуется. – Все равно помирать. А раз так, то рискну за народ!
- Ты, Егоров, прямо герой! – дворник из дома медиков слезу смахивает.
А Егоров кепку снял, людям поклонился.
- Простите, ежели что не так, люди добрые!
Стакан уже готовый стоит. Взяли наугад бутылку, налили полстакана. Перекрестился Егоров да и выпил. А люди дыхание затаили. Стоят на Егорова смотрят. А он на стакан.
- Что-то я не распробовал, - сознается, - надо бы повторить…
Что делать? Налили ему…
А тут крик из бухгалтерии ихней, гастрономовской:
- Стойте, стойте! Ошибка вышла!
- Какая ошибка? – директор серчает.
- В накладной пятерку в цене водки пропустили. Не пятерку она стоит, а все пятьдесят пять!
Тут народ сразу успокоился и облегченно вздохнул.
- Берем! – решили.
Правда очередь образовалась. Немалая, между прочим. А все торгаши виноваты! Цены путают… А люди время драгоценное теряют. Вечно у простого человека из-за этих олигархов житья не имеется.

С вечера до утра.

Александр Бирштейн

Когда вечер, шумя и проливая пиво, приходит в Одессу, когда уже темно, но еще шумно, а небо усеяно некрасивыми звездами, как прыщами-хотимчиками лицо девятиклассника.
Когда сволота с Канавы валит в город мимо портклуба, прихватив в карманы клешей по носку, набитому пятаками. Отличный, кстати, аргумент в драке. А драка вот-вот случится. Не ближе лестницы, но и не дальше Пале-Рояля.
Когда первые индусы и греки идут через таможенную площадь и спуск Вакуленчука в город искать электроутюги и проституток, приготовив в обмен сигареты, нейлоновые носки, шариковые авторучки, а также интернациональное:
- Синьорита, факи, факи, чап-чап!
Когда в оперном голосом солиста бас-баритона Рихтера сообщается, что люди гибнут за металл… Или, в крайнем случае, он же, присвоив имя Игорь, требует свободу…
В общем, когда город начинает по-настоящему жить и дышать, возникают грусть и отчаяние.
Потому что, хочется выпить.
И что делать? Надо искать компанию. Не деньги, нет. Компанию!
Там в провинции: торопливой Москве, сварливом Крупскограде и крайне опасном Магадане за стакан вино с конфеткой-подушечкой люди удавятся, а потом еще и повесятся за кусок колбасы прошедший мимо зубов.
А в Одессе не так. В Одессе чем большей компания, тем радостнее пьется.
Бутылку на троих? Милое дело!
На пятерых? Замечательно!
Нас уже восемь? Тоже хорошее число!
Но главное не число пьющих, а место. В парке Шевченко на скамейках или на качелях в детском городке пьют сухарик. И читают взахлеб стихи.
На задворках гастронома на Розы Люксембург тянут биомицин. И спорят о воровстве.
В шашлычной «Якорь» подают всего чуть-чуть разбавленный чаем коньяк КВВК. Под него легко обсуждаются женщины и недостатки начальства.
Бичи-ханыги тоже пьют. Их пойло называется «Коньяк три резьбы». Именно столько раз надо крутануть пробку тройного одеколона. Пьют они под коцебовским мостом у пункта вторсырья. И говорят о политике.
В общем, есть, где и с кем выпить в добром городе Одессе.
А где пьют… Нет, не дай Бог, совсем не то, что вы подумали!
В Одессе, где пьют, там и закусывают. Колбасой ветчинно-рубленной, килькой-малосолкой, жареными бычками или их собратьями в томате, тресковой печенью за тридцать три копейки банка. Или вообще мидиями, кинутыми на «лист» из духовки, который установлен на примус. Мидии пускают сок, в который так вкусно окунать серый хлеб за семнадцать копеек.
В Одессе давно и надежно сломана общероссийская традиция – чем больше пьешь, тем меньше кушаешь.
Нет, нет, и еще раз: - Тьфу!
Да, простым людям далеко до уродов-грузчиков с ликеро-водочного, которые специально для запланированного и свято соблюдаемого боя в 2% солят в цеху маленькие огурчики-пикули, а также покупают на рынке Привоз розовое сало шириной с ладонь.
Какое нам дело до профессионалов?
И, что обидно, какое им дело до нас? Идут, слегка покачиваясь, как моряки с каботажного, унося в кармане флакон москвички за 2 рубля 87 копеек и меньше, чем за два с полтиной не отдают. Выручку пропивают.
Вечер заканчивается дракой на вокзале и танцами в парке Шевченко. Ночь…
Ночь в Одессе светлое время суток. Иллюминирован порт, зажигаются «Огни маяка» и прочие бац-майданы, горят фонари на мордах ребят со Слободки, причапавших клеить девочек в Пале-Рояль. Все, ребята, финита. На трамвай № 15 и до фирменной больницы – дурдома имени вашего района.
На Ланжероне скрипит песок под ногами безжалостных погранцов. Голые купальщики, стыдливо подхватывая вещи, скрываются среди кустов на склонах. Там продолжат…
Проносится, пыхтя, последний троллейбус.
И…, немного погодя, выползают, шурша струей, поливальные машины. Они купают этот город и подмигивают ему фарами.
Пленные милиционеры-участковые, в который раз обходят участки. В отличие от них, начальство не дремлет.
На стоянке у Соборной скопились свободные такси, светя зеленым глазом и напоминая прищурившегося кота.
Собственно, а где та ночь? Уже утро – раннее и деловитое. Она взбрызгивает ветки росой, науськивает ветерок щелкать форточками. Утро занято и занятно, зачем ему ночь? Надо, надо выбросить ночь из головы, как многие и многие выбрасывают и забывают свое темное прошлое.

О ПОЛЬЗЕ НОВОГО БАЗАРА



Александр Бирштейн

Тута очень любит ходить на базар.
Во-первых, всегда есть с кем подраться. Ну, в крайнем случае, полаяться. По полной программе. То есть, грызя поводок, выкрикивая ругательства и призывая чумку на голову оппонентки.
Эх, замечательное дело! За такое и получить недогрызенным поводком по шерстяной попе не жалко.
Но и это еще не все!
На базаре есть много мест, где продают сосиски!
Представляете? Заходи, отдавай какие-то бумажки и бери, сколько хочешь сосисок! И твое и только твое дело: съешь их сразу или на потом оставишь.
Хотя, кто же это, интересно, станет есть сосиски постепенно?
Разве что хозяева... Но они-то что в сосисках и вообще вкусной и здоровой пище понимают? Жмоты! Запихают сосиски в сумку и домой прут. Соображения – ноль! Ведь если сосиски сразу съесть, сумка-то легче будет! Думает за них собачка, думает, а толку?
А еще на базаре имеется храм! Мясной корпус называется! Сюда так просто не попадешь.
Этих хозяев в мясной корпус буквально на поводке тащить надобно.
А тут...
Такого количества мяса даже в собачьих снах не бывает! И этим мясом можно и нужно угоститься. Но тут многое зависит от подхода.
Конечно, какая-то невоспитанная овчарка хватила бы с прилавка кусок и радовалась. Правда, недолго. Отберут, всыплют и до конца дней в мясной корпус не пустят.
Жалкая судьба!
Впрочем, так этим овчаркам и примкнувшим к ним булям и надо! Нечего грязными лапами в храм соваться!
Тут надо вести себя достойно и деликатно. Как Тута. По проходу идти да хозяина на поводке вести надо аккуратно, на мясо и не смотреть. Зато поглядывать на торговок и торговцев. Да-да, и на торговцев тоже! Кто сказал, что они жадные? Подход нужен, учтивость, заинтересованность в их делах. Заговорит с тобой о какой-то дворняге, которая у него дома есть, не фыркай, а сядь спокойно, выслушай, не перебивай! Да за это меньше чем кусочком отбивной не отблагодарят. А то и двумя-тремя.
И все хорошо!
А на рынке и более приличные люди есть! Рубщики! О-о, это вообще элита!
С такими по-собачески поговоришь и самой богатой собакой в городе стать можешь! Да-да, можно и нужно сдержаться и не зарычать, когда тебя посторонняя лапа гладить начнет.
И не цапнуть. Хоть это и соблазнительно. Но такая несдержанность идиотам-ротвейлерам присуща.
А нормальная, воспитанная собачка может и потерпеть немного. Зато так угостят, что бедняге-хозяину приходится тащить на себе домой то, что Тута недоест. Ему бы радоваться, а он ворчит...
Что правда, то правда: зажилить и самим съесть Тутой добытое мясо хозяева и не пытаются. Честные! Все в Туту!
Есть на базаре еще более лакомое, практически святое место. Это прилавки, где копченостями да кровянкой торгуют.
Вести хозяина туда надо осторожно, бережно. Он, хоть и прошел курсы послушания, от запахов и видов ошалеть может и, на всякий случай, убежать, дороги не разбирая. Причем, не один, а со своим поводком. А на другом конце поводка она, Тута!
Так что, надо его по корпусу поводить, успокоить, чтоб привык, освоился. Даже позволить что-то купить. Это его самоуважение повышает.
И только потом... К прилавкам...
Где мясо копченное... Кровянка... Буженина...
Слова-то хоть понимаете? Прониклись? А то учишь вас, учишь...
И т-ссс. То, что сейчас узнаете, даже ризенам и ирландским терьерам не говорите!
Хотя... Им, наверное, можно. Только по секрету!
У прилавков с копченостями собачья деликатность должна удваиваться!
Товар тут дорогущий. А продавцы важные. Их одной улыбкой не подкупишь. Тут нужно умение. И ассистент типа хозяина. У него, кстати, неплохо получается. Что говорит, конечно, о Тутиных режиссерских способностях.
А происходит вот что.
Сидит себе собака недалеко от прилавка, натюрмортом любуется.
- Что, псина, слюнки текут? – торговец спросит ОБЯЗАТЕЛЬНО.
Тут главное не сказать этому моветону, что он сам псина, а Тута – собака, причем, в отличие от него, породистая!
Нет!
В этой ситуации, много раз отрепетированной, надо пожать слегка плечами и сдержанно улыбнуться. Мол, конечно, красиво, но и не такое видывали, а каково на вкус надо еще разобраться.
И!!!
Надо хозяина за поводок вовремя дернуть. Его очередь!
- Наша собака ест далеко не все! – голосом доцента должен сказать хозяин.
Он и говорит. Молодец!
Тут уж торговец слегка заводится. Его! Товар! Есть! Не станут! Нет, или мир сошел с ума, или...
В общем, берет он кусочек буженины – маленький и не очень красивый – и Туте кидает.
Главное на этот шматик не урониться! Главное!!!
- Что вы? Что вы? – должен заблажить хозяин. – Как вы могли подумать, что наша собака что-то с пола возьмет?
- А как же она жрет? – фигеет торговец.
- Только с рук! Только с рук!
- А не укусит?
- Как вы могли подумать? Руку дающего? И вообще, - как по писанному декламирует хозяин, - хороших и порядочных людей наша собачка не кусает!
Тест на порядочность продавец решает пройти тут же. С куском буженины.
И проходит!
Главное что? Не хватать буженину, а деликатно, одними практически губами взять. И лапой пошаркать. Мол «тсенкью вери маач».
Продавец счастлив!
Если такая большая, породистая собака из рук угощение берет, это возвышает!
У других, чай, не выходит! Только у него! И он всех, конечно, в свидетели зовет. И каждому, как Тута у него вкусность из рук берет, показывает.
Аж пока Тута не наестся.
Тогда опять очередь хозяина.
- Моя собака, кажется, вас разорит! – должен сказать он металлическим голосом. Чтоб дошло.
Торговец глядит на прилавок и понимает, что хозяин недалек от истины.
- Тута! Поблагодари и пошли домой!
А что Туте жалко? Благодарит.
Удаляемся.
Медленно.
Эх... Жаль такое нечасто выпадает. Когда речь заходит о мясном корпусе, хозяева, обычно, резко тупеют.
Правда, есть один способ заставить их туда с Тутой пойти. Но он очень даже опасный!
Какой?
Тута обещает как-нибудь в другой раз об этом рассказать.
Так что, ждите!

Рисунок Григория Вовка

К ПИВУ

Александр Бирштейн

Лето. Жарко. Об этом знает даже сумасшедший Боря по кличке «Выйди с моря». Боря лечится в Свердловке и вот уже двадцать лет клеит там какие-то коробочки и ходит к Межбижеру советоваться, как жить дальше.
- Два сапога пара! – радуется тетя Маруся. – Один мишигине хорошо, а два еще лучше.
Действительно, Межбижер никому не морочит голову, а ходит с Борей по двору, причем под ручку. Тихо. Жарко. Скучно. Хочется есть, но при виде горячей еды настигает ужас. Мухи лениво штурмуют марлю на окнах. Их много, они гудят и кажется, что во дворе работает бормашина.
Тетя Бетя, обутая в башмаки дяди Марика топает с Привоза. Башмаки ей малы, поэтому задники загнулись под ее могучими пятками. Они периодически прилипают к этим самым пяткам, а потом отлипают. Чпок-чпок-чпок – производит тетя Бетя.
Тетя Маруся постирала занавеси из тюля, а теперь растягивает их на рамах. Тоже дело. Тем более, занавески мокрые, а это приятно.
- Бетя! – спрашивает Маруся, - Что ты имеешь с базар?
- Аберкосы! – останавливается, чтоб поговорить тетя Бетя.
- И с почему? – интересуется из окна мадам Берсон.
- На повидло! – дает интервью тетя Бетя.
- В повидло не кладут косточки! – утверждает со своего балкона Герцен.
- Так я их таки викину! – соглашается тетя Бетя.
- Кидайте ко мне! – разрешает Герцен.
- С почему? – это уже хором.
- Готовить! – наверное, врет Герцен.
Оставив сердечного друга Борю, Межбижер радуется:
- Ви будете делать много свисток?
Герцен не удостаивает его ответом, зато выжидательно смотрит на тетю Бетю. Но и та не лаком сыта.
- Шо начистите, то и ваше! – предлагает она и ногой двигает кошелку в сторону Герцена. Тот спускается и забирает ценный груз. Через час он возвращает кошелку тете Бете, а с ней целую кастрюлю половинок абрикосов.
- Много съели? – интересуется та.
- Половину! – пугает Герцен.
Тетя Бетя верит и начинает страдать. Она бежит в молочную взвешивать фрукты. Трети веса не хватает. Тетя Бетя открывает черный рот, но вспоминает про косточки и сразу рот закрывает.
- Шутник! – говорит она Герцену. – Провокацитор!
Герцен не слышит. Он уже трудится.
Помытые косточки Герцен поместил в кастрюлю. Потом прикинул их количество, отсыпал целую кружку соли и насыпал соль на косточки. Так ему еще мало! Он залил это все двумя кружками кипятка. После чего – перетрудился, наверное – пошел во двор гулять.
- Герцен, и шо вы сделали с косточки? – пристегнулся к нему Межбижер. Его сердечного друга увел санитар обедать, и Межбижеру скучно.
- Еще не сделал. Но сделаю. Закуску к пиву! – ответствовал Герцен.
- Они же твердые! – обличил косточки Межбижер. Потом догадался:
- Будете их разбивать с молоток?
- Не буду! – отмахнулся Герцен. – Сами раскроются!
Межбижер решил, что ему нагло лгут и обиделся.
Во дворе появилась мадам Берсон, слегка перекошенная от тяжести поганого ведра, полного абрикосовых косточек.
- Закуску к пиву готовили? – начал разговор Межбижер.
- Отстань, халамидник! - не отказалась от беседы мадам. – Я варенье варила.
- А косточки?
- Викину! – снизошла к этому неразумному мадам.
На ее ведро, жужжа, стали пикировать осы, и мадам поспешила к мусорному ящику. Выкинув косточки, она пустилась в обратный путь, но была остановлена въедливым Межбижером.
- А Герцен из косточек провизию к пиву делает!
Отмахнувшись от этого шлимазла, мадам, тем не менее, обратилась к Герцену:
- Шо правда?
- Правда! – ответил Герцен.
И мадам сильно огорчилась. И открыла рот… на Межбижера. Уточнив публично его родословную, она перешла к темам медицинским, поставив Межбижеру штук десять роковых диагнозов, а только потом уточнила суть претензий к нему:
- Шо ж ты, крахаидл, раньше не сказал?
- Так у него уже есть косточки от Бети!
- Я бы ему и свои… продала!
- Я музей палеонтологии не открываю! – защитился Герцен.
Не помогло. Мадам Берсон пошла к тете Бете и давай любопысать:
- Бетя! За скольки ты продала Герцену кости от абрикос?
- Я ему даром подарила! – созналась тетя Бетя.
- Мишигине коп! – поставила и ей диагноз мадам.
Так что, когда дядя Марик пришел с работы, он имел, что послушать.
Герцен, тем временем, через три часа слил рассол и заменил его менее крепким. После чего поставил кастрюльку с косточками на огонь. Когда вода закипела, огонь уменьшил и оставил все кипеть до тех пор, пока косточки не лопнули, обретя продольную трещину, после чего они были отправлены в духовку сушиться да калиться. После этого, Герцен ссыпал косточки в глубокую тарелку и поставил на стол.
А там и дядя Марик подоспел.
- Я бедный человек, - начал врать дядя Марик, - мне каждая косточка, - тут он покосился на содержимое тарелки, - дорого достается. И я не могу себе позволить даром отдавать такое сокровище, как абрикосовые косточки!
Молвив это, дядя Марик испытывающее посмотрел на Герцена.
Герцен сделал вид, что проникся, якобы вытер скупую, мужскую слезу и молвил:
- Поздно, брат, поздно. Я уже испортил своей готовкой, твои драгоценные косточки. Может, хоть это скрасит твое горе…
С этими словами Герцен разломил косточку и протянул Марику ядрышко. Марик невнимательно положил его в рот и стал жевать. По мере жевания лицо его светлело.
- Еще! – шепотом попросил он и, не дожидаясь разрешения, цапнул еще косточку, потом еще…
- Нет! Так жить нельзя! – вдруг вскрикнул дядя Марик и стремительно высочил за дверь. Вернулся он с тремя бутылками пива и сержантом Гениталенко. Пили, закусывали… Но пришла тетя Бетя узнать о результатах затянувшихся переговоров. Результат был. Ей дали попробовать пару бубочек и послали еще за пивом. И она пошла!
Потом раскрутили на пиво мадам Берсон. Вот, честное слово! Потом на бутылку Московской дядю Петю.
Потом…
В общем, несчастному и опоздавшему Межбижеру достались только две самые последние бубочки. Он их съел и понял, что до сих пор напрасно жил на белом свете. Впрочем, его соседи знали об этом уже давным-давно.

ДЕНЬ (Виски The Glenlivet Excellence, 12 лет)

Александр Бирштейн

Смотрю за окно. За окном небо. Синее! И только две тучки. Мужчина и женщина. Танцуют… Обнаженные… Откуда знаю? Догадался и все. Голые? Нет! Я же сказал: обнаженные! Какая разница? Огромная!
Вот, смотрите – крик. Можно просто кричать, допустим:
- Майна! – или, наоборот, - Вира!
Или на сотрудника:
- Сколько можно одно и то же повторять?
Или на начальника:
- Как вы смеете?
И это все еще крики. Одни. Но есть и другие. Например, когда высшая точка соития. Совсем другое дело, да?
Так и люди без одежды.
На нудистском пляже или, например, в совместной бане. Но там и там раздеваются для себя. Ну, чтоб удобно было.
Или стриптиз. Там раздеваться – работа.
А обнажаются всегда для кого-то одного. Или одной…
О! На небе уже никого. Только маленькая тучка с краю. Даже, скорей, облачко. Как дым от сигареты. Той, последней. Выкурил. Торопливо простился. Что дальше? Дорога? Разлука?
И все равно жизнь. Другая? Возможно. А возможно и совсем прежняя.
Все! На небе ни облачка. Солнце.. Подарок! Понимаешь, что это ненадолго, но кажется, что так будет всегда. Будет…
Вот Гамлет говорит:
- Быть или не быть?
И никто не понял, наверное, что имеет в виду он другое:
- Быть или умереть?
Да и просто быть он не хочет, не может, не умеет.
Кто-то видит в Гамлете интеллигента, кто-то демократа, кто-то судью и палача, кто-то мстителя…
А для меня он человек, пытающийся вернуть отнятое, как ему кажется, несправедливо. А получается вернуть несбывшееся.
Вероятней всего, все это не так. Ну, и… Все погибают. Кроме Фортинбраса и Горацио. Только они получают свое. Вернее, то, что хотели сделать своим. Короче, достигают цели.
А какая цель у меня?
Сегодня – никакой. Сижу, телефоны молчат. Гляжу в окно. На небо. Я люблю смотреть на небо и на огонь. А больше всего на море. Любое! Мы как-то уже в темноте приехали на море. Шторм был. И дождь.
И… счастье!
Я к самой воде прибежал. Брызги! И чего-то стихи орал. И был так счастлив, так счастлив…
Счастье… А о нем как. Оно возникает и… исчезает внезапно. Бывает счастье, когда много людей смотрит твой спектакль. И реагируют.
А бывает, когда ты один. И тебя не трогают. Совсем.
И можно смотреть в окно. И пить виски. И можно думать. И радоваться.

 Супер!!!

---

Метла 

- Явилась! Наконец-то! Три часа ночи…И где это мы были?! 
- На корп..порк…*ик* корпоративе! 
- Не ври мне, мы три года женаты. Опять по шабашам с подругами шастала!?!
 - Нет *ик* с коллегами я была…на копр..ропк…тиве… 
- У тебя «корпоратив» каждые двадцать третьи лунные сутки как по расписанию. А пьяная чего? Обрядное винцо хлебала? Как всегда? 
- Да не, мы просто в пабе напились…*ик* 
- В каком еще пабе?! А почему ты вся в ветках и земле? Или этот паб на Лысой горе?
 - Не, ну че ты пристал… 
- Просто ты обещала «завязать». Я предупреждал - если с магией не покончишь, разведусь.
 - Да какая магия, мы просто нажрались *ик*
 - Как со своими оккультными подругами свяжешься, приходишь домой пьяная в зюзю, обколдованная и обгаданная. 
- Да я не колдовала… 
- А руны на руках?! Что это такое? 
- Это не руны, это штампы ночных клубов, в которых мы пили и мужиков снимали! 
- Ты до сих пор не умеешь врать! *принюхивается* От тебя странно пахнет …Духов вызывали?! 
- Нет, стриптизеров!
 - Да конечно, стриптизеров они на шабаш вызывали. Смешно. А чего ты вся помятая и одежда рваная? Дралась с ГАИшниками, остановившими за вождение метлы в нетрезвом виде? 
- С таксистом скандалила! 
- Разведусь с тобой, точно разведусь! Говорил мне папа: «Она ведьма, сынок! Такие не меняются!». Всю душу вытрепала, вот прям здесь ты у меня *показывает на горло*
 - В «вишудхе»? *ик*
 - Где?!?! 
- Значит в «сахасраре» *ик*
 - Вот у всех мужчин нормальные жены – пошла в магазин, семейный бюджет истратила на шмотки. Хоть польза какая-то. А ты же, ты же! Украла мою карточку, накупила прибамбасов для колдовства - месяц питаемся гречкой. Вот другие жены с подругами пойдут в кафе, там напьются, потанцуют на столе, мужья хотя бы знают где их искать. А ты как улетишь на шабаш, черт его знает, в каком лесу, посадке или измерении! Разведусь.
 - Не, ну че ты это…Девочки нормальные *ик* 
*Слышится крик с улицы*: 
- Люська!!!! Нашла ритуальные ножи? Твой поверил про корпоратив???
 - Быстрее, Люсь, нам нужно замолы начитать до рассвета!!!
 - Точно разведусь! Ведьма!

 Марго Волкова

==============================================================
Жена бога



Мальчик лет десяти, дрожа от холода, босиком стоял у витрины обувного магазина и, не отрываясь, смотрел на тёплую обувь. К нему подошла одна дама и спросила:
- Что ты с таким интересом рассматриваешь за этим стеклом, о чём думаешь?
- Я прошу Бога, чтобы Он мне дал одну пару ботинок, - ответил мальчик.
Дама взяла ребёнка за руку и вошла с ним в магазин. Она попросила продавца принести шесть пар детских носков и спросила, может ли тот принести таз с тёплой водой и полотенце. Служащий принёс всё, о чём его попросила дама. Она повела мальчика в заднюю часть магазина, сняла перчатки, вымыла ребёнку ноги, высушила их полотенцем. Продавец принёс носки. Дама надела одну пару на ноги ребёнку, затем примерила и купила ему ботинки, попросила завернуть остальные носки и отдала их мальчику. Потом она погладила его по голове и сказала:
- Теперь, без сомнений, ты чувствуешь себя намного лучше.
Она развернулась, чтобы уйти. В этот момент мальчик дотянулся до её руки и, глядя на неё со слезами на глазах, спросил:
- Вы жена Бога?

Последний бой старого кота



Это был большой старый кот, живший возле небольшого магазина, где я часто покупал всякие вкусности. Он сидел снаружи и кричал старым надтреснутым голосом. И иногда я не выдерживал. У меня не получалось достоять до конца очереди в кассы, и разорвав пакет с сосисками бежал к нему. Кассирша очень ругалась. Но потом по секрету мне сказала, что не пожаловалась на меня ни разу потому, что сама так же поступала.
После я садился рядом с ним, и закурив рассказывал ему о своей не очень удачной жизни. И мой черный друг постепенно стал мне отвечать и ненависть, и страх в его глазах исчезли. Нет, он не подвинулся ко мне, и ел вдалеке, но всё же я видел, что он перестал воспринимать меня, как ещё одного из тех людей, которые всю жизнь унижали и били его.


Потом появился маленький серый котёнок. Он не давался в руки и убегал от меня. Но садился возле старого черного кота, и тихонько просительно мяукал. И тот подвигался в сторону, недовольно что-то ворча. Малыш набрасывался на мои подношения, а потом ложился рядом со своим черным другом и засыпал. Так длилось довольно много времени. И я уже привык к этому маршруту.


Но в этот день один из соседей выгуливавших огромного боксёра без намордника, то ли спустил его с поводка, то ли просто не удержал. Но страшная собака, изрыгая басом лай чудовищной силы и злости, бросилась на моих питомцев. Я уже отошел недалеко и увидев это побежал к назад. Далеко. Слишком далеко!!!

Но вдруг, мой черный, вечно жалующийся друг вскочил и с грацией молодого кота прыгнул на собаку. Он пролетел в воздухе метров пять не меньше и опустился на спину боксёру. Не ожидавшая этого собака закрутилась на месте и зарычала, пытаясь достать зубами своего врага. Кот сидел на ней как наездник, и драл передними когтями и зубами спину. Собака завизжала и упала на бок. Хозяин кричал со всей мочи, но боялся подойти поближе.
Да и я, честно говоря, испугался. Столько злобы, ненависти и смертельного желания нанести последний удар было в визге кота и рычании собаки, что я не сумел заставить себя броситься в этот клубок. О чём теперь постоянно жалею. Может, если бы я не струсил, всё обернулось бы иначе.

Из магазина выскочила знакомая продавщица и первым делом бросилась к котёнку, замершему и впавшему в ступор от страха. Через пару секунд боксёр, не выдержав напора кошачьих зубов и когтей, вскочил и бросился бежать. За ним помчался его хозяин.

А я опустился на колени возле моего кошачьего друга. Он истекал кровью. Сняв с себя рубашку и замотав его, я бросился на дорогу и включив режим “спорт”, помчался к знакомому мне ветеринару, не замечая машин и светофоров.
Бросив машину на дороге, я схватил свёрток и пролетев большую очередь в его приёмной ворвался в кабинет, и открыв руки показал ему моего чёрного друга.

Не слова ни говоря он выпроводил посетителя с собакой, и положил моего раненного кота на операционный стол. Осмотрев его, он произнёс свой неутешительный диагноз, и никакие мои уговоры и обещания любых сумм не смогли ничего сделать. Врач, посмотрев на меня, сказал такие слова:
Ему ведь и так немного оставалось. Видишь ты, какое дело. Геройски решил уйти. Значит, последний бой дал. Котёнка решил защитить. А ведь он хорошо понимал, что это его последний бой и последние минуты жизни. Попрощайся с ним. Надо помочь ему перестать страдать.

Он отошел и присев закурил. Я взял моего черного товарища за лапу левой рукой, а правую подложил ему под голову.
Понимаешь, понимаешь, такие дела- сказал, я и посмотрел ему в глаза. На меня смотрели его глаза абсолютно спокойно, и не было в них ни страха, ни непонимания. Он отлично всё знал. Знал с самого начала. Он тихонько мяукнул мне и потерся об мою руку своей старой, черной, большой головой.

Врач подошёл к нему и сделал укол, а потом ещё один. Кот засыпал у меня в руках. Первый раз положив голову на руку человеку. А я тихонько говорил ему в ухо всякие хорошие слова. И напоследок он лизнул мне руку. Лизнул и уснул. Уснул навсегда.
Я поехал и похоронил его под большим, раскидистым деревом. Я иногда навещаю его. И очень часто разговариваю, когда прохожу мимо того места и того магазина.



А котёнка забрала домой кассирша. Она показывала мне фотографии. Он превратился в роскошного, серого, откормленного красавца.
Мой чёрный, старый кошачий друг тогда передал ему свою жизнь. Но я не забыл тебя, мой друг, не забыл. Ты навсегда жив в моей памяти. Пока я жив, будешь жить, и ты тоже.
@ОЛЕГ БОНДАРЕНКО

Русская теща



Английский лейтенант Ричард М. влюбился в ноги… Он зашёл в клуб на минутку. На столе как раз танцевала незнакомая ангел по имени Даша. Она была в чулках, пьяная, русская, из очень хорошей семьи. Дашу в Англию прислала мама. Мама верила, что чужбина убережёт дочь от раннего замужества. Насчёт англичан мама не волновалась, всё они козлы и не представляют опасности.
Выйти за них замуж невозможно, это противно человеческой природе.
Как бывает с девушками, чьи предки сплошь интеллигенты, посещение клуба Даша завершила танцами на столе. Выступление было украшено голыми ногами, уходящими в волнующую бесконечность. «На сладкое» Даша исполнила кувырок в руки анонимного лейтенанта ВВС.
Ричард поймал Дашу легко, будто всю жизнь ловил пьяных русских баб. И, конечно, сразу влюбился. Когда на лейтенанта, прошедшего земную жизнь до гнусной середины, валятся с небес распаренные женские тела, лейтенант не может не любить. Через неделю Даша прислала маме письмо: «Его зовут Ричард, он почти уже капитан, я сопротивлялась сколько могла».
Мама телепортировалась почти мгновенно. Чтоб медовый месяц не растёкся на тысячу лет, она приехала посмотреть, как они там устроились.
Лейтенанту впервые захотелось убить человека, когда тёща поливала газон. Стояли жара и сушь, английское радио просило всех беречь воду. Соседские газоны согласно пожухли и только в Ричардовом оазисе колосились томаты. Лишь только лейтенант уходил служить, мама хватала шланг и вредила стране со скоростью одно ведро в секунду.
Ей было ясно сказано: воду — только пить. А она всё равно лила на грядки. К концу июля пыльные смерчи убили всю зелень в южном Уэссексе. И только Ричардов двор позорно зеленел на всю улицу. Это был его личный, изумрудный позор. Тогда капитан придумал дезинформацию. Как бы проговорился за ужином:

— С завтрашнего дня нашим вертолётчикам приказано летать над нашей родной Англией и расстреливать всех, кто поливает газоны.
На следующий же день Тёща установила четыре автоматические поливалки.
— Дорогой, не сердись на маму, — тихо сказала Даша и закинула левую ногу на правую. И дорогой перестал сердиться. А наутро как раз пошёл дождь.
Но вы же знаете наших русских мам. Пока зять жив, они будут творить добро. И мама переклеила обои. За день. Во всём доме. С расчётом, что зять умрёт от удивления. Но он оказался лётчик, здоровяк, отделался простым необширным инфарктом и истерикой. То есть, с маминой точки зрения, никак не отреагировал.
Это был Сюрприз. Лейтенант трижды заходил в дом и выходил назад. Изнутри ему казалось, он вломился не к себе. А снаружи это опять был его дом. Англичане ужасно консервативны, вы не находите? Тут Даша опять сделала жест примирения — сняла левую ногу с правой и переложила всё наоборот. И сказала:
— Любимый, мама скоро уедет, мы переклеим как было.
Везти маму в аэропорт он вызвался сам. Он должен был убедиться, что счастье улетело. Выехал заранее. Но сиксильон местных автомобилей тоже выехал заранее. В этот день всем понадобилось стоять и бибикать как раз между Ричардом и Самолётом, который один мог отвезти тёщу обратно в Ад. Это была самая большая и подлая пробка в истории королевства.
И капитан Ричард М. объехал её по встречной обочине. Всё пятьдесят километров. О, это было как сольный дневной полёт бомбовоза над вражеской Германией! Нет, вы не понимаете. В списке английских преступлений даже поливать газон в жару — хуже. И страшнее, чем клеить обои без разрешения. Так не ездят даже те, у кого вся крыша — одна сплошная восьмицветная мигалка, и в руках мигалки, а на груди паровозный гудок, всё равно. Англичане даже казни отменили, потому что никто так не ездит.
Но. Если человека загнать в угол тёщей, в нём просыпается социопат, убийца и маньяк. Ричард не боялся, что у мамы от тряски выпадут пломбы. Он боялся, что мама опоздает. А мама на заднем сиденье была растрогана. Никогда в её честь так не рисковали жизнью и карьерой. Только ромашки всякие дарили, да пару раз муж принёс из магазина картошку. А теперь родной зять ради неё послал к чертям страну и королеву!
И в аэропорту тёща поцеловала непутёвого, но трогательного зятя. И Ричард устыдился. Понял, что новые обои были пожеланием добра, и газон тоже, и даже помидоры. И поцеловал маму в ответ. А она его. И так три раза…
Вот так, с езды по встречной и целования началось постепенное перерождение Ричарда в хорошего русского человека.
Слава Сэ

Три поросенка на еврейский лад



Жили были два поросенка. Почему два? А Новый год?
Звали их Шпик и Шпак. Ласково Шпикачка и Шпаклёвка. И так как мы тут рассказываем сказку, поросята ходили на двух ногах, бухали и разговаривали на человечьем языке.
Вы не знаете, что значит быть вне закона, если вы не были поросятами в Одессе. С одной стороны, положа руку на сердце, вас не должна есть та часть населения, которая в итоге с гешефтом для себя продает вас другой части населения, для которой вы - главное лакомство, даже если ваше сало в шоколаде.
Два поросёнка построили себе маленькую ферму. Сели отмечать, взяли ящик водки и приготовили себе коктейль - "три свиньи". Так это называется, когда два маленьких поросенка нажрались, как три здоровенные свиньи.
И пошли они в лабаз за добавкой. В магазине в булочном отделе Шпик сразу запихал себе три булочки по карманам. Воровать, конечно, плохо, но всё-таки свинья...
-- Наше вам с кисточкой! - прохрюкал Шпак. - почём в Одессе рубероид?
Тётя Соня густо насолила лицо. Свиньи гуляют, того и гляди насвинячат.
-- Мадам, а вы хотите, я вам покажу фокус? Не сомневайтесь, настоящий фокус, или я румын.
Лицо у тёти Сони сделалось как помидор на жаре - красное и в складочках. Но за сегодня в лабаз ещё не заходил ни один человек, скучно было - жуть просто, а тут цирк сам собой зарулил без приглашенья.
-- Мадам, мне нужны три булочки!
-- Ха, нашёл дуру! Чтобы я истратила на тебя хороший хлеб!
-- Мадам, не волнуйтесь, то для фокуса.
Тётя Соня передала Шпаку три свежие румяные плюшки. Свин взхрюкнул и сожрал все по очереди под офигевшим взглядом профессионального продавца.
-- Я не поняла! Гиде хлебобулочное изделие??? - тётя Соня завизжала, как свинка.
-- Ойц, всё просто! Проверьте у Шпика за пазухой!
Занавес!

источник

Если бы Колобок жил в Одессе



Тетя Песя с утра хотела немножечко покушать. А что делает порядочная тётушка, которая давно уже немножечко бабушка, чтобы покушать?
Правильно -- она идёт скрести по сусекам.
Вообще, скажите мне, что есть это такое "СУСЕКИ"? Это что за такой способ добывания пропитания - "ПОСКРЕСТИ"?
Ви чувствуете это попахивает стопроцентной халявой - ведь не ударным ведь трудом тётя Песя собралась обеспечить свою семью пайкой хлеба, а неким эфемерным действом, связанным с обметанием и выскрёбыванием давным-давно опустошенных складских помещений (если верить словарю уважаемого нами В.И. Даля, то именно на это и похожи те "сусеки").
Тётя Песя осуждающе и с упреком скребла по упрямым доскам, поверьте, женщины так умеют.
- Шо ти хотела, Песя, нельзя ведь есть одно и то же вечно... - дедушка Дава хучь и скрипел, как шестая снизу ступенька нашей деревянной лестницы, но упреки жены улавливал на расстоянии.
- Как если нет, так да!
Пока ты фицкал наши запасы, я, имей ввиду, грудью желала встать за последний наш кусочек чего-то закусить.
- Шо ты кипятишься, как тот а ицын паровоз? Вот ти расчешешь себе последний нерв, а гиде возьмешь их обратно? Твоей груди, Песенька, хватит на много защитить кусочков еды, хотя и защита твоя скорее не стоит уже, как в молодости, а висит, хотя и не дремлет!
С этими неаккуратными словами дедушка Дава увернулся от летевшей в него метёлки.
- Лучше сделай обратно гробовую тишину в округе, адиёт! - шикнула тётя Песя.
Дальше шла сцена, где тётушка месила тесто, уминала ладошками бока упругому мучному изделию, добавляла ещё воды или масла, помещала колобок на противень и пристально наводила слежение за тем колобком в печке.
Румяный, с пылу с жару круглый хлеб она поставила остывать на окошко.
Но ведь правильно говорят - не мучай окружающих своим счастьем, держи его втайне!
Уже через полчаса милый сердцу, глазам и желудку Колобок отчалил с подоконника в совершенно неизвестном направлении.
Кто и как приделал этому малышу ноги теперь не допытается даже ГУП ЧК, не то что тётя Песя с её фальцетом и близорукостью...
Вот так - и от дедушки ушёл, и от бабушки ушёл...
Да шоб вы были здоровы! Берегите своё счастье!

источник

СТАНЦИИ НЕУДАЧ

Александр Бирштейн

И еще чуток дописал... И вдруг спохватился и еще много-много букв ставлю.
Не помню, что занесло меня поздним вечером на Куликово поле. Возвращался откуда-то... Задумался... Мне, вообще-то, тоскливо там.
На конечной стоял совсем пустой восемнадцатый трамвай, и мне вдруг нестерпимо захотелось проехаться по Фонтану, глядя в вечернее окно и вспоминая.
Собственно, почему бы и нет!
И я вошел в вагон, и устроился у окна. Через несколько мгновений вагон тронулся.
Первая станция. Справа от меня виден институт имени Ломоносова. Нет, кажется, уже академия. Я тут когда-то учился. Институт тогда назывался технологическим официально и мукомольным просто в разговорах.
Перед входом в институт стоял нелепый памятник алкоголику Ломоносову. Студенты, неожиданно для себя удачно сдавшие сессию, должны, нет, обязаны были поцеловать академика в лысину, намеченную меж лбом и париком. Или поставить друзьям шесть огнетушителей шипучки.
Эх, сколько раз я прямо-таки мечтал облобызать Михаила Васильевича. Но не удавалось.
Не удавалось... Но сессию я кое-как сдавал, в том числе и физику доценту Рафаловичу, который за что-то обидевшись на мою маму – она одно время работала в этом институте – изводил меня. Впрочем, об этом я уже написал в рассказе «Пересдача». Вот так и перебивался с троек на четверки, аж пока сдуру не дал слово родителям, что троек больше не будет. Пришлось учиться.
Вторая станция. Тут живут мои друзья. Вернее, жили. Когда-то я бывал тут часто-часто. Собственно, и незачем тут бывать. Нет никого… Нет Барсучка, нет Мишки Кордонского… А остальные мне не нужны. Проехали! Да? Стоит ли вспоминать о неудачах.
Третья станция. Огромную по тем временам трехкомнатную квартиру получила тут давным-давно семья моего дворового кореша Вальки. Сперва мы с ним чуть не каждый день ездили друг к другу в гости. Потом все реже и реже... А потом дружба и вовсе вышла. В детстве это часто бывает. С глаз долой... Ну, дальше вы знаете. Как бы то ни было, но случилась и такая неудача.
А еще тут телестудия. Помню свой первый дебют лет в семнадцать. Инна Хазина и Ира Пустовойт меня позвали. Волновался… Тогда «выступить по телевизору» - да-да, именно так говорили, было событием огромным. Какое-то время спустя, мы с Юрой Хащеватским писали песни для телевизионных программ. Лафа кончилась, когда гонорар, выписанный на третьего – и тут третий! – бесследно исчез в его карманах. Обидно было…
Четвертая станция. Ипподром. Помню, как на первом курсе прямо захлестнула меня волна горячечного ипподромного азарта. Началось все с выигрыша, конечно. Верней, с того, что на мой день рождения объявили мы с друзьями родителям, что едем в круиз Одесса-Ялта-Одесса. И, чтоб совсем не быть лжецами, поехали в ресторан «Море». На следующий день, решив рискнуть последней непропитой пятеркой, дунули мы на ипподром. И что вы думаете? Выиграли! Причем столько, что вполне сумели еще разок выйти в «Море». Такой легкий вид заработка показался мне заманчивым. И я стал пропадать на бегах. Выигрывал... Но мало. Проигрывал... Но много. И надеялся, надеялся. И враз бросил, вдруг осознав, что становлюсь игроком и неудачником.
Пятая станция. Тут со своей предпоследней женой жил мой коллега Роберт. Он был умным человеком. И афористичным. Это от него у меня выражение:
- Под лежачий камень портвейн не течет!
И философия:
- Когда у тебя сто долларов, живешь на сто, появляются двести, живешь на них, а если есть пятьсот, живешь на все пятьсот...
Предпоследняя жена заставила его уйти с газопроводов, стать челноком. Потом она уехала в Америку. А Роберт остался. Он женился на девочке лет на тридцать пять младше и... вскоре умер.
Я его вспоминаю довольно часто. Мы не были друзьями, но как-то умели, умудрялись помогать друг другу при неудачах.
Шестая станция. Да, скорее это шестая. Тут в доме по имени "подкова" живут мои дети: дочь Лида, зять Паша и лучший в мире внук Витя. Их охраняет суровый пес-пограничник Тор. Отчаянной смелости собака, готовая на все, лишь бы смыться, если опасно. Ну и кошь там имеется. Кубическая.
На 6.5 жили в восьмидесятые мои друзья Толя Антонюк и Орыся Бурда, Петя Шидивар и Борис Ильич Зайденберг. Рядом в Клубничном переулке жил Володя Туманов. Помню, как сейчас, как у Толи с Орысей праздновали мы премьеру спектакля по пьесе Арбузова "Жестокие игры"...
И еще 6.5.Сюда от двух столбов переехал участок, на котором я работал. Мы радовались, но недолго. Начальник участка воевал с руководителем нашей группы. Сильно воевал. И победил обходным маневром – вовсе ликвидировал группу. Чтоб остаться в Каракумах, я перевелся тогда на Среднеазиатский участок в городок Шатлык, что недалеко от Маров.. Но ненадолго. На пять лет всего. Не удался, короче, этот путь, вернее, почти не удался.
Седьмая станция. Тут была дача моей двоюродной сестры. Она жила с нашей бабушкой. Сестра была много старше меня, поэтому пыталась воспитывать, когда родители, устав от моих безобразий во дворе, ссылали чадо на дачу. Тут меня впервые покусала, и прилично, собака, это привело к тому, что я... полюбил всех собак.
Восьмая станция запомнилась скалками на диком пляже, с которых так удобно было ловить бычков. Впрочем, рыбалка не всегда бывала удачной.
На девятой станции несколько лет жил мой друг детства Милик. Он был единственным человеком, чьи советы я выполнял неукоснительно. Если возникала серьезная проблема, садился к Милику в жигуль за номером 81-55 – и сейчас помню! – и выкладывал свои проблемы. Он слушал, думал и говорил, что делать...
А потом он решил уезжать. Помню, как я шел по перрону когда поезд его отошел, и не вытирал слезы, падавшие и падавшие из глаз, понимая, что отъезд друга – это на тот момент моя самая серьезная жизненная неудача.
Десятая станция. Пляж, винарки, летний кинотеатр, где мы как-то штурмом брали забор – билетов давно не было! – чтоб посмотреть новый сенсационный фильм «Фантомас». После этого я еще долго хромал, ибо приземлился после «взятия» забора крайне неудачно.
Одиннадцатая станция. Тут жил мой на все-превсе времена лучший друг. Я расскажу о нем отдельно. Или не расскажу, потому что трудно, просто невозможно найти слова, рассказывая о лучшем друге. И чтоб ни слова патетики и неправды. Посмотрим…
А еще тут жил Игорь Лучинкин – актер, бард и просто хороший товарищ. Он придумал и поставил знаменитый спектакль «Бычки в томате», уже много лет идущий с аншлагом. Мы с ним писали и так и не дописали пьесу. Я ее обязательно допишу и посвящу Игорю. Если удастся…
Двеннадцатая станция. С ней ничего не связано, кроме… мемориальной доски в честь А. Ахматовой. Она тут родилась. И, по-моему, правильно сделала.
На тринадцатой станции спуск к морю. Там цветные глины детства. Были еще несколько входов в катакомбы. Но их заделали. В детстве, в походах своих, мы залезали в эти проходы, но далеко заходить боялись. Еще я тут нашел потрясающий перочинный ножик, но его забрала, якобы посмотреть, воспитательница детского сада. Ножик был с желтой костяной ручкой и красной звездочкой на боковушке.
Сейчас прямо у моря высотки… Из трамвая моря почти не видно. Да и грязное оно тут. И это, конечно, неудача всего города.
От шестнадцатой станции ходит трамвайчик до дачи Ковалевского. Сюда, на шестнадцатую, я приходил, сбегая из санатория, куда меня законопатили родители. Тут был телефон-автомат, по которому я звонил маме на работу и жаловался на тюремную жизнь. Телефон стоял на столе маминого начальника, академика Николая Сергеевича Полуэктова – гения и мирового светила. Мои звонки так ему надоели, что он скомандовал маме:
- Немедленно заберите Шурика!
Что и было исполнено.
А на дачу Ковалевского я не поехал. Дома творчества писателей, куда я ездил на свидания к Инне Кашежевой – первой моей влюбленности – уже нет. А тогда ей было двадцать три, мне – двадцать один… И все было хорошо….
Трамвай, везший меня обратно, также был пуст. Он мчал и мчал в темноте, но не мог, не умел обогнать беззвучное время неудач, заглядывающее ко мне в трамвайное окно. И я завидовал себе.

ТРАМВАЙ

Александр Бирштейн

Предмет моих вожделений, мечта, грохочущая и лязгающая по Канатной – трамвай № 23. Но нем можно было проехать до Куликова поля и, говорили, до самого Нового базара, а значит и до цирка. Впрочем, в цирке я уже побывал, правда, доставлен был туда каким-то иным способом. В цирк я тогда не очень стремился, а вот базар… Рассказывали, что там много вкусной еды и все можно пробовать. Сказка, наверное. Но…
К трамваю даже подходить строжайше запрещалось. Какое-то время я запрет соблюдал. Какое-то… Закрывающихся дверей трамваи не имели, зато были широкие подножки с поручнями. Это был высший шик висеть на подножке, виноградиной свисая над мостовой среди кучи точно таких, как ты, путешественников без билета. Да-да, на подножке брать билет не полагалось. Да и цена билету немалая – тридцать копеек. Я уже не помню, была ли у билета эта постоянная цена или все еще цена зависела от длины пути. Да и не интересовался я такой чепухой.
Еще можно было, вися на подножке, спрыгивать на ходу, пробегая по инерции вслед за убегающим вагоном. Но я что-то на это не решался, хотя не мал был, шесть лет – возраст солидный.
Собственно, меня больше привлекали путешествия без родителей. С папой еще ничего, а с мамой тяжеловато приходилось.
- Не вертись, не высовывайся, не болтай!
И главное, разве с родителями на подножке повисишь. Мелькает булыжная мостовая, люди, улицы. И скорость! Она на подножке особенная.
Еще высшим шиком считалась езда на буфере, но только однажды на нем прокатился, причем неудачно. Был пойман, больно дран за уши ватманом и бежал, вырвавшись, утирая слезы.
На подножке, слава Богу, обходилось без неприятностей, хотя и среди кондукторов встречались злые, несправедливые люди. Еще имелись милиционеры, норовящие подкрасться, с подножки стащить и отвести в участок. Ничего хорошего в участке не ждало, посему встреч с милиционером избегали все мальчишки тщательно и почти успешно. Что до меня, то в участок или отделение милиции попал я несколько позже и по другой причине. Вспоминать об этом грустном времени не хочется.
Доехать до самого Куликова поля я решился не сразу. Хотя, бывал там, бывал. Там в праздники проходили демонстрации, на которые меня родители сначала брали. Но моя удивительная способность потеряться где угодно родителям почему-то не нравилась, хотя все, в итоге, заканчивалось хорошо. Фамилию, имя и адрес я знал с пеленок. Зато слова, усвоенные мной, например, в милиции, поражали даже отпетых хулиганов из нашего двора. Родителям я свои знания не демонстрировал. Учен уже был.
Но отвлекся. Первый раз я проехал только одну остановку до улицы Чичерина. Вышел подле серого, облезлого здания, которое мне сходу не понравилось. И я таки оказался прав, ибо это была моя будущая школа № 39, которую я возненавидел, еще не ступив на путь знаний. Знаете, я привык к развалкам. Они были непременным атрибутом нашей городской жизни. Напротив нашего двора развалка, на углу Кангуна тоже и на углу Канатной, ну, там, где потом спортплощадку построили… На Чичерина тоже развалки. В общем, ничего интересного. И я пошел обратно. Оказалось это близко. Свернув на Ярославского, вышел к чайной фабрике, которую я уже знал, дальше был гастроном, названный «На углу», куда я сызмальства ходил за хлебом, а там два пути до дома: или прямо по Лизогуба до Жуковского, или до моста по спуску, а потом подняться вверх по лестнице бани. Все рядом!
В следующий раз улица Чкалова. Там поинтересней. Но это все меркнет перед конечной станцией на Куликовом поле. А там трамваев! И опять. На Куликовом поле я уже был. Но с родителями. И, говорил уже, на демонстрациях, и в трамвае катался. Но с родителями – это совсем не то! Даже в особом трамвае с ажурными стенками до половины. Все видно и ветерок. Но попробуй, сядь в такое чудо. Шум, толпа, родители волнуются, вдруг я опять потеряюсь. Я бы не против, но как это сделать, если тебя цепко за руку держат?
А так я приехал один. Как и положено на подножке. Вышел, осмотрелся. Столько всего! Сзади – стадион, спереди площадь. В общем, возможностей много. Ах, да, не доходя Куликова поля еще трамвайные линии. Интересно, куда? Разведаю! В общем, дел…
И я разведал! И узнал, что трамваем можно поехать на далекий и почти неведомый Фонтан. Что станции Фонтана – это всего лишь трамвайные остановки, но на каждой ожидают приключения и чудеса. Впрочем, интересные места начинались с четвертой станции, где был ипподром. Вот мне там понравилось! Трибуны, со скамейками из плохо покрашенных брусов, люди с биноклями, глядящие на лошадок и что-то записывающие. Это были будние дни, когда соревнований не было. Я просто любовался лошадками. Просто любовался. Лошади – а я их сразу полюбил – возникали откуда-то слева, возили повозку с ездоком по кругу и… исчезали тоже слева от меня. Оказалось, там были конюшни. Как я там оказался? Ох, не спрашивайте! Опять уши гореть начинают.
Это сейчас весь Фонтан застроен домами разной степени высотности. Тогда – дачи, домики… Маленький рынок на седьмой. А если пойти вниз в сторону моря, то можно попасть в роскошную Аркадию с нарядной публикой, музыкой и шумом. Если бы были деньги, уехал бы оттуда на катере «Капелла», но где ж взять целых два рубля? Пробовал просочиться, но… Опять лучше не вспоминать. Но зато из Аркадии бегал трамвай № 5 и еще какой-то, и на нем вполне можно до Канатной, а там и до дома рукой подать.
В следующий раз я в Аркадию не пошел, а проехал дальше. Десятая станция показалась грандиозной. Купальня с морской водой, кино, а людей, людей!
На 13 станции можно из окошка, а лучше с подножки любоваться морем, а выйдя можно к морю спуститься по крутой тропе с дырами –входами в катакомбы на стене слева.
А на шестнадцатой и дальше я уже был с папой.
Огромные, красные и синие грохочущие трамваи бегали по городу, наполняя его радостным шумом. Они всегда были битком набиты гражданами и карманниками. Их вели, как в бой лихие водители-ватманы-вагоновожатые. А борт-проводницами были кондукторы, которые не боялись никого и ничего, а ругались виртуозно и громко. По трамваям сновали ненавидимые всеми контролеры с рыбьими глазами. Они были неумолимы и спокойны.
Люди входили, выходили, вскакивали на подножку, прыгали с нее, куда-то спеша. Мир был юн, любопытен без меры и наполнен солнцем. Он назывался Одесса.

КАК ПИТЬ ВОДКУ (Серый гусь)

Александр Бирштейн

Написал заглавие и решил, что оно неправильное. Нахальное какое-то. Можно подумать, что я истину в последней инстанции преподношу. Но это не так. Поэтому сразу другое название.
КАК МНЕ НРАВИТСЯ ПИТЬ ВОДКУ
Вот и решил я, что пора высказаться. А перед этим огласить три правила.
1. Главное не водка, а люди, с которыми ее пьешь.
2. Главное не закуска, а то, с какой душой она приготовлена.
3. Никогда не перебивай говорящего.
Конечно, есть много способов поглощения этого вкусного и полезного напитка – водки. Например, застолье. Это, когда много людей, шумно и даже, иногда, весело.
Есть бражничанье. Это, когда основное ядро пьющих сохраняется, а вокруг приходят, выпивают, уходят... Сокровенные разговоры не ведутся, конечно, но до унизительного «Ты меня уважаешь?» никто не опускается. После бражничанья приятно провожать друг друга и сообщать, предварительно поклявшись, что оппонент – гений.
Но можно – и нужно! – собираться узким кругом в уютном месте, тщательно подготовить все, что скрасит вечер в течение ближайших пяти-шести часов и приступить.
И ГОРЕ ТОМУ, КТО НАРУШИТ...
Да, несколько раз разного качества люди нарушали наш пир. Поверьте, мы не сказали им ни одного скверного слова. Молча и покорно разошлись по домам, пряча в кулаке невольную слезу, перехваченную прямо у глаза. Сама жизнь наказала этих людей. Сама жизнь...
А теперь о том, как пируем.
Водка. Целый год, день за днем дегустируется водка, попадающая в наши магазины. Ее боевые характеристики, вкупе с тактико-техническими данными обсуждаются строго, но беспристрастно. И выносится приговор, который намного справедливей даже бывшего советского суда. И на основании этого приговора покупается водка. И ставится в холодильник.
Закуска. О, она проверена временем и утверждена навсегда. Две большие свиные ноги выбираются тщательней, чем невеста для сына, тем более, наши сыновья давно женаты. Маринад для ноги состоит... Нет! Не скажу! Обижайтесь, грозите мне отлучением от груди! Все равно не скажу! И ни на минуту не отходите от гриля. Нога должна быть такой... Нет, тут просто словами не справиться. Вам придется мне поверить, что это очень вкусно. В крайнем случае, я вынесу как-нибудь вам кусочек за пазухой.
И о соусе не спрашивайте. У каждого свой секрет, идущий, как принято говорить, из глубины веков.
И зелень! И кинзу, и тархун, и цицматы, и укроп, и реган, и петрушку, и... Тут не ограниченно.
И огурчики пупырчатые, твердые, бочковые.
И редиску.
И яблочки моченые.
И капустку квашенную с клюквой, хреном, морковкой и льдинками.
И хлеб черный, и хлеб серый, и лаваш.
И... Нет, пора наливать в специальные рюмки-стопки. И наливать ровно столько, чтоб можно было махнуть. А раз махнули, то... огромный пучок зелени-ассорти макается в соль и откусывается много! И пока это много пережевывается, кусок мяса со свиной ноги заворачивается в лаваш, а вместе с ним немного капустки. И не успели вы съесть зелень, как этот огурчик по-свински уже готов и сок мяса, смешиваясь с капустным соком делает даже слюну доброй и гостеприимной.
Разговоры. До исхода первых трех рюмок и не думайте! Только служебные слова типа:
- За нас!
- Чтоб не последнюю!
- За тех, кто не с нами!
- Лехаим! Воистину лехаим!
А потом можно и поговорить, но неукоснительно соблюдая правило № 3. Вечер впереди длинный и все успеют выговориться. А ведь выговориться, когда тебя слушают и не перебивают это так важно. Правда?
И последнее. Это, когда кончилась водка. Мы не рвем на себе рубахи. Мы не ноем, что мало и не сговариваемся насчет гонца. Нет и трижды нет! Просто варится кофе и достаются сигары и коньяк. И так сладко и приятно закурить хорошую сигару, напоминающую о Шекспире – знатоки, а почему? – макать ее кончик в коньяк и делать затяжки маленькие и дорогие, перемежая их глотками кофе и коньяка. А завистливая ночь приникнет к щелям в ставнях и станет вздыхать о своем несбывшемся.