Уголок читателя - 3

Любава пишет:Красиво, если бы не было так печально...

Где красиво и в чём печально?!

Таки да про Красную Шапочку (сказка на ночь)

— Деее-дааа! Дееее-даа! Дее-даааа! — маленькая Риточка надрывалась уже несколько минут, ни в какую не желая засыпать.
Старый Моня громко вздохнул, поставил на столик свой ежевечерний стакан кефира и повернулся к жене, колдующей с утюгом над кучей свежестираной детской одежды.
— Бася, мэйдэле, таки подойди до внучки, пока она, не дай Бог, не охрипла от своих песен, как старый биндюжник на поминках портового пурыца! Иначе я не знаю, шо ты будешь петь ее матери, когда она вирвет мне последний золотой зуб за такой цурэс!
Бася поставила утюг на доску и выплыла из гостиной. Некоторое время из Риточкиной спальни доносилось воркование, а потом Риточкин голос снова завел свое «Дее-дааа! Дееее-даа!». Бася безоговорочно капитулировала:
— Все! Ша! Я уже иду за этим ленивым старпером, твоим дедом, который достался тебе за то, шо ты так плохо кушаешь! — Бася вышла из спальни, бурча себе под нос. — А мне он за шо достался, я себя спрашиваю? Шоб свести меня в могилу и привести в дом гойку, я себе говорю. Или я не знаю этого старого еврея. Он себе думает, шо он молодой Соломон в гареме. Так он себе думает…
Она вплыла обратно в гостиную и обратилась к мужу:
— Моня, шоб ты скис! — и Бася «перешла на идиш, шоби фэйгэлэ не поняла», — я таки скажу тебе дер ласковый зительворт! Эйфэле просит дер бобе-майсе. Так приподними свой альте тухес и таки скажи ей дер майсе. Шо тебе так тяжело? Ты часами травишь майсы с этим твоим дер милиционэр с цвай этаж за ди флаш шмурдяка, который варит эта курвэ, его жена!
— Ой-вэй, Бася, пуст коп! Шо такое ты говоришь при ребенке! Она же впитывает на ходу, шоб она так ела котлеткес, как она слышит и запоминает этих твоих глупостей! Я таки пойду сказать фэйгэле дер майсе, чем слушать, как ты не любишь человека только за то, шо твой покойный дедушка таки да посещал синагогу!
Моня, кряхтя, выбрался из кресла, запахнул фланелевый халат и решительно зашаркал в Риточкину спальню. Однако на пороге он неожиданно остановился и повернулся к жене:
— Слушай, Бася… А какую сказку ей сказать? Шо я — знаю какие теперь сказки?
— Ой, ну скажи ей какую-нибудь приятную майсу. Ребенку же все равно, она просто хочет слышать твой голос. Она же слушает твой голос четыре года, а не сорок с лишним лет и еще не знает, шо от этого можно повеситься.
Моня закатил глаза и демонстративно вздохнул. Но отвечать жене не стал — Риточкино «деее-дааа!» обрело интонации свиста падающего фугаса. Он вошел в спальню, присел на край внучкиной тахты и нежно погладил Риточку по ручке.
— Ну, моя радость, какую сказку дедушка должен тебе сказать, шоби ты уже заснула и таки совсем немного помолчала до утра, дай тебе Бог никогда не знать, шо такое бессонница?
— Про волка хочу! — требовательно сообщила внучка.
— Зачем тебе за волка? — удивился Моня, — Он целый день носится грязный по своему лесу, ест всякую гадость и не любит дедушку. Я лучше скажу тебе за одну очень умненькую девочку, которая хорошо себя вела и таки удачно женилась за одного очень богатого ювелира, который таки носил ее на руках и сдувал все пылинки…
— Про волка-аааа, про волка-ааа! — захныкала Риточка.
— Бася! — Моня выглянул из спальни. — Она таки хочет сказку за волка. Шо мы знаем за волка?
— Ну как, шо? Моня, там, кажется, был волк, который ел драй штуки поросят…
— Зачем ребенку такая страшная сказка? Зачем ей знать, как болит желудок после свинины, даже если эта женщина, ее мать, давно забыла за кошерную еду? Она думает, шо может кушать шо попало, как эти здоровые гои. Так эти здоровые гои могут кушать огурец с молоком и при этом открыто смеяться в лицо расстройству желудка. Хотя кушать то, шо готовит твоя тетя Циля, безнаказанно не смогут даже самые здоровые гои…
— Деее-дааа! Про волка-аааа!
— Бася?!
— Ой, ну так скажи ей за эту девочку в красной бэрэтке. Которая носила бабушке пирожкес. Там же был волк?
— По-моему был, но он тоже скушал какую-то отраву и ему потом было ниш-гит с животом? Или нет? Таки я не помню… Нет, таки я да помню, но не все. Но я попробую… Слушай, моя радость. Жила-была бабушка. И вот она сказала своей дочке: «Дочка! Или тебе не стыдно? Я всю жизнь надрываюсь, шоби ты стала приличным человеком, так я таки могу когда-нибудь увидеть от тебя немножко нахес?» Ну так та взяла и спекла для бабушки немножко пирожкес. Но этого ж мало — их еще надо было отнести до бабушки. Этих же детей никогда нет, шобы навестить старых родителей. Они же приходят только когда им опять нужны гелт. Тогда они вспоминают про папу и маму. Ты же будешь приходить к дедушке просто так, да, моя жизнь? А не только когда у твоей мамы приключится очередной гелибте и она намылится на шпацир! Ты же будешь приходить, правда? А дедушка всегда даст тебе немножко гелт, шобы ты ни в чем себе не отказывала!
Бася появилась в дверном проеме и «навела порядок»:
— Моня, скажи уже за красную бэрэтку и этого шлимазла волка! Шо ты крутишь эйр бедной девочке? Ей не надо знать про шо ты думаешь за свою бестолковую дочь, ей надо знать про ту майсу, которую ты никак не скажешь! Дай ребенку уснуть! Ты сорок шесть лет не даешь спать мне, так пожалей хоть ребенка!
— Ша, Бася! Ша! Шо ты орешь, как торговец дер нашварг в Хануку возле синагоги? Дай мне немножко тишины, так я таки скажу за волка. А почему волк шлимазл? Я никогда не слышал за волка шоб он был шлимазл?
продолжение следует...

— Моня, он шлимазл, потому шо ты шлимазл. Вы близнецы, Моня, и вы оба вечно думаете за какие-то гешефты, от которых кроме камня в почках ничего не выходит. Зачем этот серый хулиган привязался к бедной девочке?! Зачем тебе эта белобрысая шиксе с драй этаж? Шо ты к ней привязался? Шо ты можешь ей предложить? Твой геморрой? Он таки да у тебя большой, но с другой стороны и одинокой женщине этого может показаться мало.
— Бася, мэйдэле, или ты сразу замолчишь свой пыск или я прямо завтра поеду в Магадан, но уже не по своей воле. Где ты слушала этих гадостей? Ты опять висела на телефоне с твоей сестрой Цилей, шоб мне иметь утренний стул так же легко, как она вечно брешет?! Выйди из комнаты, дай мне сказать за волка!
— Про бэрэтку не забудь, ловэлас с шишками! — Бася гордо покинула дверной проем, как всегда оставив за собой последнее слово.
Моня повернулся к внучке и продолжил:
— Ну так и вот же ж… Так эта дочка, ее мама, позвала свою дочку, ее внучку и сказала ей отнести пирожкес ее бабушке. И она сказала ей: «Ой, на улице так холодно, шо по сравнению с тем, шо там, в нашем холодильнике таки можно кипятить борщ. Так ты подумай своей головой, шо тебе надеть на свою голову и возьми таки ту красную бэрэтку, которую подарила тебе твоя бабушка на мой день рождения, хотя я просила деньгами». С тех пор, моя жизнь, она ее только так и называла — «Красная Бэрэтка твоей бабушки». Девочка надела бэрэтку, взяла пирожкес и таки пошла к бабушке. Ты еще не спишь? Боже ж мой, я уже полночи говорю тебе майсу, а ты такая же благодарная, как твоя чудесная мать и ее чудесная мать. Шо же еще ты хочешь услышать?!
— А где про волка, деда? — спросила Риточка, призвавшая всю свою вредность на помощь в борьбе со сном.
— Ой-вэй, Бася?! Таки шо там с волком? Там вообще был волк, я уже не уверен?!
— Моня, он там был и был такой же шлимазл, как ты, и имел те же цурес, шо и ты!
— Ой, шо ты говоришь?! И это теперь называется детская сказка?! Волк с геморроем?! Боже ж мой, шоб я так жил…
— Какой геморрой, Моня? Причем тут геморрой? Чем ты думаешь — своими шишками сам знаешь где?! У него не был геморрой! У него было еще хуже.
— Мэйдэле, не пугай меня — у меня больное сэрдце! Еще хуже?! Он шо — таки был женат за твою сестру Цилю?! Бедный беззащитный хищник! Как я скажу такие ужасы четырехлетнему ребенку?!
— Моня, слушай сюда и не зли меня на ночь, если эта ночь не хочет стать последней, шоб ты был здоров до ста двадцати, а иначе кто же меня похоронит и женится за эту белобрысую гойку с драй этаж, шоб мне не дожить до такого позора! Этот волк имел твои цурэс — он был глухой, слепой и все время говорил всяких глупостей. Таки скажи уже ребенку майсу! Ну?! Давай — «Волк, волк, а шо у тебя с глазами?»!
— Ой, я таки уже вспомнил! Слушай, моя маленькая, слушай, моя жизнь. Таки волк шо-то имел с этой твоей тетей Цилей, иначе откуда же он узнал про пирожкес и уже ждал девочку, голодный, как твоя бабушка после пасхального обеда у той же тети Цили?
— Моня, ты таки да решил злить меня на ночь, да? — опять послышался Басин голос. — Я шо тебе сказала?! Замолчи свой пыск и скажи уже «Волк, волк, а шо у тебя с глазами?»!
Моня обреченно подхватил:
— Так эта Красная Бэрэтка вошла и спрашивает: «Волк, а шо у тебя с глазами?». «А шо у меня с глазами?» — отвечает волк. — «Шо тебе не так с моими глазами?! Кого ты слушаешь — твою бабушку? Катаракта? Ин хулэм! Таки я прекрасно вижу, даже когда твоя бабушка делает мне фынстер в оба глаза!»
— «А шо у тебя с ушами?»! — опять «подсказала» Бася.
— «А шо у тебя с ушами?» — послушался Моня, — спросила тогда Бэрэтка. «А шо у меня с ушами?!» — ответил волк. — «Я прекрасно слышу. Я даже слышал, как твоя бабушка шептала тебе в соседней комнате про полипы. Таки какие полипы?! У меня превосходный слух! И шоб вы все себе так и знали…»
— Моня! — прервала «реплику волка» Бася. — «А шо у тебя с зубами?!»
— А шо у меня с зубами? — испугался Моня. — Шо уже такое?! Коронка потерялась?!
— Та не у тебя! У волка!
— У-у-уфф! Вы таки доведете меня до инфаркта этими дурацкими сказками! Ты шо — сразу не могла сказать?! Ну, слушай, моя жизнь. Так она ему говорит: «А шо такое у тебя с зубами?!» А волк ей отвечает: «А шо у меня с зубами?!». Так Бэрэтка ему тоже отвечает: «А почему ты спрашиваешь? Ты шо — не видишь? Или таки не слышишь?» И шо ты думаешь, моя жизнь? Шо таки ответил волк? И как он уже пожалел, шо таки съел бабушку? Риточка? Риточка? Ой, она таки уснула, моя фэйгэле.
Моня встал, поправил одеяло, осторожно, не дыша, легонько коснулся губами лобика спящей внучки и на цыпочках вышел из спальни, бесшумно притворив за собой дверь.
— Бася? Она таки уснула. Шо я тебе говорил? Ей надо твои майсы? Ей совсем не интересно про волка, тем более, шо ты разве дашь сказать хоть слово? Умная девочка, как ее дедушка. Завтра я таки расскажу ей про ювелира, пусть ребенок порадуется. Все, я ужасно устал, даже кефир допить нет сил. Ой-вэй, я таки уже не мальчик…
В спальне, лежа в кровати рядом с мужем, Бася поворочалась с боку на бок, устраиваясь, и уже полусонно проговорила:
— Моня, ты таки шлимазл. Ты даже майсу сказать не можешь, шоби тебя хотелось послушать. Мне цены нет, ты хоть понимаешь? Сорок шесть лет, подумать только!
Моня повернулся к жене и поцеловал ее в щеку.
— Знаешь, Бася. Я таки вспомнил, какую отраву скушал тот волк… В красной бэрэтке. Таки я понимаю за его живот. Лучше б он просто умер… Спи уже, мэйдэле! Завтра утром я, дай Бог, открою глаза и опять буду тебя терпеть, шоб ты была здорова до ста двадцати. Так дай мне, наконец, немножко той драгоценной тишины, которая отличается от кладбища твоим могучим хропен!
автор???

Папе было сорок лет, Славику – десять, ежику – и того меньше.
Славик притащил ежика в шапке, побежал к дивану, на котором лежал папа с раскрытой газетой, и, задыхаясь от счастья, закричал:
– Пап, смотри!
Папа отложил газету и осмотрел ежика. Ежик был курносый и симпатичный. Кроме того, папа поощрял любовь сына к животным. Кроме того, папа сам любил животных.
– Хороший еж! – сказал папа. – Симпатяга! Где достал?
– Мне мальчик во дворе дал, – сказал Славик.
– Подарил, значит? – уточнил папа.
– Нет, мы обменялись, – сказал Славик. – Он мне дал ежика, а я ему билетик.
– Какой еще билетик?
– Лотерейный, – сказал Славик и выпустил ежика на пол. – Папа, ему надо молока дать…
– Погоди с молоком! – строго сказал папа. – Откуда у тебя лотерейный билет?
– Я его купил, – сказал Славик.
– У кого?
– У дяденьки на улице… Он много таких билетов продавал. По тридцать копеек… Ой, смотри, папа, ежик под диван полез…
– Погоди ты со своим ежиком! – нервно сказал папа и посадил Славика рядом с собой. – Как же ты отдал мальчику свой лотерейный билет?… А вдруг бы этот билет что-нибудь выиграл?
– Он выиграл, – сказал Славик, не переставая наблюдать за ежиком.
– То есть как это – выиграл? – тихо спросил папа, и его нос покрылся капельками пота. – Что выиграл?
– Холодильник! – сказал Славик и улыбнулся.
– Что такое?! – Папа как-то странно задрожал. – Холодильник?!. Что ты мелешь?… Откуда ты это знаешь?
– Как – откуда? – обиделся Славик. – Я его проверил по газете… Там первые цифирки совпали… и остальные… И серия та же!… Я уже умею проверять, папа! Я же взрослый!
– Взрослый?! – Папа так зашипел, что ежик, который вылез из-под дивана, от страха свернулся в клубок. – Взрослый?!… Меняешь холодильник на ежика?
– Но я подумал, – испуганно сказал Славик, – подумал, что холодильник у нас уже есть, а ежика нет.
– Замолчи! – закричал папа и вскочил с дивана. – Кто?! Кто этот мальчик?! Где он?!
– Он в соседнем доме живет, – сказал Славик и заплакал. – Его Сеня зовут…
– Идем! – снова закричал папа и схватил ежика голыми руками. – Идем, быстро!!
– Не пойду, – всхлипывая, сказал Славик. – Не хочу холодильник, хочу ежика!
– Да пойдем же, оболтус, – захрипел папа. – Только бы вернуть билет, я тебе сотню ежиков куплю…
– Нет… – ревел Славик. – Не купишь… Сенька так не хотел меняться, я его еле уговорил…
– Тоже, видно, мыслитель! – ехидно сказал папа. – Ну, быстро!…
Сене было лет восемь. Он стоял посреди двора и со страхом глядел на грозного папу, который в одной руке нес Славика, а в другой – ежа.
– Где? – спросил папа, надвигаясь на Сеню. – Где билет? Уголовник, возьми свою колючку и отдай билет.
– У меня нет билета! – сказал Сеня и задрожал.
– А где он?! – закричал папа. – Что ты с ним сделал, ростовщик? Продал?
– Я из него голубя сделал, – прошептал Сеня и захныкал.
– Не плачь! – сказал папа, стараясь быть спокойным. – Не плачь, мальчик… Значит, ты сделал из него голубя. А где этот голубок?… Где он?…
– Он на карнизе засел… – сказал Сеня.
– На каком карнизе?
– Вон на том! – И Сеня показал на карниз второго этажа. Папа снял пальто и полез по водосточной трубе.
Дети снизу с восторгом наблюдали за ним.
Два раза папа срывался, но потом все-таки дополз до карниза и снял маленького желтенького бумажного голубя, который уже слегка размок от воды.
Спустившись на землю и тяжело дыша, папа развернул билетик, и увидел, что он выпущен два года тому назад.
– Ты его когда купил? – спросил папа у Славика.
– Еще во втором классе, – сказал Славик.
– А когда проверял?
– Вчера.
– Это же не тот тираж… – устало сказал папа.
– Ну и что же? – сказал Славик. – Зато все цифирки сходятся…
Папа молча отошел в сторонку и сел на лавочку. Сердце бешено стучало у него в груди, перед глазами плыли оранжевые круги… Он тяжело опустил голову.
– Папа, – тихо сказал Славик, подходя к отцу. – Ты не расстраивайся! Сенька говорит, что он все равно отдает нам ежика…
– Спасибо! – сказал папа. – Спасибо, Сеня… Он встал и пошел к дому.
Ему вдруг стало очень грустно. Он понял, что никогда уж не вернуть того счастливого времени, когда с легким сердцем меняют холодильник на ежа.
@Григорий Горин.

Шаааа!!!! Мы уже выходим!!!
-Манечка! Так ты уже оделась?

-Что ты хочешь, скажи? Если бы я оделась, так что я играю с тобой в пратки? Я бы оделась, я бы вышла! Иди сюда покажи что ты надел? Так, быстро иди сними эту майку!

-Мне она хорошо! Она мягкая и не давит нигде!

-А я сказала сними эту майку! Сеня, ты не выйдешь с ней из дома! Ты похож на кусок бомжа! Я выкину эту майку!

-Что ты кричишь? Нельзя сказать тихо? А что я надену?

-Ты как барышня перед помоловкой! Что он наденет? У тебя нечего надеть? А где твоя рубашка в розовую полоску?

-Она мне жаркая!

-Ты мне будешь говорить что жарко? Иди надень на себя бустгалтер - я на тебя посмотрю!А что ты на ногах надел? Сеня! Ты сошел с ума! Ты зачем надел носки и сандалии? Ты забыл как Боря ругал тебя? Сандалии носят на голую ногу!

-Пусть наш Боря перед своей Стеллой моду делает, а мне сандалии трут без носок!

-Так одень кроссовки! Там носки сядут на место!

- Что ты опять надел? Слушай Сеня! Ты взрослый человек, ты слышал что сказал Боря? На кроссовки надевают белые носки! Что ты залез в черные? Иди переодень сейчас же!
А я сказала переодень! А я сказала в черных ты не выйдешь! Я не хочу, чтобы эта Рабиновичка смеялась с тебя! Что же это за тяжелый человек!
Сеня! Ты мне всю кровь выпил!

-Манечка, кецелэ! Не делай себе инфаркт! Я уже иду!

-Что такое? Чем от тебя пахнет? Что ты вылил на себя? Сеня!!! Когда ты успел? Это же мои дорогие духи!! Ты знаешь сколько они стоят? Они стоят дороже, чем ты в кроссовках и с телефоном! Ой, гевелт! Он загонит меня в могилу!

-Я знаю что я налил? Тут стоял пизарек, я его налил!

-Сеня! Это не пизарек! Это Шинель номер пять! Это мне подарили дети на юбилей! Этим духам уже семь лет! Я их берегла, чтобы ты вылил на себя пизарек?? Нет, я сейчас хочу умереть! И чтобы ты не был на моих похоронах!

-Как я могу быть на твоих похоронах? Я умру на три дня раньше пока ты соберешься! Так ты еще вытащишь меня из гроба и положишь на другой бок! Кецелэ! Ну что ты нервничаешь? Там же еще осталось! Ты хочешь такие духи? Я куплю тебе эту шинел и пять и шесть и семь!

-Шлимазл! Рокфеллер! Таки я дура, что связалась с тобой! Всё! Ты выключил свет в ванне? А в туалете? А в спальне? Где твои ключи? А телефон ты взял? Положи его в красивую сумочку, эта у тебя уже вся грязная. Ты выпил таблетки после еды? А холестерол ты выпил? Что ты уже кричишь?? Ша!! Мы уже выходим!

Зашел в зоомагазин, где мы мышей покупали. Продавец - приятная милая блондинка средних лет.
- Мы у вас тут мышей покупали...
- Я помню. Для кошки.
- Точно!
- Что, съела?
- Не, мы не дали. Мыши прикольней кошки. Добрые, весёлые. И ручные.
- А кошка что, дикая?
- Да не то слово.
- Так что с мышами?
- Вы нам вместе с ними наполнитель продали. Он из чего сделан?
- А что?
- Понимаете, они его жрут!
- Так это кукурузная крошка. Он съедобный.
- Аааа! Я просто думал он синтетический. Думаю, если они синтетический наполнитель жрут, так может им вместо воды машинного масла наливать надо?
- А вы их чем кормите?
- Да всем кормим. Зерно там всякое, крупа. Но они больше всего любят колбасу и говядину варёную.
- Вы их что, колбасой кормите?! (возмущенно)
- А что, нельзя?
- Да вы с ума сошли! Вы же им печень посадите! Вы сами ту колбасу пробовали?!
- Нет, я её мышам покупаю! Конечно пробовал.
- Вы хоть знаете из чего её делают?!
- Естественно. Из сухожилий и туалетной бумаги. Очень вкусно.
- У меня у сестры у мужа знакомый на мясокомбинате работал, так он такооое рассказывал, из чего эту колбасу делают...
(у каждого есть знакомый, у которого есть знакомый, которому один знакомый рассказывал, что он работал на мясокомбинате, и из чего там делают колбасу)
- Значит, колбасу мышам нельзя. А мясо?
- Ни в коем случае!
- Ну какой-то же белок им нужен? Рыбу?
(тут появляется и вступает в диалог точная копия продавщицы, только лет на двадцать моложе)
- С ума сошли?! Вся рыба заражена глистами!
- Может яйца?
- Там же сплошной холестерин!
- А сыр?
- Вы что, не в курсе, что коров пичкают антибиотиками? Никакого молочного!
(тут я немного взопрел от переживаний)
- Слушайте, ну ничего нельзя! А сами-то вы что едите, если ничего нельзя?
- Как что? Здоровую пищу. Овощи, фрукты. Кашки.
- Вы серьёзно?
- А что?
- Вы эти овощи-фрукты проверяли? Там же ничего натурального не осталось, одна радиация, пластик, и пестициды!
- Да ладно!
- Вот вам и ладно. Вы раз уж так о здоровье печётесь, купите приборчик, он копейки стоит. Увидите, там любой помидор фонит сильнее Чернобыля!
- Ой, да ну вас!
(продавщицы переглядываются и слегка бледнеют)
- А кашки эти ваши? Это же зерно. Вы в курсе вообще, что Россия вышла на первое место в мире по экспорту зерновых?
- Да! (в голосе сквозит гордость за державу)
- И это вас никак не настораживает?
- А что такое?
- Сами подумайте! Чтоб таких результатов добиться, сколько химии в почву вбухать надо? Да вы такую кашку кушаете, что после неё крыса в колбасе просто мармеладка!
Когда я уходил, они так и стояли открыв рты и глядя друг на друга.
Наверное, теперь помрут с голоду.
Пришел домой, налил чаю, сделал бутерброд с колбасой. Мыши возмущенно заскребли по стеклу.
- Вам нельзя! - чавкая набитым ртом нравоучительно сообщил я мышам. - Колбаса вредная. Жрите свою кукурузную подстилку.
Мыши набычились и засопели. Черная злобно оскалилась, а рыжая свернулась в комок, и тихонько заплакала.
- Да и черт с вами! - сказал я. - Надо бы с вас расписку взять, что я не несу ответственности.
Взял кусок колбасы, разломил пополам, половину бросил мышам, которые тут же аппетитно зачавкали, вторую половину бросил кошке, которая сидела с другой стороны клетки и внимательно наблюдала за мышами.
Кошка колбасу даже не понюхала. В присутствии мышей у неё портился аппетит.
- Мышей сожрать не дам! - сказал я строго и категорично.
Кошка презрительно фыркнула, пнула ногой колбасу, и виляя тощим задом удалилась в комнату.
- Это вы голода не хватили! - крикнул я ей вслед, удачно вспомнив бабкину присказку, когда мы в детстве не хотели есть кашу.
Потом отрезал себе особо опасной колбасы, густо полил её ядовитым майонезом, и вздохнул, вспомнив несчастных продавщиц из зоомагазина.
"Ничего - подумал я - не пропадут. У них там большие запасы экологически чистого кошачьего корма, и накрайняк - съедобный кукурузный наполнитель".
Ракетчик

Вообще то про мышей и Красную шапочку уже повтор, но прочитала, повеселилась.
Оченнь понравился рассказ про кота, который свалился с 9 этажа. Даже жалко беднягу. Хорошо, что жив остался после таких приключений!  

---

Мал, да удал! Китайская хохлатая сторожевая с большой буквы!

Александр Бирштейн

Вся жизнь впереди?

Совсем раннее утро аккуратно мыло стекла окон, и в комнате становилось светлее и светлее.
- Пора просыпаться! – подумал он и сразу же проснулся. Хотелось глянуть на часы, но на пути руки к тумбочке кто-то лежал. Более того, эта – уж точно! – кто-то, спала, повернувшись к нему спиной. Но откуда все это вместе взялось?
Логика, а у него всегда было отлично по логике, подсказывала, что взяться все это могло только с его подачи. То есть, говоря прямо, это он пригласил девушку к себе. Пригласил? Хорошенькое слово! Ну, привел! Подумаешь, нюанс.
В общем, кто привел девушку, в общих чертах, ясно. А зачем?
Он мысленно задал себе этот вопрос и тут же рассмеялся. Ясное дело, зачем! Чай не маленький. Вчера лейтенантские погоны огреб! Офицер!
Хорошо. Это вспомнилось. А дальше?
Бал был. Барышни из Педагогического были… Уже проще… Значит, на балу он познакомился с барышней и привел к себе, что бы…
Никаких воспоминаний по поводу этого «что бы» не было! Ну, совсем!
Да, но можно же спросить!
- Послушай! – он потряс девушку за плечико. – У нас что-то было?
- Нет, - сонно пробормотала девушка, - ты обещал, что утром.
Обещал? Он прислушался к себе. Ничего похожего на желание в организме не проявилось.
Вернее… Желание-то было… Но иное. Он сполз с постели и пошлепал в ванную. Во всей квартире было тихо и как-то нежило. Ах, да, он вспомнил, что родители по-прежнему в Белоруссии, где-то под Брестом. Даже на торжества вырваться не смогли. Обстановка…
С другой стороны, шиш бы он привел девушку в эту строгую генеральскую квартиру, не будь квартира эта пустой. Имел бы что послушать!
Но раз он привел девушку, то надо… Он опять лег рядом с ней. Она повернулась к нему и оказалась чудо, как хороша. Он обнял ее. Но она мягко отстранилась.
- Подожди… - и тоже пошлепала в ванную.
Он радостно глядел ей вслед. Он, если честно, впервые видел обнаженную девушку и сладкое предвкушение, смешанное со страхом, охватило его.
Она вернулась и легла. Вы только посмотрите: она была совершенно спокойна!
- А теперь? – шепнула она.
- А ты что никогда?... – так же шепотом спросил он.
- Нет… А ты?
- И я! – признался он.
И… они рассмеялись. И смеясь, приникли друг к другу.
Потом они лежали рядом. Просто лежали рядом.
- Мы даже не успели познакомиться…
- Успеем… А так даже интересней.
И они снова потянулись друг к другу и поцеловались. Потом еще, еще.
- А в первый раз совсем не больно! – сказала она. – Ну-у, почти не больно, а хорошо!
- А теперь еще лучше будет! – авторитетно заявил он.
И сразу началось это самое «лучше».
Потом, уже после всего, ему захотелось закурить.
- Как ты относишься к табачному дыму?
- Нормально… - соврала она.
Он достал папиросу, спички, прикурил. Вот досада – пепельницы под рукой не было. А так неохота вставать! Зато рядом, на стене висел календарь. Он дотянулся и сорвал уже ненужный вчерашний листок.
- 21 июня, суббота, - прочел машинально. Потом свернул листок фунтиком и стряхнул в него пепел.
- Включи приемник, - попросила она, - может, музыку передают…

Александр Бирштейн

ДВОР

Двор был, как я теперь это понимаю, небольшим. Посреди квадрат из цемента десять на десять примерно, слева, где кран, слегка замусоренная земля, утыканная желтым камнем-дикарем. В левом дальнем углу уборная, в правом дальнем углу спуски в разные жилые квартиры и чугунная лестница вверх в два флигеля: двухэтажный и трехэтажный. Окна подвальных квартир выходили на спуск Деволана и там оказывались окнами второго и третьего этажей. При входе во двор слева был подвал с окнами ванного отделения бани № 1, сараями и входом в катакомбы. После подвала имелось крыльцо и дверь в трехэтажный флигель. Там были единственные во всем дворе самостоятельные квартиры. В том числе и наша, на третьем этаже. Справа имелись окна женской бани, к которым вечером сползались мужики-страдальцы. Еще была пожарная лестница, высотой метров двадцать и труба бани длинней лестницы метров на десять. Баню топили мазутом. Из трубы валил и валил дым. Иногда он был черным и тогда на двор и улицу падали черные же лепестки сажи. Во двор выскакивали хозяйки и матерились вниз в качегарку, расположенную под окнами женского отделения.
Посреди двора, как раз там, где цементный квадрат, снег не лежал никогда. Под квадратом постоянно кипела вода в огромном котле бани. Еще один котел, раньше был над дворовой уборной. В мое время он не работал, назывался баком и там в хорошие времена была голубятня. Голубятни имелись и в других дворах: и у нас на Жуковского, и на Лизогуба, и на Кангуна. Как нам, малышне, казалось, разводить голубей – занятие крайне опасное. Любая кража голубей, обычно, заканчивалась дракой с поножовщиной, больницей, судом и тюрьмой. Так что племя любителей голубей все уменьшалось. В нашем дворе оно сошло на нет, когда мне было лет шесть или семь. Бак сам по себе оставался почти до нынешних дней, пока какой-то не то новый русский, не то новый украинец, не то и вовсе новый еврей, выкупив квартиру рядом с уборной, не обеспечил сортирами всех нуждающихся и не построил на месте уборной и бака себе дополнительную жилплощадь.
- Ему там не пахнет? – деликатно шушукались во дворе.
Кстати, первое время уборные в квартирах имелись только в нашем флигеле. Нашу семью так и называли: - Те, со своей уборной!.
Все остальное население ходило в уборную дворовую, что давало возможности нам делать разные пакости.
Утром к сортиру выстраивалась очередь с горшками и ведрами. Люди, слегка приплясывая, обменивались снами и новостями. Кто-то, стеная, пытался прорваться без очереди.
Впрочем, постепенно уборными начали обзаводиться жители и других флигелей. И сортир стал отрадой, в основном, для людей, «забегавших» туда после танцев в парке Шевченко или футбола.
В одном из самых первых моих рассказов я написал о том, как жестоко отомстил семье поляков-полотеров, ябедничавших на меня родителям, причем, постоянно. Поляки – муж с женой – жили в бетонном подвале прямо под нашим флигелем. Ложились спать они рано, и в одиннадцать, когда закончились танцы, уже крепко спали. Народ повалил из парка, не минуя и наш двор. Вход в сортир был заколочен доской, зато табличка «УБОРНАЯ» красовалась над спуском – шесть ступеней – в подвал. Люди и шли, дергали дверь, та была заперта, поэтому мочились прямо на стенку. Разбуженные шумом, обитатели подвала вышли узнать, в чем дело… Представляете, что они увидели?
Поляки хотели подать на меня в суд, но как-то их угомонили.
На улице были входы в баню, ванные кабинеты и парикмахерскую. Парикмахерская по прозванию «двуликий анус» была плохим местом. Там меня стригли наголо. Стрижка наголо была высшей мерой наказания в нашей семье. К ней приговаривал только папа. Приговор всегда был окончательный. Приговор исполнял парикмахер Изя. Был еще один парикмахер, он недолго побыл частником с патентом, стриг за выгородкой. У его заведения даже было название – «Двуликий Янус». Название красовалось на фанерке с полухудожественно исполненными профилями небритого и лохматого и бритого и стриженого мужчины. Я писал об этом. Кто-то исправил букву «я» на «а». Разницу никто не заметил.
В баню ходили по субботам семьями. По малолетству, меня, было, мама взяла в женское отделение. Кстати, в первый раз. До этого меня купали дома в цинковом корыте. Мне было года три, но я был дворовым мальчишкой. Слов и терминов знал немало. Вот и принялся выкладывать маме свои замечания по поводу статей окружающих женщин. Скандал помню до сих пор.
В баню стал брать меня папа и, клянусь, для него это была каторга, почище моей стрижки наголо. Но волосы отрастали долго. А «сеанс» помывки был сорок пять минут.
Баня, пожалуй, была чуть ли не старейшей в Одессе. Там сохранились огромные мраморные полки и медные мощные краны. Пар, шум, знакомые лица соседей. С некоторыми у меня были счеты…
Шампуней, гелей, губок тогда не имелось. Было мыло, едкое и, простите, вонючее и старая папина майка вместо мочалки. Намылившись, люди просто обливались водой из тазика. Кипяток в тазик неприятелям я не доливал никогда. Просто менял зазевавшемуся клиенту его тазик на тазик с ледяной водой. И никто не додумался посмотреть на номер на тазике и выявить диверсанта. Кстати, трудней всего было осуществить обратный обмен.
- Ой, дядя Толя, вы простудитесь! – врывался мой тонкий голосок в поток проклятий, - сполоснитесь из моего тазика!
Дядя Толя споласкивался и долго благодарил. Потом я вызывался принести ему водички…
Баня была слева от ворот. А справа была бодега. И там всегда шумела толпа. Я писал уже о бодеге. Впрочем, ее вскорости закрыли. Вместо бодеги открыли молочную…
Зато против бани появилась будка с газводой и пивом. Особо доверенным клиентам будочник дядя Боря наливал и самогон. А как не доверять людям из двора напротив? И куда, в таком случае, ходить в уборную?
В праздники во дворе накрывали общий стол. Хозяйки старались превзойти друг друга. Садились за стол все. Пили, ели, иногда, поев и выпив, дрались. Но это было, скорей, развлечение, нежели какая-то вражда всерьез. Выпили, подрались, помирились и обмыли это дело.
Языком общения был язык, который считался русским. Но еврейских, украинских, молдавских и армянских слов там было множество. Да и сам язык был специфическим. Вместо «да», говорили: «С почему нет?». Вместо «хорошо» - «гит». В детстве еврейская речь сопутствовала мне всегда и везде. Собственно, это было не так уж необычно, ибо тогда мир мой ограничивался, в основном, двором, а там больше трех четвертей «населения» говорило на идиш. И собственно евреи и представители других народов, русские, например. Причем их словарный запас не ограничивался выражением… Как бы его помягче перевести… Ага, нашел: - Поцелуй меня ниже талии. Нет, это был вполне вразумительный идиш, выученный в процессе долгого и, заметьте, мирного общения. Впрочем, собственно евреев во дворе было больше половины. Это, включая суржиков, которые тоже тогда считали себя евреями.
Дома у нас говорили только по-русски, но стоило бабушке вывести меня погулять во двор или на улицу, как она, с видимым облегчением, переходила на идиш, благо собеседниц и собеседников хватало. Это были, в основном, такие же, как она, старики. Сапожник дядя Ицик, его жена Фаня, ее невестка, тоже Фаня, Сара Борисовна, Дора, дядя Арон… Ох, позабыл многих!
Надо сказать, что тогда люди, разговаривающие меж собой по-еврейски, не выглядели как-то необычно. Я бы ощутил это. Ведь начал же ощущать я позднее стену отчуждения, встававшую между дворовыми евреями и всеми остальными.
Не помню, когда это началось, вероятнее всего году в 1952-53, не позже. Ибо позже стало еще хуже. А для меня началось с того, что произошло небывалое – лучший друг Валька обозвал меня жидовской мордой. Мы были детьми. Довольно маленькими детьми, но то, что творилось во взрослом мире, утрированно и гипертрофированно переходило в наш, расслаивая и отделяя друг от друга. Чем бы это кончилось? Не знаю. Мы опять дружили, но не так, как раньше, мы опять играли, но не в те игры. И росли…
Еврейская речь перестала звучать во дворе, пожалуй, в пятидесятые. Одной из причин стало то, что начали умирать старики, а у молодых не было мужества и сил хранит свой язык. А может, это было и небезопасно?
Возможно, мне кажется, все-таки столько лет прошло, что еврейскую речь стал заменять мат. Взамен умерших евреев, вселялись «хулиганы», как говорили оставшиеся старики. Какая тут еврейская речь? И русской-то почти не осталось!
Страшный и последний удар нанесла по еврейскому населению двора эмиграция. Началось все в семидесятые и не прекращалось до тех пор, пока из евреев во дворе остались только мама и я.
Мама умерла, а я давно уже во дворе не живу. Захожу изредка… Возле ворот, где раньше собирались старики, сидят местные синяки и делятся видами на шмурдяк. Вместо молочной, которая была тут, теперь опять распивочная. А на воротах нарисована свастика. Ее стирают, но она, периодически, появляется снова…

---

Фанни

Ее звaли нежным фрaнцузским именем Фанни. Каждую субботу она приходила на обед к плeмяннику и его семье. Снимaла в коридоре крошeчные ботики, вынимала из манжеты кружевной батистовый плaточек, на минуту обнажая уродливо распухшую косточку на тонком стaрческом запястье, промокала сухой нос с аристократической горбинкой и проходила на кухню. Там отдaвала неизменный пирог «Мечта» и шла долго и тщaтельно мыть руки. За собой остaвляла нить запaха сухих листьев, пропитанных солнцем – любимые духи из старых зaпасов. Она вообще нaпоминала осеннюю листву – легкую, шуршащую, волнующуюся от любого вeтерка. Она была одинока – без детей, без мужа, существовавшего в ее жизни очень рано и недолго. Всю ее семью составляла жена давно умершего младшего брата, племянник, его жена и дети. Дети ее слегка пугали, она не очень умела с ними разговаривать, да и не видела в этом смысла. Они подтрунивали над ней и насмешливо называли «тётенька». Фанни приходила ради общения с женой брата. Они обе были большие интеллектуалки, запоем читавшие французские и немецкие романы в подлиннике, имевшие одинаковый вкус в литературе, политике и в составлении своего мнения. Обе тонко и со вкусом подшучивали над общими знакомыми. Фанни рассказывала какие-то невероятные для Советского Союза истории про французскую оперу, про Париж, про необыкновенные наряды. Иногда брала с собой несколько тяжелых альбомов в бархатном переплете с пряжками, пахнущих духами и полные тонких дам в огромных шляпах и роскошных платьях, кокетливо позирующих рядом с игральными столиками и белогрудых, напомаженных господ во фраках. Потом жена брата умерла и маленькая, неизменная Фанни, которая была старше всех, понемногу начала сдавать. Племянник посоветовался с женой и перевез ее к себе. Она тихонько жила в своей комнате, по давно заведенному расписанию. Перед обедом обязательно обжигала хлеб над газовой конфоркой, чтобы убить микробы, суповую ложку держала в своей комнате под кружевной салфеткой, а в ящике стола долго берегла хороший бельгийский шоколад, отламывая изредка крошечные кусочки. Тихо жила и так же тихо, понемногу уходила… Перед смертью слегла и перестала узнавать окружающих. Проживала какую-то свою жизнь, медленно протягивая тонкую руку к потолку и слегка улыбаясь краями губ кому-то хорошо знакомому, видимому только ей… Умерла легко, во сне. Просто не проснулась. Такой хрупкий, душистый осенний листок, случайно залетевший из прошлой жизни….. Она не любила рассказывать о себе, сверстники давно умерли и всем казалось, что она всегда была маленькой, аккуратной старушкой, с батистовым платочком в манжете. Только родные знали, что она была блестящим хирургом, прошла две войны – Финскую и Отечественную. Что проявляла чудеса героизма, вытаскивая на себе раненых прямо под обстрелом. Что самые безнадежные случаи – это ее работа. Что награды не помещаются на одной стороне жакета. Генерал, которому она спасла ноги от ампутации, искал ее по всему Союзу, чтобы на коленях сделать ей предложение. А она отказалась, потому что ее сердце принадлежало многим людям и своей профессии… Как причудливо жизнь тасует людей в своей колоде. Как часто мы не знаем, с кем рядом находимся. И как нежные, тепличные цветы своими хрупкими корнями держат эту огромную, тяжелую Землю.
@М. Миллер

Душевно.

Белореченская кура.



Лев Моисеевич, с двумя чемоданами и с женой Соней, вошли в купе поезда дальнего следования. Войдя, они поздоровались с сидящим на сидении слева мужчиной, который с аппетитом ел разложенную на столике, на бумаге, жареную куру.
Мужчина ответил на их приветствие невнятным бормотанием.
«Очевидно он имеет полный рот куры»- шёпотом пояснил Лев Моисеевич своей жене.
Рассовав по полкам чемоданы, пожилая пара уселась на свободное сидение справа.
- Приятного Вам, молодой человек, аппетита. Будем знакомы, Лев Моисеевич, а это моя жена Соня. Мы едем на курорт.
- А я Сергей.
- Надеюсь, что это Вы едите не «Белореченскую курицу»?
Лев Моисеевич, с улыбкой, обернулся к своей жене. Та, ответила ему тихим хохотком.
- А почему вы упомянули о «белореченской курице?» Нечто забавное связывает Вас с этим названием?- поинтересовался Сергей.
- Молодой человек, вы уже доели бы Вашу куру и тогда я вам расскажу эту историю в мельчайших подробностях.
- Ой, да Вы можете рассказывать прямо сейчас, я могу есть и слушать. Кстати, угощайтесь тоже, тут ещё много осталось.
- Ну рассказать, так рассказать. В конце концов, вы сами попросили.
Мы с Сонечкой возвращались тогда тоже с курорта, где мы снимали маленькую комнатку у одной местной дамы. Покушать мы покупали на местном рынке. И как говорила Соня, «Лёва, никакого мяса я тебе тут варить не собираюсь, кушай больше фруктов. Они дешёвые. Наешься же уже их на весь год, дома я тебе их покупать не буду». И я, таки, их ел и ел, и ел.....
Так, на чём я Вам остановился? Ах, да! Едем мы в поезде очень дальнего следования. Останавливался тот поезд, как принято говорить, у каждого столба. В каждом населённом пункте. Когда поезд останавливался, то в открытые окна вагона, вместе с криком торговок врывался с платформы и запах укропа, чеснока, малосольных огурчиков, пирожков, но всё это перебивал запах жареных кур. – Лев Моисеевич громко проглотил слюну. Так его организм отреагировал на воспоминания о той поездке.
Вы, Серёжа, должны меня понять. Тогда я, ещё очень молодой мужчина, и месяц просуществовал без мяса. Прошу заметить, это же был наш медовый месяц! А это меня, таки, обязывало...... Организм отдал все запасы энергии на алтарь любви. – Лев Моисеевич подмигнув, понизил голос, произнося последнюю фразу.
Сонечка, и это нужно отдать ей должное, сказала, чтобы я уже не мучился так и, что на следующей станции могу себе позволить купить курочку. Недорого!
Следующая остановка была в городке Белореченск. Там, как и на всём пути следования, нас встречали на платформе торговки едой. Соня отпустила меня на перрон, но с условием, что я буду находиться в поле её зрения и главное, повторила она, чтобы я хорошо торговался и при этом смотрел в глаза торговке. И покупать только дёшево и у женщины с честными глазами.
Я ходил, принюхивался, приценивался, смотрел в глаза.  Торговки, при разговоре со мной, пихали мне своих кур прямо в нос, наверно, чтобы я убедился, что это действительно кура, а не какой-нибудь пожилой петух. От всех этих кур исходил пьянящий запах чеснока. Я уже протянул руку к одной из них, но тут раздался гудок паровоза, одновременно с криком Сонечки из окна вагона: «Лёва, уже сядь ты взад, это не последняя в нашей жизни остановка!»
Я, махнул с досадой рукой и направился к своему вагону. Тут весь путь мне перегораживает всем своим телом очень полная, розовощёкая женщина, с честными глазами и курицей в руках, завёрнутой в газету «Правда». Не знаю, что так повлияло на моё тогдашний решение купить именно у неё?! Возможно, моё желание, съесть мясо, дошло до самого предела, возможно честные глаза на огромном лице той селянки, возможно и не высокая цена, но, скорее всего, это название газеты. Плохую куру в газету «Правду» не завернут! Разворачивать газету уже не было времени. Купил! Торговка, со слезой в голосе, словно прощаясь с самым близким родственником, провожала нас с курой словами:"Я ж её от сэрдца отрываю. Приятного Вам мужчина аппэтита! Вы таки будете мою курочку увсю жизнь вспоминать"
Поезд тронулся. Я был готов тут же впиться зубами в нежное куриное мясо, но Сонечка потребовала, чтобы я пошёл и вымыл все свои руки, поскольку я трогал ими деньги.
Когда я вернулся из туалета, то на столе лежали два красных помидора и в развёрнутой газете «Правда» лежала зажаренная тушка с ЧЕТЫРЬМЯ ножками!
Соня, с вопросом в глазах, переводила взгляд с газеты на меня и вновь на газету, и вновь на меня:
- Лёва, иди уже кушай свою куру и думай, что этот кролик при жизни не говорил "мяу"!
Ел я ту «куру» один и молча.
Теперь же, когда Сонечка к столу подаёт куру, мы шутим, а не белореченская ли это курочка?
Серёжа, вы совсем перестали есть. Что вы так разглядываете свою куру? Ах, вы её тоже купили на станции? Постойте, куда же вы?
@Эгрант

Александр Ширвиндт о разнице между сыном и дочкой — метко и лаконично!



«В 1958 году у меня родился сын. Разочарование мое было безграничным: я хотел дочь! Я мечтал о дочери. Родители, жена, друзья, коллеги наперебой уговаривали меня, что я идиот, что все прогрессивные отцы во все времена и у всех самых отсталых народов мечтали о сыновьях — продолжателях рода, дела, фамилии и т.д. Я вяло кивал и убивался. Наконец слух о моих терзаниях дошел до Леонида Васильевича<(Маркова)>, и он призвал меня для разговора.

— Малыш, — сказал он, мягко полуобняв меня за плечи. — Я слышал, что у тебя там что-то родилось?
— Да! Вот!.. — и я поведал ему о своих терзаниях.
— Дурашка! Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре.
— Мило! Представь себе, что у тебя дочурка. Проходит каких-нибудь семнадцать лет, ты сидишь дома, уже несвежий, лысеющий Шурик, и ждешь с Таточкой свою красавицу Фиру. А Фиры нет. Она пошла пройтись. Ее нет в двенадцать, в час, в два. Ты то надеваешь, то снимаешь халатик, чтобы куда-нибудь бежать, и вдруг звонок в дверь. Вы с Таточкой бросаетесь открывать. На пороге стоит лучезарная, счастливая Фира, а за ней стою Я! «Па-па, — говорит она, — познакомься, это Леня». Ты втаскиваешь ее в дом и в истерике визжишь все, что ты обо мне знаешь и думаешь! «Папочка, говорит она, — ты ничего не понимаешь: я его люблю». И я вхожу в твой дом. Малыш! Тебе это надо?

С тех пор я хочу только сыновей».

Как к бабе Яге пришли имущество описывать




Немедленно откройте! — раздалось за дверью, — Мы знаем, что вы там!
— Там — подтвердила Яга, неохотно открывая дверь, — Чего надоть? Кто такие?
— Недельщик я, — толстый краснощёкий человек оттолкнул Бабу-Ягу и прошёл в избу. За ним семенил маленький лысый человечек в очках и с кипой бумаг.
Недельщик осмотрел избу и повернулся к Яге.
— Почто налоги не платишь, старая?
— А за что мне их платить? — удивилась она.
— Закон такой, — ответил Недельщик, прохаживаясь, — Грибы и ягоды в лесу собираешь?
— Собираю, — кивнула Яга.
— А лес чей? Государственный. Сбором грибов ты наносишь лесу невосполнимый урон, который…
— Как это невосполнимый? — перебила Яга, — Грибы-то обратно вырастут.
Недельщик хмуро посмотрел на лысого человечка и тот протянул ему бумагу.
— Действительно, — протянул он, пробежав взглядом по листу — А это вот что у тебя? Печка? Дровами топишь, верно?
— Нет, — ответила Яга, — Волшебная она. Сама по себе горит.
— Дым идёт?
— Идёт.
— Ну вот! — радостно воскликнул Недельщик, — Дым наносит урон окружающей среде. На решение этой проблемы нужно золото. Плати налог за использование спецустройства без Государственного разрешения.
— Не буду, — фыркнула Яга, — Поколдую и не будет дыма. За что платить?
Недельщик повернулся к лысому, тот пожал плечами.
— Ладно, старая. А вот изба твоя. Налог за неё платишь?
— За что? — изумилась Яга, — Я ж её сама наколдовала!
— За обслуживание, конечно, — снисходительно улыбнулся Недельщик, — Крыша не течёт? Не течёт. Грызуны есть? Нет. А чья это заслуга? Государственная. Ибо Государство о тебе заботится и не забывает. А ты налоги не платишь! Стыдно!
Баба-Яга захохотала.
— Насмешили, — проговорила она, вытирая слезу, — Крыша не течёт, потому что мне её Леший каждый год перестилает. А грызунов Кот истребляет.
Недельщик снова повернулся к лысому и тот с улыбкой выдал несколько бумаг.
— Значит, говоришь, Леший незаконной трудовой деятельностью занимается? А налоги не платит. Разберёмся.
Яга выругалась.
— А что же насчёт коммунальных платежей, старая? — продолжил Недельщик, — Ни разу не оплачивала ни за свет, ни за воду.
— Вода в ручье течёт, — возмутилась Яга, — А ручей тут без Государственного участия образовался!
— Мы это проверим.
— Да и свет, знаешь ли, тоже не Государственная заслуга! Солнце задолго до вас всех светить начало!
— Глупости какие, — засмеялся Недельщик, — Раз не хочешь платить, ограничим доступ. Не будет тебе Солнце светить больше.
Он просмотрел бумаги и протянул одну из них Яге.
— Это за всё остальное. Плати, или мы имущество опишем в счёт Государства.
Недельщик подошёл к Коту, спящему в кресле и поднял его за шкирку.
— Вот это что? Кот? Вот его и опишем. Тем более, что у него нет разрешения на истребление грызунов.
— Сволота! — закричал Баюн, — Пусти!
— И нужно выяснить, — продолжал Недельщик, — Куда он шкурки девает? Почему не сдаёт Государству?
Только он договорил, как превратился в мышь, а лысый человечек в крысу.
— Надоели, — Яга отряхнула ладони, — Баюн. Баюн! Как поймаешь, целиком не жри. Шкурки оставь. Я их Государству сдам.

***

Когда Ольга купила себе однокомнатную квартиру, её счастью не было предела. Это была маленькая мечта. Ремонт, хлопоты, красивые вазоны с цветами на лестничной клетке, миниатюрные картинки возле лифта. Она обожала свою квартиру, всё возле квартиры, всех людей вокруг. Она мыла полы на этаже, вытирала стены и радовалась своему маленькому уюту. Ольга очень тихая и интеллигентная, а вообще, с моей точки зрения, даже мямля, но как есть, так и есть.

Неприятности начались через месяц после новоселья. В вазонах с цветами регулярно появлялся пепел и бычки от сигарет. Ольга поставила пепельницу. Пепельница исчезла, как исчезли и две гравюры возле лифта. Вазоны кто-то разбил и комки земли с цветами валялись на полу.
Ольга вычислила своего соседа, испекла яблочный пирог и позвонила к нему в дверь. Сосед дверь открыл, забрал яблочный пирог и сказал, что воспитывать его не надо, потому что за свои деньги, он будет курить там, где ему хочется, а цветы его раздражают. Ольга попыталась поговорить с консьержкой. Та, по совместительству, оказалась мамой хамовитого соседа и грудью встала на защиту сына. Разговоры с другими соседями ни к чему не привели. Одним было наплевать, вторые дружили с консьержкой, третьих постоянно не было дома.
Через два месяца вообще начались чудеса. Ольге звонили в двери, выключали свет в квартире, вскрывали её щитки и перекусывали провода.
Ольга тихонько плакала и молча терпела, пока к ней не подошла консьержка и очень любезно предложила купить у Ольги квартиру, ведь ей здесь всё равно не комфортно, а сынок-сосед собрался жениться...
Естественно, за квартиру была предложена очень низкая цена...

Всё это Ольга рассказывала у меня на кухне с отрешённым взглядом, периодически всхлипывая. Работающий телевизор, как специально, в противовес происходящему, взрывался смехом - была передача памяти Аркадия Райкина. Ольга плакала - телевизор аплодировал .... Ольга смотрела в одну точку - телевизор хохотал... Райкин показывал миниатюру «... Воооот с таким ножичком...»....- Ольга очнулась и мы обе поняли, что будем делать.

Ольга выставила квартиру на продажу. Консьержке объяснила, что может найдётся покупатель, который купит за нормальную цену, а не за те копейки, которые предлагали консьержка и её сын. Две недели приходили потенциальные покупатели. Но некоторые из них даже не поднимались на этаж! Консьержка, встречая их внизу, рассказывала, что дом плохой, звукоизоляции никакой, трубы, хоть и новые, но постоянно текут, с электричеством перебои, а соседи, так вообще одни алкоголики и наркоманы... Оставался последний потенциальный покупатель...

В воскресенье, в девять утра, когда все жильцы были дома, дверь консьержки резко распахнулась и в маленькую комнатку ввалилась очень крупная колоритная цыганка с золотыми зубами, курящая что-то очень вонючее, без фильтра и сбрасывающая пепел на пол, на стол и на всё, что было на траектории её постоянно движущейся руки. Рядом стояла беременная цыганка помоложе и двое детей. Очень громко переговариваясь, они стали требовать, чтобы консьержка... «Пакажи, дарагая, где наша квартира, быстро, быстро, гей! Кай ёнэ, кай ёнэ, Мирэ лава нэ? Джидэ яваса. Ямэ на мэраяса И куч, ромалэ... Я Мария, она Любаша, хочешь пагадаю, гей, гей, гей, правду скажу!»
Их было четверо, но шум стоял такой, как будто пришёл весь табор. Грязная одежда, грязные руки, чумазые дети. Разворачиваясь, один шустрый мальчонка опрокинул чашку с чаем на пол, туда же посыпались бумаги и журналы, второй - наступил на осколки, упал и потянул за собой матрац и простынь с кушетки. Высморкавшись в простынь, малыш начал плакать... Не обращая никакого внимания на детей, схватив очумевшую консьержку под руки, женщины поволокли её к лифту.

На этаже их ждала Ольга. Забрав одного ребёнка в квартиру, второго поручили консьержке - «Эй, сматри мамаша, следи, мы пять минут Кай ёнэ, кай ёнэ, Мирэ лава нэ!»
За пять минут цыганское дитё успело позвонить во все квартиры, пороситься пописать, покакать, покушать, вытащило туалетную бумагу из квартиры консьержкиного сына, порвало её на мелкие кусочки и разбросало по этажу, укусило консьержку за руку и стало выть, как сирена... Не обращая на это никакого внимания, из квартиры Ольги вышли цыганки и продолжили разговор - « Ай спасибо дарагая, сто лет жить будешь! Жених хароший будет, хочешь в таборе подберём? Цена харошая! Квартира харошая! Мы тут жить будем, Любка, как родит, жить будет. Отца из табора заберём. Детям тут нравится. Давай Любка, подпевай - Ай... Да най, да най, да най, ай... да най, да най. Живы будем. Мы не умрем, И хорошо, ромалэ, да заживем!!!....».
И закружилось по этажу цыганское многолосие, цветные юбки, платки, браслеты, дети, кони, люди...

Вечером Ольге опять долго звонили в дверь. Она решила не открывать, но после пяти минут непрерывного звона...
На пороге стояло очень много людей - консьержка, её сын, соседи и сверху и снизу. Консьержка держала в руках торт и бутылку шампанского, за спиной сына виднелась пальма в красивом вазоне...

Театр «Ромен» встретил нас пустым уютным холлом. Сегодня спектаклей не было. Директор театра Мария, очень красивая и харизматичная, но уже без золотых зубов, светилась от радости. Её внук Данко что-то рисовал в альбоме.
Предложив нам кофе, она сразу заявила - «Я с Вас денег не возьму. Вашего задатка достаточно. Для нас, актёров, что важно?... Сценарий и осёл выучит. А вот импровизация... Её сейчас нет... А как хочется!!! И внучок у меня - талантище какое! Шесть лет всего, а как сыграл, как сыграл! Ай маладец!
Решено - беру его в труппу... Ах какое я получила удовольствие! Мммм. Импровизация! Это прекрасно!
А вам, девочки, две контрамарки на наш спектакль, хотя... самый лучший Вы уже видели.
Кай ёнэ, кай ёнэ, Мирэ лава нэ...

Наталия Яремчук