Уголок читателя - 3

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В НОВУЮ ТЕМУ.

Здесь мы делимся  рассказами и  стихами, тронувшие нас за душу.. ... А так же интересными книгами и ссылками.  Если прочитанная книга вам очень понравилась, поделитесь автором и названием. Вдруг кому то из нас тоже захочется прочитать.



Старая тема здесь

Я уже и картинки подготовила, ждала только ещё пару-тройку рассказов. 

Ты пока за дверями гояешься я ждать не стала! А картинку бы лучше для другого раза приберегла, классная картинка!

Киевские истории




Великолепное Сашино настроение, не портило долгое отсутствие троллейбуса. И не то, что бы троллейбуса, как такового (так обычно бывает – кажется, все номера проезжали, и не раз, а нужного всё нет), а именно нужного Саше, 22-го номера.
Стоя на остановке, Саша нежился в негорячих лучах сентябрьского солнца. Лениво созерцал возню, чуть размытых солнечных пятен на тротуаре, ёрзавших туда-сюда, в изодранной тени. Щурился, глядя на яркие блики, в колышущейся листве каштана. Благодушно провожал взглядом подъезжающие и отъезжающие троллейбусы, и проходивших мимо стройных женщин. На скамейке, в сквере, сидела компания молодых людей. Доносилось гудение голосов и регулярные взрывы дружного смеха. Торопиться некуда. Была только середина рабочего дня, а дело, по которому ехал Саша, было казённое – несрочное.
К остановке подкатил длинный, двухвагонный 18-й. Потенциальные пассажиры, торопливо столпились у дверей, нетерпеливо перетаптываясь, в ожидании пока выйдут пассажиры бывшие.

Граница между пешеходами и пассажирами проходит по нижней ступеньке вагона, подвижного состава. Сторонний, но внимательный наблюдатель заметит, что доля пешеходов не завидна. Они вынуждены ждать и догонять, невзирая на климатические условия и особенности рельефа местности. В метель и зной, в дождь и час пик, они мужественно несут свою вахту, терпеливо дожидаясь нужного, им автобуса, троллейбуса или трамвая. Они всматриваются в даль, как Ассоль, в ожидании Алых Парусов. Они не идут на компромисс, и на сделку с совестью, соблазняясь другими маршрутами. Пусть подъехавший автобус заманивает их свободными сиденьями, зазывно открыв двери. Пусть полупустой троллейбус несётся к сверкающим далям, где гуляют красивые люди, горят яркие электрические огни и работает фонтан. Нет. Пешеход непоколебимо ждёт своего, заветного номера, даже если ехать ему только до следующей остановки. Он не способен предать.
Завидев долгожданный транспорт, пешеход начинает метаться по площадке для ожидания, натыкаясь на прохожих, и сшибаясь с другими ожидающими. Если троллейбус не может подъехать к остановке, пешеход, по принципу Магомета, устремляется к нему. И ни сугробы, ни лужи, ни стоящие, а равно и движущиеся, транспортные средства его не остановят. Он бросается в атаку! Сейчас он станет пассажиром. Теперь необходимо первым прорваться к двери, чтобы усесться на свободное место, или занять позицию в проходе, чтобы удобнее было выходить, неважно, что ехать ему до конца. Пешеход, достаточно ждал. Довольно! Он устремляется к двери, обгоняя конкурентов. В душе человек ненавидит конкурентов – негодяев, желающих того же, чего и он сам.
И вот вам столкновение философий. Пешеход убеждён в том, что пассажиры умышленно выходят с улиточной скоростью, из вредности. Последние секунды, как-то особенно тягостны. Пассажир, покидающий вагон полагает, что именно он ведёт себя единственно правильным образом – только так и надо переступать грань, между пассажиром и пешеходом. По его мнению, люди, спешащие ворваться в салон троллейбуса, неправы абсолютно.

Саша, предусмотрительно прошёл к концу заднего вагона. Если следом подойдёт 22-й, водитель может высадить пассажиров, немного не доезжая остановки и объехать стоящий троллейбус.
18-й, всё не отъезжал, хотя все желающие выйти, вышли, и желающие войти, вошли. Вглядываясь в скопление машин на перекрёстке, Саша не утруждался глубоким анализом обстановки. Но, тут он почувствовал, что кто-то дёргает его за рукав. Обернувшись, Саша увидел парня, с простым открытым лицом.
– Шо замечтался!? – весело спросил молодой человек, протягивая ему брезентовые рабочие рукавицы – ну-ка помоги, подержи штанги – приветливо улыбаясь сказал парень
– на, вот…
Он надел Саше на руки рукавицы и подвёл к троллейбусу.
– Бери за трос, опусти, и подержи так, пока я не приду.
Саша потянул за трос и штанги электропитания отсоединились от проводов. Молодой человек пошёл по тротуару вдоль вагонов, а Саша остался держать трос, с переполнявшими его новыми ощущениями. Парень долго не возвращался, и наш герой начал волноваться.
«Бблин, – думал Саша – сейчас подъедет 22-й, а я тут стою, как дурак. Хотя, куда он денется, провода-то одни». Саша посмотрел вверх и увидел над головой две пары электрокабелей. За спиной послышалось завывание подъехавшего нового угловатого троллейбуса, называемого в народе музыкальной шкатулкой. Такие обычно и ходят по 22-му маршруту. Саша оглянулся. Да, так и есть. Но бросить штанги он не мог. Приладить на место, побоялся – вдруг водитель, как раз копается в электрохозяйстве, его ещё током убьёт.
«На крыше вагона есть специальные крючки – судорожно соображал Саша – но водитель почему-то ими не воспользовался. Ну, ему виднее». Саша пошёл на хитрость: он сместился влево, ближе к середине проезжей части, чтобы не дать проехать вожделенной музыкальной шкатулке. Непосредственно после этих манипуляций, периферийным зрением он заметил, как мелькнуло что-то тёмное и в глазах у Саши запрыгали искры. На мгновение стемнело, и из мрака, до Сашиного сознания донесся хриплый мужской голос:
– Шо ж ты … делаешь, а!? Тебе, шо руки девать некуда!? Так я тебе их поотрываю, на… и в … затолкаю!
Саша открыл правый глаз (левый, почему-то не открывался), как раз для того, чтобы заметить, что-то стремительно приближающееся справа. В правом ухе звонко хлопнуло, и остаток экспрессивного монолога потонул в звоне и писке. Он видел перед собой очень нервного мужчину, лет сорока, который, указывая на Сашу, что-то кричал, обращаясь к собирающимся вокруг зевакам. Нервный отобрал у Саши тросы, которые тот не выпускал из рук, на протяжении всей экзекуции, локтем оттолкнул неудачливого помощника, приладил штанги к проводам, пройдя вдоль троллейбуса, вошёл в переднюю дверь и сел за руль. 18-й судорожно дёрнулся и уехал. Саша, растерянный и взъерошенный, стоя на проезжей части, начал приходить в себя. Он проводил удивлённым взглядом
расходящихся зевак и, объезжающий его, угловатый троллейбус 22-го маршрута.
Неверной походкой, вернувшись на тротуар, Саша огляделся по сторонам. Чуть размытые солнечные пятна, на тротуаре, ёрзали туда-сюда, в изодранной тени. Яркие блики, вспыхивали над головой, в колышущейся листве каштана. Подъезжали и отъезжали троллейбусы, и проходившие мимо молодые женщины, равнодушно бросали беглые взгляды на покрасневшее и опухшее Сашино лицо. На скамейке, в сквере, сидела компания молодых людей. По середине сидел парень, с простым открытым лицом. Он добродушно улыбался, довольный своей выдумкой, одобренный незатихающим дружным смехом.

@Влад Шиманский

Дорога к городу у залива

На станции на скамейке сидело двое. Оба в плащах и шляпах, ведь в полдень было всё еще прохладно в тени высокой горы, нависшей над зданием небольшого вокзала, а клочья тумана еще не растаяли над восточным перевалом, куда их должен увезти поезд, прибытия которого они ожидали.
Зимой температура в этих горах падала до нуля и заморозки как в Европе схватывали колониальную землю.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что сидевший слева мужчина выглядел немного старше своего соседа. Повернув голову к юноше, он обратился с вопросом:
- Как вы думаете, почему открытие новой железной дороги проходит без торжественной церемонии?
- Не знаю, я здесь проездом, - нерешительно отозвался собеседник. - Я вообще-то из глубин континента, с северо-востока. Мои родители были колонистами в джунглях. Наша ферма стоит в стороне и от рек, и от железных дорог.
- До океана здесь недалеко, а перевал невысокий. Но республике Санта-Катарина было невыгодно проводить через свои земли железный путь. Выход к морю у республики и так был – ведь она свободная приморская страна Восточного берега. Так же как и Рио-Гранди после войны, - мужчина вздохнул, и, переведя дух, продолжал. - Нижним провинциям, или как теперь их надобно величать, республикам Восточного берега, невыгодна быстрая связь Верхних провинций с океаном. Торговый протекционизм – знаете термин? Поэтому начатая английской концессией еще до войны узкоколейка, так и не была продолжена, хотя оставалось перевалить вот эти горы – и дальше по равнине к одному из заливов Атлантики...
Юноша неуверенно сказал:
- Знаете… Хотя живу здесь с детства, я не в курсе событий. До семи лет не знал португальского. У нас дома говорят по-немецки. Правда, я уже забыл язык родителей – нет, конечно, помню его, то есть понимаю, но уже не говорю.
- Мой дед выходец из Одессы.
- И ваш дед тоже говорил на языке своего детства?
- Он говорил на украинском… и на русском. Такая смесь родственных языков - как если бы ваш португальский смешали с испанским.
- А я владею и русским языком, - обрадовано сказал юноша. - Родители до революции жили в России. У них была ферма в Крыму – немецкие колонисты жили в Тавриде. Потом знаете… Врангель. Красные прорвали оборону полуострова, эвакуация в Константинополь. Мыкались по Европе, пока не осели здесь, приплыв на пароходе по программе переселения крестьян на плодородные земли, которые некому было обрабатывать.
- Сударь, давайте же перейдем на русский…
- И в самом деле…
После неловкой паузы юноша решил представиться:
- Кстати, мое имя Альберт.
Мужчина, помолчав, ответил:
- Зовите меня Виктор.
- А ваши родители тоже здесь живут? - опасливо спросил юноша, – в смысле, тоже колонисты?
- Нет, я совсем один в Новом Свете. Родители умерли, а друзья погибли на войне.

Раздался свисток паровоза. Оба собеседника повернули голову и вскочили со скамейки. Из багажа старший подхватил только небольшой саквояж, а юноша ловко поддев лямку, забросил за спину деревенский заплечный мешок, не вязавшийся с его плащом и шляпой.
Уже сидя в пустом вагоне, Альберт спросил:
- Скажите, Виктор, А почему же все-таки железную дорогу построили? Ведь республикам Восточного берега, как вы говорили, это невыгодно?
Виктор помолчал и произнес отстраненно:
- Именно поэтому их и нет.
- Что?
- Руководство дороги решило не афишировать первый рейс поезда, так как считает, что враги попытаются остановить поезд, свести его с рельсов.
- Что ж… Путешествие будет опасным, – задумался Альберт.
- Впрочем, после войны многое поменялось, - сказал Виктор. – Это раньше они устраивали провокации. Во время войны отряды под руководством русских офицеров, выследили всех лазутчиков противника, которые занимались подрывной работой. Белые офицеры, прошедшие Европейскую войну, а затем гражданскую у себя на родине, были очень опытны. Боюсь, у Восточных республик победа стала пирровой. Возможно, они как легендарный царь Пирр остались почти без войска.
- Но для подрыва поездов им сил хватит, - заметил Альберт.
- Могло бы хватить, - снова произнес Виктор загадочную фразу.
- А как же охрана? – спросил Альберт. – Мы едем в пустом вагоне, сзади товарный вагон, а впереди тендер и паровоз. Где бойцы, стрелки?
- Стрелок один, это я, – мрачно отозвался Виктор.
- А… почему вы один?
- А потому что их не будет. Когда перевалим хребет, вы всё поймете. Скажите лучше, что вас подвигло на такое путешествие?
- После мирового кризиса и войны, у нас туго с работой, и я решил использовать свое знание русского - устроиться корреспондентом в какую-нибудь русскую газету, основанную в Санта-Катарине эмигрантами.
- Вы едете к русским? Что же, на месте всё поймёте, - мрачно закончил Виктор. Он более не изъявлял желания продолжать разговор и откинулся на спинку сиденья, надвинув шляпу на глаза, делая вид, что дремлет.

Прошел час. Поезд катился по полям по сторону гор. Но к удивлению Альберта, не делал остановок, хотя они проезжали через множество станций. Чуть позже он понял причину - на них не было ни одного человека!
Железная дорога оказалась заброшенной.
- Что, прошла еще одна война? – спросил Альберт, выглядывая в вагонное окно.
- Хуже. Прошло полвека…
После этой оглушительной фразы Альберт замер на сиденье. А его мрачный спутник начал раскрывать карты. Загадочные недомолвки начали оживать в устах Виктора с неумолимостью кошмара, воплотившегося в жизнь.
Оказалось, что перевалив через хребет, они попали в конец двадцатого века… И работы для Альберта в русской газете уж точно не найдётся. Эмигранты в свое время основали газеты для других эмигрантов, которых из России в этот южный край прибыло несколько сотен тысяч. Но прошло более полувека – и закрылись когда-то многочисленные русскоязычные газеты, русские типографии. Их стало некому читать - эмигранты умерли от старости, а их дети, внуки и правнуки уже не говорили и не читали на русском языке…
- А как же железная дорога? - спросил Альберт. На его лице мелькали тени от деревьев, росших вдоль пути.
Виктор с деланным равнодушием отвечал, вновь привалившись к спинке сиденья и надвинув шляпу на глаза:
- Поезда давно не ходят по этой дороге. Вместо них товары по долине развозят автофуры. Железная дорога осталась как историческая достопримечательность. Поэтому рельсы в рабочем состоянии. Впрочем, сегодня, первого сентября девяносто пятого года, из поездки вернётся последний поезд… Дирекция приняла решение закрыть музейный маршрут – из-за отсутствия экскурсантов.
- Мы в самом конце ХХ века? Я же в будущем, - шептал потрясённый юноша.
- Альберт, только прошу, не удивляйтесь сильно…
- Получается, я сел на первый поезд на этой ветке, ставший последним, - пытался рассуждать далее Альберт. - Так куда же мы едем? Высаживаться на станции, как я понял, нет резона – газета «Под Южным крестом» давно закрылась, сотрудники умерли…
- Мы едем до города у залива, - невозмутимо произнёс Виктор.
- Значит, я увижу море?
- И даже этого у тебя не получится, мой юный друг. Лагуна пересохла. Мы доедем до самого берега пересохшего озера – пролив до океана давно зарос тиной и забился песком.
- Да уж… теперь я не то чтобы и юный. Раз мы перепрыгнули целых полвека, я стал старше многих нынешних жителей.
- Да, Альберт. Но ты не жил эти полвека. Тебе по-прежнему двадцать три года. Ты перенёсся сюда из прошлого, минуя его. Ты не знаешь даже, что такое телевизор…
- Виктор, вы как современник этих людей, смотрите на меня свысока.
- А я не современник этого мира. Я из еще более далекого будущего… из двадцать первого века. Тогда, как и в 70-е годы, провинции Восточного берега пытались объявить самостоятельность. У них снова не получилось – это в нашем мире. А в вашей ветке реальности, провинции всё-таки стали независимыми, причем, еще в конце двадцатого века. Ну вот, я и пытаюсь кое-что подправить, поэтому я здесь - так сказать, заслан сюда. Моя миссия - проехаться на этом поезде до залива и посмотреть, к чему привела борьба за освобождение республик в параллельном мире, дабы остудить горячие головы из региональных правительств.

Поезд катился и катился. Виктор рассеянно смотрел в окно. День был пасмурным, серое небо либо свет на показавшуюся вдали лагуну. Но дно бывшего водоема отсвечивало серой тиной и соляными отложениями – вода испарилась, оставив лишь небольшие лужицы да гниющие отбросы.
Когда-то здесь должны были построить хороший порт – удобную гавань для судов. Вот и длинный мол, уходящий далеко меж сухих полей бывшего озера, а еще дальше – занесённый песком пролив, но его уже некому прочищать…
А рельсы кончаются у самой кромки бывшего берега. Отсюда прямо на суда должны были перегружать товары, привезенные поездом из глубин континента. Но свободная торговля Верхних провинций пересохла как ручей. А Восточные провинции исчезли навсегда, оставив пустые станции вдоль вымершей железной дороги – как памятник людскому тщеславию и авантюризму…

* * *
Двое в плащах, развевающихся от теплого ветра, стояли на берегу высохшего залива. За их спиной замер локомотив, перед которым заканчивались рельсы - буквально в шаге от обрыва. А двое всё смотрели вдаль, где за далеким перешейком, неразличимый отсюда, волновался океан.
Юноша произнес:
- Рельсы остались позади, и мы словно готовы вернуться домой – нет, не в родительский дом за горами на востоке, а на подлинную родину на северо-восток отсюда.
- Тебе снилась наша снежная страна? – спросил Виктор. - Впрочем, сейчас там нет снега. Пока здесь стоит прохладная субтропическая зима, там настоящее лето. Всё наоборот в южном полушарии.
- Всё наоборот, наоборот, - шептал Альберт, глядя на восток.
- Так и в нашей прежней стране однажды внушили, что всё наоборот. А потом представления людей опрокинулись еще раз – когда они, на собственной шкуре, поняли что та, якобы правда – не правда. Да и поняли эту истину далеко не все.
- Я не сказал вам… Виктор, у меня тоже никого нет. Моя мать погибла от малярии – поселенцам власти не успели выдать хинин. Старший брат погиб в стычке с индейцами. А мой отец работал на ферме день и ночь, надорвался, и быстро угас. Но ферму так и не спас, ее отобрали кредиторы. Продав вещи, оставшиеся после описи имущества, я собрал небольшую сумму на дорогу. Но она привела меня к океану смерти. И нет пути назад.
- Не бойся и не жалей. Это путь честного человека. Мы сделали всё, что могли, - произнёс Виктор.
- Это был билет в один конец… в самом ужасном значении этого выражения, – вздохнул Альберт. - У меня не осталось денег на обратный путь, да и некуда возвращаться. А здесь странная пустота.
- Подожди, чуть. Сейчас меня эвакуируют на магистральную ветвь реальности. Тебе повезло – ты уйдешь со мной, Альберт.

@Алексей Гергенов

Карманные расходы часть 1-я



Как прожить школьнику на 50 копеек целый день? “Это же невозможно”!? Открою страшную тайну: в СССР при желании было возможно все, и это тоже.

С момента пробуждения часов до двух дня про денежные траты можно было вообще забыть. Я был в школе. Если я конечно не играл на переменах под деньги. А со мной изредка и такое случалось. Выданные родителями на карманные расходы 50 копеек начинали активно тратиться после уроков.
Собственно основных вариантов было два. Расход с походом в кино и без такового. Опишу каждый отдельно.
Чтобы потратить деньги с удовлетворением от посещения кинотеатра нужно было соблюсти несколько условий. Первое - фильм должен быть хороший. Для культпохода желательно собрать компанию или хотя бы прихватить с собой друга. Это - два. Успеть вернуться домой до прихода родителей с работы. Это - три.
Будем считать, что все условия соблюдены и посмотрим, что у нас получится на 50 копеек.
25 копеек стоит билет на дневной сеанс. 10 - семечки. 10 копеек фруктовое мороженное. Плюс газировка - 3 копейки. Часам к пяти вечера я был дома с двушкой в кармане и вполне довольный.



Справедливости ради надо сказать, что иногда получалось купить в кассе детский билет за 10 копеек. Это было уже из разряда как повезёт. Тогда сэкономленные 15коп.я откладывал в копилку.
Если в кинотеатр нужно было добираться общественным транспортом, именно из накопленных деньжат брали деньги на проезд и игровые автоматы.
В пример приведу фильм “Клеопатра”. До кинотеатра на Б. Садовой “Победа” нужно было ехать с пересадкой.
Это четыре раза на троллейбусе по 4коп. Итого 16. Билет на фильм по 25 копеек на две серии это уже 50.
Мороженное сливочное 15 и игра в “морской бой” 15 копеек. Всего вышло 0,96 рубля. А фильм то был длиннючий. В результате домой мы с другом вернулись часов в восемь вечера, где нас ждали заплаканные матери и разъяренные отцы с ремнями наперевес.



Посещение кинотеатра отнимало один - два дня в неделю. Такой хит как "Пираты 20 века” не грех было и по три-четыре раза поглядеть. Тем более, что приключенческие фильмы выпускались в Союзе нечасто. А смотреть мелодрамы типа” Зимней вишни” мальчишку в 12 лет не заставишь и под дулом пулемета.

Но кинотеатры находили выход чтобы и днем собирать выручку с пацанов. Это были французские, итальянские, а иногда и штатовские фильмы, премьеры которых прошли уже более 5-10 лет назад. Так состоялось моё знакомство с Фюнесом, Бельмондо, Ришаром, Челентано, Хофманом, Монро и другими великими актёрами. “Блеф” и “жандармов” я и сейчас пересматриваю изредка.



Ну и индийские фильмы порой смотрели. Шли они часто и все были “на одно лицо”. В школе потом часто напевали или дразнились “Джимми, Джимми - ача-ача-ача” из “ Танцора диско”.



Кстати, у нас под окнами моего дома на Чкаловском было ПТУ №71. Туда раз в неделю привозили приключения и боевики. В актовом зале фильмы крутили. Окрестных мальчишек сторож бесплатно посмотреть пускал. И в спортзал вечером тоже. Хорошие были времена. А сейчас бы за это сторожа посадили.
А как с пользой потратить полтишок рубля без посещения кинозала напишу в следующей части.

@Геннадий Малыгин

Карманные расходы часть 2-я



Ну вот звенит звонок, уроки окончены, пора домой. В кармане позвякивают два десюнчика и две пятнашки.

Какое то время жду друзей из своего дома и по площадке. Уже точно знаю: в кино сегодня не пойду, ведь в 15:00 у меня кружок, где я 45 минут буду осваивать аккордеон. Пока другие будут играть в футбол, я буду пилить ненавистный инструмент.

Теперь вся наша пятёрка друзей в сборе и мы идём домой. Ах как сладко пахнет весной акация! Позади встроенных в ряд домов, по Чкаловскому тянется роща. Она уже изрядно подпорчена мусором, но ещё жива и по весеннему благоухает.



И, как Буратино, по дороге нас ждут прилючения. У всех есть при себе какая-то мелочь, только суммы у всех разные. У Андрея вообще рубль. А по дороге дешёвая столовая от завода. Всё ныряем туда. Правда Сашка отказывается. У него мало денег. Но Андрюха с барского плеча даёт ему пятачок и мы заваливаем в столовку. Дома в холодильнике, конечно, есть обед, но его ещё надо разогреть, а потом помыть посуду. А это “не в кайф”. Легче на ходу перекусить. И даже не перекусить, а пообедать на 20 копеек. Да-да, Вы не ослышались. Именно на 20. Судите сами: салат из капусты 4 копейки. Макароны с подливкой от гуляша 6коп. 1 копейка хлеб а на оставшиеся - компот с пирожком. Сейчас это трудно себе представить, но это было.



От столовой до дома 5 минут хода по ул. Казахской, но по пути три дома с детскими площадками и два детских садика. И их ещё надо пройти!

На первой площадке местные пацаны оживленно режуться под марки. Выигрывает тот, кто хлопком ладошки опрокидываетт марку к верху липким слоем. Проходим мимо, чуток понаблюдав за процессом. На второй площадке шикарные качели. Тормозим здесь и минут 20 катаемся. Даже не заметив “потери бойца”. Это Андрюха остался проигрывать марки, которые всегда имел при себе. Идём на третью площадку, где играем в “слона”. Проходит ещё минут 20. Узнав который час, мы с другом, который тоже ходит на музыку со мной, понимаем, что до занятий 5 минут и пулей летим по домам. Бросаем сменку, хватаем ноты и мчимся на учёбу. И почти успеваем.



А после часа мучений решаем вознаградить себя. У друга в кармане 55, а у меня 30 копеек.

И двигаемся в… Аптеку на пл. Чкалова. Не удивляйтесь, там покупали глюкозу сладкую 2коп за пачку, мятные таблетки по 4 коп или аскорбинку в скрутках по 6 копеек. И ещё гематоген. Сегодня мятных таблетосов купил 5 пачек. Четыре себе и одну друзьям по площадке. За один раз в рот набиваю 5 таблеток и кайфую как наркоман. Да, эти безобидные таблы кушали пачками.



Осталось 10 копеек у меня и я в “Союзпечати’ покупаю набор самых дешёвых марок, чтобы через полчаса их проиграть.



А можно и по-другому. Взять два стакана томатного сока без соли, посолить, размешать и выпить, “не отходя от кассы. А на оставшиеся восемь копеек купить в овощном бочковых солёных огурцов и помидоров и с аппетитом съесть их по дороге домой.

Аллес! День заканчивается. В 18:00 я дома, готовлю уроки или делаю вид, ужинаю и бегу в играть в футбол (если ещё светло), но уже с пустым карманом.

@Геннадий Малыгин

ЗВАЛИ ЕЕ МАРИНОЙ

Александр Бирштейн

Мой первый, тонкий синенький сборник стихов Марины Цветаевой начинался строками
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись! …
Я купил эту книжку в трамвае у какого-то мужика, который вез целую авоську книг сдавать в букин. Уловив жадный блеск в моих глазах, мужик заломил неслыханную – по его мнению! – цену – три рубля. И немедля их получил… Это его огорчило. А я был счастлив. Ведь до этого я целиком читал только одно стихотворение Цветаевой – «Попытка ревности» в книжке «Песнь любви», купленной с лотка. А тут…
Надо сказать, что ехал-то я на футбол. Но на игру не попал. Во-первых, деньги на билет были потрачены, а во-вторых…
… Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед:
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.

Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь. ….
«Черноморец» забивал\не забивал голы, стадион шумел, потом затих, потом зажглись фонари в парке, а я все сидел на скамейке и читал… Заканчивалась книга «Поэмой горы».
Вздрогнешь — и горы с плеч,
И душа — горе’.
Дай мне о го’ре спеть:
О моей горе’.

Черной ни днесь, ни впредь
Не заткну дыры.
Дай мне о го’ре спеть
На верху горы. …
В этой поэме меня потрясало все: образы, ритм, страстность, рифмы и мощь. Мощь такая, что не рассказать. И страшно было, что это мощь проклятия.
… Уст — достаточно, чтобы львом

Виноградники заворочались,
Лаву ненависти струя.
Будут девками ваши дочери
И поэтами — сыновья!

Дочь, ребенка расти внебрачного!
Сын, цыганкам себя страви!
Да не будет вам места злачного,
Телеса, на моей крови! ….
Уже после, много после, размышляя над тем, почему я не принимаю поэзию Цветаевой, я вспомнил и это. Но тут я, наверное, должен остановиться и кое-что пояснить. Я ведь понимаю, что эти строчки мои могут вызвать недоумение. Как же! Начал с восторга, а потом пишет, что поэзию эту не принимает. Попробую объясниться.
Цветаева большой поэт? Огромный! Ну, и? А вот тут чудеса. Эмоциональный заряд стихов Марины столь огромен, что для меня – кстати, тоже человека эмоционального!- временами нестерпим. И чем лучше, ближе мне ее стихи, тем сильнее эта нестерпимость. Как огненной плетью хлещет. Марина для меня – поэт «чересчур».
Пожалуйста, поймите, что я говорю о себе, о своем восприятии поэзии Марины Ивановны. Я не вербую союзников и совсем не хочу противников. Я не хочу быть ни правым, ни виноватым. Просто, видимо, настало время подумать…
Страстность Цветаевой поражает. Но с ней рядом и немыслимая категоричность.
И слезы ей — вода, и кровь —
Вода, — в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Лирические стихи ее начинаются как бы с жалобы, вопроса…
… Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!» …

Или вот еще:

Как живется вам с другою,-
Проще ведь?- Удар весла!-
Линией береговою
Скоро ль память отошла?

Но вопросы без ответа. Зато накатывает ярость, страстная ярость и тут уже остановки нет!
… Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.

Или в «Попытке ревности».

… Как живется вам - здоровится -
Можется? Поется - как?
С язвою бессмертной совести
Как справляетесь, бедняк?

Как живется вам с товаром
Рыночным? Оброк - крутой?
После мраморов Каррары
Как живется вам с трухой

Гипсовой? (Из глыбы высечен
Бог - и начисто разбит!)
Как живется вам с сто-тысячной -
Вам, познавшему Лилит! …

Мне кажется, она сама, иногда ужасалась своих строк. И заканчивала стихотворение чуть ли не жалобным:
Самo — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое...
— За всё, за всё меня прости,
Мой милый, — что тебе я сделала! ….

Правда же? Или еще.

Ну, за голову: счастливы?
Нет? В провале без глубин -
Как живется, милый? Тяжче ли,
Так же ли, как мне с другим?

Я проанализировал всего-то несколько стихотворений. Могу еще. Что это изменит? Я субъективен и для кого-то мои выводы неприемлемы. Что это меняет? Не хочу никого убеждать.
И еще одна тема для меня важна. Взаимоотношение Цветаевой с окружающими. Странно и страшно, но все оканчивалось или неприятием или разрывом.
«Когда мне в любви не везло (всегда), я отыгрывалась, мое писанье было отыгрыванье от человека».
Может разгадка в этом?
Я читал переписку Пастернака и Цветаевой. Известно, что между ними был роман. Довольно длительный, бурный. Оба гении, оба, как вулкан. Но письма Цветаевой это извержение, лава. А Письма Пастернака… тоже лава, но остывающая, остывающая…
Цветаева. «Знаешь, чего я хочу - когда хочу. Потемнения, посветления, преображения. Крайнего мыса чужой души - и своей. Слов, которых никогда не услышишь, не скажешь. Небывающего. Чудовищного. Чуда».
«Борис, когда я говорю с тобой, я говорю в тебя, т.е. всё есть ты. Ты вызываешь слова, не я их говорю. ТЫ берешь, не я даю. Я под твоим давлением, и я твоя».
«Сначала я безумно любила твои стихи, потом - свои стихи к тебе - потом свои возвраты к тебе (ТЫ-близко), а сейчас, кажется, просто тебя»
Пастернак: «Я говорю о тебе, как о начале. Как это объяснить? Обращаются как с драгоценностью. Как с вещью, заряженной золотом, любовно и осторожно. И так как я заряжен тобой, я люблю их всех за это обращенье. За чутье, за подчиненье тому, чем я дымлюсь, очевидно.
«Я больше стал думать, чем чувствовать».
«Боюсь избытка тебя в делах и в дне».
«Наше остается нашим. Я назвал это счастьем. Пускай оно будет горем».
Произошел разрыв-не разрыв, но отдаление, отдаление… Пастернак позволял себе не очень лестные высказывания о Марине Ивановне. Не о ее стихах, а о ней… как-то это не по мужски…

Странные отношения сложились у Марины Цветаевой и Анны Ахматовой. Они встретились 7 -8 июня 1941 года в Москве на квартире Ардовых.
После встречи Марина Цветаева восторженно отзывалась об Ахматовой. А та… Лучше всего об их взаимоотношениях сказала Ариадна Эфрон: «Марина Цветаева была безмерна, Анна Ахматова – гармонична…безмерность одной принимала (и любила) гармоничность другой, ну, а гармоничность не способна воспринимать безмерность»….
Гармоничность, безмерность. Я бы еще добавил для Марины – космос. Интересную мысль высказал Владимир Солоухин. Очень спорную, но интересную.
«Юность всегда отдает предпочтение Цветаевой, но с годами, со зрелостью, взоры (и души и сердца) всё чаще и увереннее обращаются к Ахматовой. Наше счастье состоит в том, что у нас есть и та и другая».
Честно говоря, я от существования стихов А. Ахматовой особого счастья не испытываю. Но это мое личное дело, да?
Цветаева засыпала Ахматову восторженными словами, посвящениями, стихами…
Опять много ее было…
А ведь то же самое было и с Арсением Тарковским, Юрием Завадским, причем, последнему она мстила…
Вот, нашел. Как по мне, Цветаева избыточна. А ведь величайший поэт, огромный, но не помещающийся ни в какие рамки: ни творческие, ни любовные, ни семейные, ни житейские…
Может отсюда и неприятие и окружением в эмиграции, и в России, и сыном… От нее отворачивались, ей, практически, не помогали, ее загоняли в петлю. Ее не взяли посудомойкой в писательский дом, находившийся в эвакуации неподалеку. И загнали.

Карманные расходы вызвали прям ностальгию.  

 А картинку бы лучше для другого раза приберегла, классная картинка! 

Другую найду. Долго ждать, потеряется.   
Просто меня расмешило, что ты 41-ую стр. ждать не стала....

---

---

Знакомый из родного города — Андрей, с детства мечтал про мордастую, наглую, с крепкой грудью собаку. Чтобы размером с теленка…. Вошла, взглядом внимательным гостей одарила – все ужаснулись. Кто под стол полез, кто на шкаф. Как-то так. Хотел взять мастино. Но в итоге семья (жена) с трудом (криками и слезами) уговорили его на тварюшку пониже ростом. Но с пастью тоже полный порядок. И зубищи впечатляют. Ротвейлер, если что.

Джек оказался смышленым щенком. Андрей нашел хорошего кинолога. Честно ходил заниматься. Дома тоже поддерживал систему воспитания. Так что проблем с Джеком не было. Ну, обуви съел много, когда зубки резались. С кем не бывает. (Жена про свои любимые итальянские сапоги долго кричала, страдала. Пришлось новые купить. Те старые были, кстати. Может все и к лучшему обернулось.) Ну, намордники терпеть не мог, от слова совсем.
С большим трудом приучили растущего парня к декоративному, который если что и не удержит – кожаный, широкий. Но по факту на башке болтается, прохожих успокаивает… Каким кривым путем Андрея занесло на охоту – отдельный вопрос. То ли просто решил свалить подальше от домашних дел, хлопот на выходные, то ли по друзьям, которые помешаны на ружьях и стрельбе – соскучился. Словом, прибыли. Вместе с псом. Джек не доставал занятых делом профессионалов. Возле хозяина обретался. Вокруг поглядывал. К выстрелам он давно привык.
Андрей довольно часто заезжал в тир. И все шло своим чередом, пока прямо к машинам охотников не выскочил молодой подраненный заяц. На него резво среагировало несколько собак. Они стремительно сомкнулись в кольцо, на какую-то секунду помешали друг другу ухватить, разорвать ушастого. Тут к лающей толпе подбежал мускулистый, с широкой как лавка спиной, ротвейлер. Заинтересовался, наверное. А заяц закричал. Чтоб вы знали, звучит очень похоже на плач ребенка. Дальнейшее – эпос. Джек ускорился, буквально в воздухе тенью размазался и вбил себя как танк в ряды велосипедистов, — в лающую огрызающуюся свору.
Началось быстрое избиение тяжеловесом бойцом без правил – тощих бегунов. Что уж там были за собаки… Каких пород? Не ведаю. Одна за другой взлетали в воздух или катились в сторону. Хозяева хватались за головы, сердца, кошельки, почки/поясницы… Орали матом. Командовали фу и все в таком роде… Андрей смотрел молча, открыв рот, обалдел потому что. Битва не затянулась. Стремительная схватка и чистая победа. Пять секунд, не больше. В финале Джек расшвырял клубок собак. Встал гордо над раненым молодым зайцем, широко расставив мощные лапы и показал зубки. Утробное тихое рычание. И короткие вопросительные взгляды в сторону хозяина. Типа, понимаю, это все вообще не по команде…
Случайно вышло как-то. Ты не против? Не сердишься? А? Заяц довольно опасный зверь. Может задними лапами порвать. Но не бился. Не трогал защитника. Съежился у него под пузом и скулил тоненько. Общество требовало добить ушастого, оторвать башку ротвейлеру, наказать самого Андрея. Потом мужики успокоились. В конце концов, кто считает на охоте синяки и шишки? А ни одна собака не пострадала слишком сильно. По мелочи только. Андрей, предупрежденный опытными людьми, что зайчик не персонаж мультика, может подрать, покусать – расстегнул куртку. Вот дурак, да? Завернул в нее все еще всхлипывающего зайца и пошел к машине.
Чувствуя себя идиотом, который не может предать собаку. Ведь Джек скакал рядом и радовался. Он прав. Он молодец. Он все сделал верно! Не надо обижать маленьких! Вдвоем поехали, Андрей как оплеванный – Джек ликуя – восвояси. Верней, втроем! Зайца тоже надо посчитать. Но не в город спешили. Свернули в поселок к дедушке. Он старый, мудрый, внука любит. Может, поймет? Ветеран покрутил пальцем у виска. Смачно выругался. И сказал: «Неси в сарай. В пустую клетку». Он там кроликов держал пушных, бабушке на вязание. Андрей смотрел на зайца. Тот тихо плакал.


Дед тоже присоединился к внуку и зверюшкам. С беломорканалом в крепких белых зубах. Ни одной пломбы между прочим. Постоял рядом. Похлопал Андрея по плечу. И вздохнул. Мол, теперь иди, дурень, ищи ветеринара…. А что? Ты же его привез, если я верно понял, чтобы отпустить? Когда он поправится. А как он самостоятельно с такой бочиной? Вот помню, на переправе меня зацепило осколком. Тоже кровища рекой»… Тетка, которую Андрей привез к дикому зайцу и смеялась, и хмурилась, и на Андрея задумчиво поглядывала, обрабатывая рану. Пообещала заглянуть через несколько дней. А Джек лежал чуть в стороне и глаз с клетки не сводил.
Потом горе-охотнички поехали домой, сдаваться жене Андрея. Она сильно не ругалась. Высказала мнение, немножко поязвила, да и позвала ужинать. Навещать ушастика ездили еще пару раз. А чуть позже – выпустили. Он несмело скакнул по полю. До леса метров десять – не расстояние. Джек догнал. Ткнулся мордой. Постояли рядом. Будто мысленно разговаривают. Андрей подумал, что ушастый зовет пса с собой. Мол, в натуре, что ты забыл рядом с этим двуногим? Давай жить на свободе… А Джек, оглядывающийся на хозяина, пояснял:
«Ну…. Свобода это хорошо. Но тут у вас в этом диком счастье адски холодно, клык на клык не попадает. Да и люблю я человека своего, привык».
На охоту Андрея и Джека больше никогда не звали. Еще бы. А жена моего знакомого, когда думала, что он не видит, подкладывала «сладенькому заиньке» в миску кусочки повкусней. Да. Так и стала называть зверюгу. -Зайка моя. Или -Зайчик. Зая. Джек с хозяйкой не спорил. Дурак он что-ли. У кого в руках половник, тот и прав. 


Н.Шумак

Ничего себе зайка!

ДНЕВНИК КОТА: Один день из жизни…



Утро.

Эта дура встала,
Волосенки почесала,
Сонно в ванную ползет
– Там ее подарок ждет.

Не в горшке, а как обычно
На пол я наделал лично.
Пусть позлится, убирая
– С добрым утром, дорогая!

День.

Душевно отоспался,
Только спакостить собрался
И вот тут, блин, как назло,
Мне конкретно не свезло.

Видел, шмотки надевала,
Рыло все размалевала,  
Думал, что куда-то прется,
Хрен поймешь, когда вернется,

А она меня схватила,
К коновалу потащила,
Тот мне, гад, вкатил укол
– Срок прививки подошел.

Ничего, за муки эти
Адекватно я ответил:
Мне уколы портят шкурку,
Ей же – кожаную куртку.

Время даром не терял
– По дороге куртку драл
И штаны ее из кожи
Так уделал – не дай боже!

Впредь запомнит, может быть:
Не хрен, блин, меня лечить!

(Несколько позже.)

На кровати рвал игрушку
– Черепашную подушку.
Так увлекся делом этим,
Что хозяйку не заметил.

По башке огреб не слабо
- Что за пакостная баба!
Случай к мести не искал
– Тут же под кровать нас...л.

Но, блин, снова облажался
– В руки сразу к ней попался,
Как последнего дебила
Рожей в луже отвозила.

Как отбился – сам не знаю!  
Так теперь мочой воняю
Будто я – ночная ваза,
Младший братец унитаза.

Мыть меня, наверно, будет…
Может к вечеру забудет?..
Защемился в тихом месте
– Сочиняю планы мести.

Вечер.

Эта меня мыла
(вот зараза, не забыла!)
Что за гадство, не пойму,
Кто я ей – тупой Муму?

За мытье ей отомстил:
Пару чашек я разбил.
Слушал, как она визжала
– На душе полегче стало.

В довершение к разору
Я содрал на кухне штору.
Долго прыгал, но достал:
Получилось! Оборвал!

(Ближе к ночи.)

Эта крем на рыло мажет,
Значит, скоро спать заляжет,
Свет пока горит, как раз,
Подведу дневной баланс.

В целом день прошел нормально,
Перевес за мной реально:
Счет в сегодняшнем турнире
В мою пользу семь – четыре.

Я вполне доволен счетом,
Отдых честно заработан.
Всё, ложиться можно спать,
Завтра будет день опять…

PS.... Да, еще, пожалуй, можно
Ночью поорать истошно,
Пару раз ее поднять
- Не хрен, блин, спокойно спать!

источник

«Волшебная сила искусства» Старая учительница вздрогнула и подняла глаза. Перед нею стоял невысокий…

– Здравствуйте, Елена Сергеевна!..
Старая учительница вздрогнула и подняла глаза. Перед нею стоял невысокий молодой человек. Он смотрел на нее весело и тревожно, и она, увидев это смешное мальчишеское выражение глаз, сразу узнала его.
– Дементьев, – сказала она радостно. – Ты ли это?
– Это я, – сказал человек, – проходил мимо школы и решил Вас навестить. Можно?
Она кивнула, и он уселся рядом с нею.

– Как же ты поживаешь, Дементьев, милый?
– Работаю, – сказал он, – в театре. Я актер. Актер на бытовые роли, то, что называется «характерный». А работаю много! Ну, а вы? Как вы-то поживаете?
– Я по-прежнему, – бодро сказала она, – прекрасно! Веду четвертый класс, есть просто удивительные ребята. Интересные, талантливые… Так что все великолепно!
Она помолчала и вдруг сказала упавшим голосом:
– Мне комнату новую дали… В двухкомнатной квартире… Просто рай…
Что-то в ее голосе насторожило Дементьева.
– Как вы это странно произнесли, Елена Сергеевна, – сказал он, – невесело как-то… Что, мала, что ли, комната? Или далеко ездить? Или без лифта? Ведь что-то есть, я чувствую. Или кто-нибудь хамит? Кто же? Директор школы? Управдом? Соседи?
– Соседи, да, – призналась Елена Сергеевна, – понимаешь, я живу как под тяжестью старого чугунного утюга. Мои соседи как-то сразу поставили себя хозяевами новой квартиры. Нет, они не скандалят, не кричат. Они действуют. Выкинули из кухни мой столик. В ванной заняли все вешалки и крючки, мне негде повесить полотенце. Газовые горелки всегда заняты их борщами, бывает, что жду по часу, чтобы вскипятить чай… Ах, милый, ты мужчина, ты не поймешь, это все мелочи. Тут все в атмосфере, в нюансах, не в милицию же идти? Не в суд же. Я не умею с ними справиться…
– Все ясно, – сказал Дементьев, и глаза у него стали недобрыми, – вы правы. Хамство в чистом виде… А где же это вы проживаете, адрес какой у вас? Ага. Спасибо, я запомнил. Я сегодня вечером к вам зайду. Только просьба, Елена Сергеевна. Ничему не удивляться. И полностью мне во всякой моей инициативе помогать! В театре это называется «подыгрывать»! Идет? Ну, до вечера! Попробуем на ваших троглодитах волшебную силу искусства!
И он ушел.
А вечером раздался звонок. Звонили один раз.
Мадам Мордатенкова, неспешно шевеля боками, прошла по коридору и отворила. Перед ней, засунув ручки в брючки, стоял невысокий человек, в кепочке. На нижней, влажной и отвисшей его губе сидел окурок.
– Ты, что ли, Сергеева? – хрипло спросил человек в кепочке.
– Нет, – сказала шокированная всем его видом Мордатенкова. – Сергеевой два звонка.
– Наплевать. Давай проводи! – ответила кепочка.
Оскорбленное достоинство Мордатенковой двинулось в глубь квартиры.
– Ходчей давай, – сказал сзади хриплый голос, – ползешь как черепаха.
Бока мадам зашевелились порезвей.
– Вот, – сказала она и указала на дверь Елены Сергеевны. – Здесь!
Незнакомец, не постучавшись, распахнул дверь и вошел. Во время его разговора с учительницей дверь так и осталась неприкрытой. Мордатенкова, почему-то не ушедшая к себе, слышала каждое слово развязного пришельца.
– Значит, это вы повесили бумажку насчет обмена?
– Да, – послышался сдержанный голос Елены Сергеевны. – Я!..
– А мою-то конуренку видела?
– Видела.
– А с Нюркой, женой моей, разговор имела?
– Да.
– Ну, что ж… Ведь я те так скажу. Я те честно: я бы сам ни в жисть не поменялся. Сама посуди: у мине там два корешка. Когда ни надумаешь, всегда на троих можно сообразить. Ведь это удобство? Удобство… Но, понимаешь, мне метры нужны, будь они неладны. Метры!
– Да, конечно, я понимаю, – сдавленно сказал голос Елены Сергеевны.
– А зачем мне метры, почему они нужны мне, соображаешь? Нет? Семья, брат, Сергеева, растет. Прямо не по дням, а по часам! Ведь старшой-то мой, Альбертик то, что отмочил? Не знаешь? Ага! Женился он, вот что! Правда, хорошую взял, красивую. Зачем хаять? Красивая – глазки маленькие, морда – во! Как арбуз!!! И голосистая… Прямо Шульженко. Целый день «ландыши-ландыши»! Потому что голос есть – она любой красноармейский ансамбль переорет! Ну прямо Шульженко! Значит, они с Альбертиком-то очень просто могут вскорости внука отковать, так? Дело-то молодое, а? Молодое дело-то или нет, я те спрашиваю?
– Конечно, конечно, – совсем уж тихо донеслось из комнаты.
– Вот то-то и оно! – хрипел голос в кепочке. – Теперь причина номер два: Витька. Младший мой. Ему седьмой пошел. Ох и малый, я те доложу. Умница! Игрун. Ему место надо? В казаки-разбойники? Он вот на прошлой неделе затеял запуск спутника на Марс, чуть всю квартиру не спалил, потому что теснота! Ему простор нужен. Ему развернуться негде. А здесь? Ступай в коридор и жги чего хошь! Верно я говорю? Зачем ему в комнате поджигать? Ваши коридоры просторные, это для меня плюс! А?
– Плюс, конечно.
– Так что я согласен. Где наша не пропадала! Айда коммунальные услуги смотреть!
И Мордатенкова услышала, что он двинулся в коридор. Быстрее лани метнулась она в свою комнату, где за столом сидел ее супруг перед двухпачечной порцией пельменей.
– Харитон, – просвистела мадам, – там бандит какой-то пришел, насчет обмена с соседкой! Пойди же, может быть, можно как-нибудь воспрепятствовать!..
Мордатенков пулей выскочил в коридор. Там, словно только его и дожидаясь, уже стоял мужчина в кепочке, с прилипшим к губе окурком.
– Здесь сундук поставлю, – говорил он, любовно поглаживая ближний угол, – у моей маме сундучок есть, тонны на полторы. Здесь мы его поставим, и пускай спит. Выпишу себе маму из Смоленской области. Что я, родной матери тарелку борща не налью? Налью! А она за детьми присмотрит. Тут вот ейный сундук вполне встанет. И ей спокойно, и мне хорошо. Ну, дальше показывай.
– Вот здесь у нас еще маленький коридорчик, перед самой ванной, – опустив глаза, пролепетала Елена Сергеевна.
– Игде? – оживился мужчина в кепочке. – Игде? Ага, вижу, вижу.
Он остановился, подумал с минуту, и вдруг глаза его приняли наивно-сентиментальное выражение.
– Знаешь чего? – сказал он доверительно. – Я те скажу как своей. Есть у меня, золотая ты старуха, брательник. Он, понимаешь, алкоголик. Он всякий раз, как подзашибет, счас по ночам ко мне стучится. Прямо, понимаешь, ломится. Потому что ему неохота в отрезвиловку попадать. Ну, он, значит, колотится, а я, значит, ему не отворяю. Мала комнатенка, куды его? С собой-то ведь не положишь! А здесь я кину на пол какую-нибудь тряпку, и пущай спит! Продрыхнется и опять смирный будет, ведь это он только пьяный скандалит. Счас, мол, вас всех перережу. А так ничего, тихий. Пущай его тут спит. Брательник все же… Родная кровь, не скотина ведь…
Мордатенковы в ужасе переглянулись.
– А вот тут наша ванная, – сказала Елена Сергеевна и распахнула белую дверь.
Мужчина в кепочке бросил в ванную только один беглый взгляд и одобрительно кивнул:
– Ну, что ж, ванна хорошая, емкая. Мы в ей огурцов насолим на зиму. Ничего, не дворяне. Умываться и на кухне можно, а под первый май – в баньку. Ну-ка, покажь-ка кухню. Игде тут твой столик-то?
– У меня нет своего стола, – внятно сказала Елена Сергеевна, – соседи его выставили. Говорят – два стола тесно.
– Что? – сказал мужчина в кепочке грозно. – Какие такие соседи? Эти, что ли?! – Он небрежно
ткнул в сторону Мордатенковых. – Два стола им тесно? Ах, буржуи недорезанные! Ну, погоди, чертова кукла, дай Нюрка сюда приедет, она тебе глаза-то живо выцарапает, если ты только ей слово поперек пикнешь!
– Ну, вы тут не очень, – дрожащим голосом сказал Мордатенков, – я попросил бы соблюдать…
– Молчи, старый таракан, – прервал его человек в кепочке, – в лоб захотел, да? Так я брызну! Я могу! Пущай я в четвертый раз пятнадцать суток отсижу, а тебе брызну! А я-то еще сомневался, меняться или нет. Да я за твое нахальство из прынцыпа переменюсь! Баушк! – Он повернулся к Елене Сергеевне. – Пиши скорее заявление на обмен! У меня душа горит на этих подлецов! Я им жизнь покажу! Заходи ко мне завтра утречком. Я те ожидаю.
И он двинулся к выходу. В большом коридоре он, не останавливаясь, бросил через плечо, указывая куда-то под потолок:
– Здесь корыто повешу. А тут мотоциклет. Будь здорова. Смотри не кашляй.
Хлопнула дверь. И в квартире наступила мертвая тишина. А через час…
Толстый Мордатенков пригласил Елену Сергеевну на кухню. Там стоял новенький сине-желтый кухонный столик.
– Это вам, – сказал Мордатенков, конфузясь, – зачем вам тесниться на подоконнике. Это вам. И красиво, и удобно, и бесплатно! И приходите к нам телевизор смотреть. Сегодня Райкин. Вместе посмеемся…
– Зина, солнышко, – крикнул он в коридор, – ты смотри же, завтра пойдешь в молочную, так не забудь Елене Сергеевне кефиру захватить. Вы ведь кефир пьете по утрам?
– Да, кефир, – сказала Елена Сергеевна.
– А хлеб какой предпочитаете? Круглый, рижский, заварной?
– Ну, что вы, – сказала Елена Сергеевна, – я сама!..
– Ничего, – строго сказал Мордатенков и снова крикнул в коридор: – Зинулик, и хлеба! Какой Елена Сергеевна любит, такой и возьмешь!.. И когда придешь, золотко, постираешь ей, что нужно…
– Ох, что вы!.. – замахала руками Елена Сергеевна и, не в силах больше сдерживаться, побежала к себе. Там она сдернула со стены полотенце и прижала его ко рту, чтобы заглушить смех. Ее маленькое тело сотрясалось от хохота.
– Сила искусства! – шептала Елена Сергеевна, смеясь и задыхаясь. – О, волшебная сила искусства…

(Райкина мы все смотрели, но и перечитать неплохо!)

ЖИВАГО И КУКУРУЗНИК

Александр Бирштейн

Сказочка такая была, помните наверное. Про Колобка… Как он от волка ушел, от медведя ушел, а уж от лисы…
К чему я это? Да, ведь – вот как странно получается. Живаго от Шалашника Разливного ушел, от Генералиссимуса ушел, а Кукурузник его все-таки достал.
Мне могут возразить, дескать, не казнили же, не посадили, не сослали даже…
- Подумаешь, - скажет кто-то, мол нервы надо крепче иметь!
Но откуда у поэта нервы? Ведь это же струны, на которых играет он миру о своей любви и грусти.
И окружает поэта печаль просторная, как небо на ветру.
«Жизнь прожить – не поле перейти»… Особенно, если жизнь эта при вождях, обрушивающих на нас социализм. Любой, живший (и живущий) тут, искалечен его обломками. И я, автор, пришедший к размышлениям своим по полю жизни. Не исключено, что минному…
Итак, Шалашник в Разливе Живаго погубить не успел. Тут, видимо, многие подсуетились. И Каплан – косоглазая килерша, забывшая правило: - Не умеешь – не берись!
Опять же, те теребят, эти… ходоки, эсеры, соратники. В общем масса дел, архисложных и архисрочных… С миру по нитке…
Генералиссимус Живаго не трогал. Возможно, просто, не до того было. То коллективизация, то борьба с оппозициями, а их не сосчитать, потом война, а после войны опять борьба. С разрухой, с ленинградцами, с врачами, с безродными космополитами… Забот полон рот!
Но как-то позвонил. Сам! Правда о жизни и смерти поговорить с Живаго не захотел. И то – кто больше вождя знал о смерти? Так что разговоры таковые – пустая трата времени.
Опять же, космополиты… Кстати, под понятие – безродный космополит – Живаго очень даже подходил! И родственники в Оксфорде! Живые! Но проскочил Живаго. Самого Генералиссимуса проскочил…
Видимо, как говорил, сперва у вождя руки не доходили, а потом он сам, Слава Богу, дошел.
А возможно, Генералиссимусу очень понравилась эпиграмма на злейшего друга Шалашника, которую написал Живаго.
Столетий завистью завистлив,
Ревнив их ревностью одной.
Он управлял теченьем мыслей
И только потому – страной.

Впрочем, сказанное можно отнести и к самому Генералиссимусу…
И Кукурузник Живаго спервоначалу не трогал. Он вообще понятия не имел – кто это такой. Малограмотным, на всю голову, был Кукурузник. Собственно, так тогда велось. Кто малограмотней – тот выше. И голова полегче – вниз не тянет.
Кукурузника интересовали международные дела. Да еще как! Очень он это дело любил. В гости куда съездить, туфлями по столу постучать… Хотя, туфлями он только один раз и постучал. Уж больно жали! Новые пришлось в гости к мировой общественности надеть, не разношенные. А они жали, гады, да так, что спасу нет. А тут такой случай! И туфли, наконец, скинуть можно, и свой протест мировому империализму выразить. Только империалисты эти и, примкнувшие к ним, слабовольные демократы порыва души не поняли, не оценили. Вернее, оценили, но в довольно-таки крупную сумму. Хорошо, хоть не Кукурузнику платить, а государству.
Опять же, туфли, после всего, снова надевать пришлось. Так что обидно до слез!
Большое зло затаил Кукурузник на империалистов и их пособников. Тем более, что еще одна причина имелась. Кукурузник Нобелевской премии добивался. И для себя, и для Плагиатора. (Был такой «писатель», прославившийся романом, украденным у другого и доносами, написанными собственноручно). Эх, мечты… А Нобелевскую премию совсем другому дали. Какому-то Живаго… А еще за роман, опубликованный за границей. У империалистов… У тлетворных западников…
- А это кто такой? – в ярости Кукурузник.
- Поэт! – отвечают, разузнав.
Да, чтоб какому-то рифмоплету за его куплеты премию такую дали, а Кукурузнику –шиш! Такого и быть-то не должно!
- Показать этому Живаго Кузькину мать!
Это команда такая у Кукурузника имелась, типа: - Фас! – у собачников. Ну, и кинулась свора собачья на Живаго, лая и подвывая.
У псов свои резоны имелись. И назывались они так:
- Зависть.
- Невежество.
- Ненависть.
- Бездарность.
- Трусость.
- Простота.
Названий-кличек много больше, но разве имена всех шавок запомнишь! Да, и много чести… Опять же, о те времена множество собак под одной кличкой ходило.
И началось!..

Обо всех и говорить не стоит. Да и противно. Да и жутко до чего люди дошли. Вина на них страшная…
Были и такие, кто промолчал. Даже не знаю, как их назвать.
Нашлись и приличные люди. Среди писателей, я имею в виду. Немного… Гораздо меньше промолчавших. Может, с десяток… Хотя, на такую страну и десяток приличных людей-писателей немало! Очень даже немало!
Множество кар братья-писатели, поддержанные «всем советским народом», предлагали. Среди самых мягких, сгоряча, выслать Живаго решили просить у правительства. Даже, вроде, попросили. Потом, правда, обратный ход дали. Рассудили примерно так:
- Будет Живаго на проклятом Западе жить-поживать, как им и не снилось, а им тут гнить при родном социализме! Несправедливо!
Короче, передумали.
Передо мной стенограмма заседания Союза писателей. Того самого, на котором Живаго из членов этого самого Союза исключили. Лучшего поэта России! Величайшего!
Смотрю на имена выступавших. Бездарь, бездарь, бездарь… Все бездари? Увы, нет! Так почему же? Говорил у же – у своры много имен.
А что Кукурузник? А Кукурузник телеграммы получать стал. Из других стран. И в огромном количестве! Раньше только из соцлагеря приходили, да и то на праздники, а тут – лавина!
Обрадовался сперва Кукурузник, а как читать начал – разозлился. Все о Живаго писали!
На всякий случай, слегка свору свою попридержал. Не успели псы-горемыки затравить Поэта сразу. Ну, да он сам, вскорости…
Ну почему, Господи, не сбылись слова к Тебе обращенные?
И убитый гимназистик молил.
И убитый красноармеец молил.
И Живаго молил:
- Воззовет ко Мне, и услышу я его; с ним Я в скорби; избавлю его и прославлю его; долготой дней насыщу его, и явлю ему спасение Мое.

Философские мини-рассказы про девочку, в которой любая женщина узнает себя



Жил-был мальчик. И была у него жена. Однажды он по наивности решил уточнить у неё зачем ей столько денег на платьишко и не стоит ли ей подумать. Уточнил. В итоге пришлось выделить средства на платьишко, компенсацию морального ущерба, посещение психолога, отпуск в Греции и на шоколадку с вафелькой. Теперь мальчик думает прежде чем уточнять.

Жила-была девочка. Она хотела помочь всему живому, но не знала как. Тогда девочка обратилась к мудрым и попросила совета, на что услышала «Успокойся. Это поможет».
Жила-была девочка. Однажды она прочитала, что каждый четвёртый человек на планете имеет психическое расстройство. Прочитала… и как-то тоже расстроилась.

Жила-была девочка. И был у неё муж с очень плохой памятью на даты, имена и договоренности. Поэтому завела девочка для него книжечку, куда аккуратным почерком вписывала инструкции по обращению с ней. Только муж спросит «а как?», она ему сразу ответит «страница пятнадцать, второй абзац». А тогда он возмутится «ну почему?» и она ему сообщает «сноска на полях под номером два». И, когда он возопит «когда это мы?», она ответит «пятого января прошлого года». Тут и возразить нечего! В общем, смекалистая была девочка.

Жила-была девочка. Она была очень красивая. Поэтому в магазине ее очень долго обслуживали. И в метро через турникет не сразу пропускали. Налюбоваться не могли!

Жили была девочка. У неё было универсальное средство от бессонницы: она шла работать.

Жила-была девочка. Она работала всю неделю и очень ждала выходных. А потом пришли выходные. Они-то ее и доканали.

Жила-была девочка. Она мечтала научиться танцевать, но слишком медленно шла к своей цели, потому что ленивая была. Бывало, встанет в 7 утра, детей разбудит, отведет по школам-садикам, посудомойку загрузит, стиралку разгрузит, в магазин сбегает, обед приготовит, немного поработает, мужа вечером послушает, уроки проверит, книгу на ночь почитает, пол вытрет. А потом доползет до кровати и сокрушается: так и не потанцевала. Ленивая, что и говорить!

Жила-была одна девочка. У нее был очень скудный внутренний мир с узким входом наподобие щели для жетонов в турникете метро. Новые люди туда пролезали, только если отпилить им руки, ноги, а иногда и голову. Вот, так и отпилит девочка человеку самые интересные места, втащит в свою картину мира и сидит скучает, потому что все люди одинаковые и поговорить не с кем.

У нас в садике произошло ЧП: повара заболели, музрук уехала жениться, завхоз повесил собак на дедушку Мороза, а выручать всех пришлось моей бабуле, Анне Ароновне, Мирре и немножко мне…
Утром позвонила Лида Романовна и попросила принести из дома пластинки. Если есть – с детскими песнями, чтобы мы не танцевали наши танцы и не пели наши песни совсем уж без музыки… Детских пластинок у нас не было. Поэтому я взяла пластинку Галины Ненашевой, которую любила мама, «Хабанеру», которую слушала бабушка и пластинку про нашего соседа в исполнении Эдиты Пьехи, мою любимую…

Анна Ароновна уехала на «Победе» в сад еще утром, а я еле дождалась маму и Мирру, которые отпрашивались на работе, и вся исчесалась от нетерпения и от новых белых шерстяных чулок, которые пристёгивались резинками с застёжками, пришитыми к маечке-лифчику. Колготки у меня были только одни, да и то бабушка не разрешала надевать их в сад, потому что у других детей их еще не было…
Наконец в дом ворвались Мирра и мама, обе с мороза, обе из парикмахерской, с начесанными чёлками, пахнущие лаком для волос и вкусными духами, раскрасневшиеся и весёлые:
- Эй, копуша, ты готова? Зачем столько пластинок набрала? – укутывая мой Снежинкин наряд в белоснежную простыню, спросила мама.
- Лида Романовна велела.
- Точно? – улыбнулась Мирра. – У вас ведь утренник, а не танцы.
- Точно. У нас музыкантша жениться уехала, так что теперь на пианино никому играть.
- Так давай я сыграю. Ты мне только скажи, что и когда. Я всё-таки десять лет музыке училась.
- Ой, ну там просто. Про «с водопада-падали», про зайцев, а еще про танец для снежинок.
- Ну…, первые две песни я, кажется, знаю. А что с танцем? Какая там мелодия?
Мама всегда говорила, что мне на ухо наступил медведь, поэтому спеть мелодию, которую играла нам музрук, было затруднительно. Да еще всё утро я слушала знаменитую Кармен с её «у любви, как у пташки крылья», а посему лихо отбарабанила: «Там-там – татам,та там, та, та-там…»
- Хабанера??? – страшно удивилась Мирра.
- Точно! – обрадовалась я. – Её и бабушка любит. Только она чуть-чуть другая, плавная такая…
- Ага, значит буду играть медленнее… Надо же, какая у вас интересная музыкальная руководительница… А ты будешь стих читать?
- Буду. Про мороз и солнце. Только он мне не нравится.
- Почему?
- Потому что он про ленивую тётю. Её будят-будят, а она всё спит и спит, и даже на экскурсию к «Авроре» идти не хочет. Несознательная какая-то. Хоть и красавица.
- А тебе какой стишок нравится?
- Тот, который мы с бабулей учили. Партийотический.
- Патриотический, наверное?
- Не знаю. Бабушка же партийная, значит партийотический.
Мама с Миррой захохотали и согласились:
- Ладно, читай свой «партийотический», если Лада Романовна не заругает.
- А я ей не скажу…
Когда мы первыми пришли в группу, там царило большое «воспитательское» оживление и какой-то почти переполох. Лида Романовна, в красивом красном кримпленовом платье, но почему-то в валенках, с красными щеками и красным носом тут же замахала нам руками:
- Люсенька, у нас чэпэ! Попроси дочь выручить. Она должна помнить сценарий. Мне в группе не будет…, э-э-э, временно, до, так сказать, нужного момента… Пусть она ребятами командует, когда и куда им выходить, кому за кем и так далее…

продолжение следует

- А у нас Мирра будет на пианино играть! – похвасталась я.
- Правда? Это замечательно. А то я с утра свою «Вегу» на такси привезла, чтобы хоть какая-то музыка была.
- Не волнуйтесь, - успокоила воспитательницу Мирра. – Я уже всё знаю. И про рыбаков, и про зайцев…
- Про рыбаков? – удивилась Лида Романовна, но тут же отвлеклась на что-то и показала нам на музыкальную комнату, - ступайте туда, там для родителей стол накрывают и стульчики поставлены, чтобы всех гостей рассадить.
Постепенно группа заполнилась моими друзьями, их родителями и гостями. На правах командира я бегала в своём волшебном наряде снежинки с белоснежной балетной пачкой, подтягивая противные панталоны, которых не бывает у настоящих балерин, и отдавал распоряжения:
- Угощения для людей ставьте на стол. Про угощения для детей я не знаю, куда. Аркашка, ты споёшь про «Берёзовый сок»? Я Мирру попрошу.
- Спою! – обещал мой приятель, страшно довольный, что я его назначила в солисты.
- Сташенко, Крохмаль, Калашников Саша! Вы будете петь про свою щуку?
- А надо разве?
- Надо! – отрезала я.- Вы сначала будете как будто матросы, а потом как будто зайцы.
- Будем!
- А Маринка Иванич будет танцевать во втором ряду. А в первом буду я и Люда Левченко.
- Почему во втором? – обиделась Маринка.
- А так мне Лида Романовна сказала.
Я показала своей вечной сопернице язык и убежала командовать в музыкальную комнату. Там чьи-то два папы наливали из трехлитровой банки в графин красивый красный компот, которого мне тут же захотелось. Когда они ушли, я схватила банку с остатками компота, спрятанную под столом и прибежала в раздевалку.
- Вот! Взрослинский компот! – объявила я с гордостью, и честно дала всем друзьям попить по чуть-чуть прямо из банки. Компот был сладкий-сладкий и еще немножко горький и смешно щипал язык.
Ровно в 12 часов нас отвели в группу, где нянечка и наши мамы уже накрыли нам обед. Каждая мама внимательно следила, чтобы её нарядный ребенок не испачкал новогодний костюм, опрокинув на себя что-нибудь из тарелок. Но в этот раз никто ложками не размахивал, не капризничал и еду специально не проливал на пол. Моя любимая Анна Ароновна приготовила всё так вкусно, что мы молча сметали и щи, и воздушное пюре, и сардельки, которые она не отварила, а поджарила. Даже компот был необыкновенно вкусным, а не водянистым, как обычно.
- Никто не знает, какое чудо с нашими детьми произошло? – спросила мама Люды Левченко. – Щёки румяные, глаза горят, едят с таким аппетитом, что просто загляденье! Вот что значит праздник!
- А еще будет рулет! – гордо объявила я. – Он еще вкуснее, чем щи про Сталина.
Родители засмеялись и стали дружно вытирать нам рты, подготавливая к утреннику. Через пять минут все уже сидели в музыкальной комнате.
У меня тряслись колени и голос дрожал от страха, но я понимала, что не могу подвести Лиду Романовну, поэтому я шагнула в центр комнаты и объявила:
- Концерт! Выступает старшая и подготовительная группа садика «Ручеёк». На пианине играет Мирра из женской консультации. Первым выступает Аркаша Иванченко.
Родители захихикали, захлопали, Мирра открыла инструмент и посмотрела на Аркашку. Тот поклонился, широко, как Муслим Магомаев расставил ноги, раскинул в стороны руки и очень громко и выразительно затянул:
- Я в весеннем лесу-у-у-у
Пил берёзовый со-о-ок…
Мирра чуть-чуть замешкалась, но на третьей строчке начала аккомпанировать.
- С ненаглядной певуньей
В стогу ночева-а-ал! – заявил Аркашка и приложил ладошки лодочкой к щекам, показывая, как именно он ночевал с певуньей. Зал взорвался от хохота. Родители смеялись и плакали почти всю песню, а под конец наградили Аркашку такими аплодисментами, которых во дворе на концертах ему никогда не перепадало от наших приятелей.
Мне стало жутко обидно, что хлопают не мне. Я отодвинула Аркашку в сторону, успев ему шепнуть, чтобы мальчики сняли заячьи уши и надели бескозырки и вышла в центр:
- Стих! Партийотический. Исполняет Инна Метельская.
Мне так же дружно захлопали.
- Я волком бы выгрыз бурра.. Бурратино… Бурратинизм, - споткнулась я с первой строчки и жутко испугавшись тихо добавила – К мандатым почтения нету….
Зал взорвался. Родители сползли со стульчиков, рыдая, а мама, извиняясь, выдернула меня со «сцены», объяснив, что я перепутала стих от волнения.
Зайцы, они же матросы, не растерялись, вышли на средину комнаты, но почему-то приложив ручки к груди, как показывали на репетиции, когда учили про зайцев и гаркнули:
- БЕСКА-ЗЫРКА белая. ПААА-Лоску воротник,
Пионеры смелые спросили напрямик:
КААА-кова парень года, КААА-кова парохода,
И на каких морях, ты побывал моряк…
Родители хохотали уже так громко, что в комнату заглянула Снегурочка, хотя по сценарию она была должна появиться только тогда, когда мы, снежинки, её позовём. Воспользовавшись суматохой, Аркашка решил еще раз стать героем дня, пошептался о чём-то с Миррой, вышел расхлябаной походкой на «сцену» и запел, как пьяный Никулин: «А нам всё равно, а нам всё равно! Бузьбаемся мы волка и сову!» Остальные зайцы быстро сориентировались и присоединились к песне, подпевая и подтанцовывая.
Нам с девочками стало обидно, что противные мальчишки пользуются таким успехом, поэтому Снежинки толпой подбежали к Мирре, а я, перекрикивая Зайцев попросила: «Давай танец Снежинок!».
И тут грянула Хабанера!!!
Девочки, да и я сама, немного испугались, потому как репетировали мы совсем другое, но тут же сориентировались, вспомнив, что именно этот танец часто показывают по телевизору в разных концертах и даже на «Голубых огоньках», и пошли хороводом, повиливая попками и помахивая ладошками вместо веера.
И тут, совсем даже без нашего зова, в зал вихрем влетел Дед Мороз со Снегурочкой и голосом охрипшей Лиды Романовны закричал: «Я услышал вас, друзья! Долго-долго ехал я, через реки-океаны, через города и страны, чтобы здесь возглавить вот – Новогодний Хоровод! Так подайте же пример всем ребятам СССР!»
Мирра по собственной инициативе заиграла «Широка страна моя родная», а Дед Мороз, перекрикивая пианино, запел, путаясь в мелодии «В лесу родилась ёлочка»…
Бабушка Аня застала нас аккурат на Хабанере. Такого лица я не видела у неё никогда. Пока дети водили хоровод возле ёлки, она оттащила меня в сторону и зашипела: «Ты что тут устроила? И почему от тебя пахнет вином?»
- Не знаю. Мы только щи про Сталина ели и еще компот взрослинский пили…
Закончился утренник относительно мирно. Родители были довольны, они такого удовольствия, как выяснилось, не получали давно. Бабушку благодарили за меня, объясняя, что у неё растёт не внучка, а «чистый Райкин», а потом ещё очень хвалили Анну Ароновну за её волшебный новогодний рулет, которого хватило не только детям, но и родителям.
Поэтому мне, конечно же, было страшно обидно, когда бабушка вечером объявила мне, что я опозорила её партийную честь, и теперь она со мной, хулиганкой, дебоширкой и малолетней пьянчужкой не будет разговаривать два дня и даже на новый год меня не поцелует.
Всё-таки нет в Мирре справедливости. Никому не влетело, кроме меня, а наоборот, очень даже всё понравилось.
Я тихо плакала, печатая для родителей нашей группы рецепт рулета от Анны Ароновны.

источник

Лохматый диагност

Татьяна Лаин



Пусть Время все возьмет!
Мой скарб земной
Да будет он изъят и уничтожен.
Зато я сберегу любой ценой
То, что провез я мимо всех таможен:
Оно мое, оно всегда со мной.
Роберт Фрост
Никакие уговоры и клятвенные обещания лечиться дома не помогли, и, как ни пыталась Аннушка « отмазаться» от курса лечения, онколог был настойчив, и ей пришлось - таки ехать знакомым маршрутом в знакомое отделение.
Ничего не изменилось за прошедший год. Те же стены, облупленные и оббитые каталками до штукатурки, тот же неожиданно проваливающийся под ногами пол, застеленный рваным линолеумом, те же огромные, на десять- двенадцать человек палаты со старыми панцирными кроватями и мутными, немытыми окнами. Тот же дворик с высокими старыми деревьями акации и абрикос, те же исчерканные любителями эпистолярного жанра скамейки, давно не крашенные и наполовину сгнившие. Только в уголке двора примостилась новенькая собачья будка, в которой мирно спала небольшая черно- белая собачка.
Анне указали на койку возле окна, она кинула сумку на не застеленную кровать, сказав, что белье у нее свое, и отправилась знакомиться с соседками по палате. Девять горьких судеб смотрели на улыбающуюся женщину кто с надеждой, кто равнодушно. Имея опыт « лежания» в онкологии, Анна знала, что только улыбкой и добрыми словами может поддержать зачастую совсем отчаявшихся больных. В этом отделении умерла ее мать, следом за ней - тридцатилетняя сестра, а на излете лет и Анну « зацепило»… От судьбы не уйдешь, как ни крутись…
Обойдя всех женщин, угостив каждую апельсином, поболтав немного о погоде, Аннушка вышла во двор. Собачка, только недавно спавшая в будке, сидела у самой двери в отделение. Она явно кого- то ждала. Как только Аннушка вышла, псинка принялась тщательнейшим образом ее обнюхивать. Анна удивилась и заинтересовалась, но в это время подошла санитарочка Дуся с миской каши и объяснила, что псина эта обнюхивает всех новеньких и « ставит свой диагноз - будешь ты жить, или же не выйдешь отсюда».
Анна была хорошим пропедевтиком, все - таки много лет работала врачом, и с интересом стала наблюдать за собакой.
Санитарка говорила, что если Белка не станет на тебя гавкать, то есть очень большой шанс излечивания или длительной ремиссии, а уж если гавкнет… простите, не судьба..
Анна затаила дыхание и терпеливо ждала, когда закончится сеанс обнюхивания. Дуся слегка коснулась плеча Анны, заставив ее присесть на корточки. Собака основательно обнюхала лицо и верхнюю часть тела, и отошла от женщины « не сказав ни слова».
Санитарка подняла вверх указательный палец и многозначительно произнесла:
- О! Поняла? Домой уйдешь, милая.- Удивительно….
Откуда этот мохнатый диагност явился? И что, все сбывается?
- Сама пришла. Не знаем, откуда и кто она…Мне кажется, что Белка и не собака вовсе. Ангел. Она такая внимательная и добрая ко всем. Ну, чистый ангел…И знаешь, все сбывается. Еще ни разу не ошиблась. Она здесь уже полгода. Если на кого гавкала - умирали, или здесь, или, выписавшись, дома умирали. Если не гавкала - уходили домой на своих ногах и задаривали Белку подарками. Видишь, какой у нее ошейник? Со стразами! Дорогущий! Один мужик подарил. Его предупредили, что жить осталось два месяца, а он, пройдя курс химиотерапии, на которой сам и настоял, ушел со значительным улучшением. Знаешь, он плакал, когда выписывался. Позже не раз приезжал, мяса привозил мешками и подарил Белке этот ошейник.. Да.. А другой отблагодарил тем, что будку привез. Вот так и живем.
- Но как же лежачие? Им ведь тоже хочется узнать, что их ждет…
Дуся хитро прищурилась и засмеялась:
- А полежишь здесь - и узнаешь, как. И потом, ведь не все хотят знать, что их ждет.. Многие отказываются от Белкиных услуг, боятся услышать лай. А тебя она самовольно обнюхала. Обычно так не делает. Значит, нечего тебе здесь задерживаться!
- Да я, вообще-то, на дневном стационаре. Днем только прокапать капельницу, а на ночь - домой. Не могу я здесь ночевать,- Анна грустно вздохнула и вытерла набежавшие слезы.
- Я помню тебя. Ты лежала год назад. Судя по поведению Белки, ты здесь теперь не скоро появишься. А может и совсем не надо будет… ох, заболталась я. Пойду собаку кормить.
Дуся поставила миску перед скромненько сидящей в сторонке и дожидающейся окончания нашей беседы собакой и ласково заворковала:
- Кушай, милая! Кушай, доктор ты наш…
- Она не доктор. Она диагност. Лохматый - хвостатый, - улыбнулась Аня и пошла в палату, решив нарушить свое правило и остаться ночевать, чтоб понаблюдать за собакой..
Как правило, первую капельницу Анна переносила хорошо. Рвота и прочие « радости» начинались позже. Поэтому она и попросила Дусю показать ночную « работу» Белки, если можно, нынешней ночью.
К вечеру привезли «лежачего» мужчину. Он настолько запустил свою болезнь, что были упущены все сроки. Неоперабелен. Ему оставалось только ждать конца. Все это « по секрету» шепнула Аннушке та же словоохотливая Дуся. И предупредила, чтоб Анна ждала в коридоре часа в два ночи. В это время все уже уснут, и она приведет собаку.
Ночью, укутавшись в теплый халат, Анна торчала у окна, как часовой и всматривалась в полутемный коридор.
Скоро послышалось цоканье коготков по полу и показалась Дуся, ведущая на поводке Белку. Она махнула рукой Аннушке и обе женщины тихонько зашли в двухместную палату, куда положили безнадежного новенького.
Анна, глядя на происходящее, усмехнулась: - Идиотская затея. Собака ставит диагноз! Нарушение санитарных норм, бред сивой кобылы… Попробовала бы она вот так провести собаку в свое отделение…
Пока Анна мысленно рассуждала, что бы она сказала начмеду о своих « фокусах» с собаками- диагностами, Дуся подвела Белку к постели мужчины и отстегнула поводок.
Белка запрыгнула на кровать и принялась обнюхивать лежащего новенького. Обнюхала, спрыгнула, направилась к выходу. Молча. Дуся толкнула Аннушку в бок:
- Ты поняла? Ошиблись врачи! Выживет наш задохлик!
Прицепив поводок к ошейнику, она подошла к больному и прошептала:
- Милай! Все будет хорошо! Белка не ошибается. Ты, главное, не раскисай. Домой уйдешь.«Задохлик» всхлипнул и прошептал:
- Спасибо!
Курс лечения Аннушка перенесла на удивление легко и без последствий. Ночевать она уезжала домой. А через неделю столкнулась в коридоре с « задохликом». Он оживленно, с шуточками разговаривал по телефону. От этой оптимистичной картины Анна расплылась в широчайшей улыбке и, проходя мимо мужчины, не удержалась и показала ему большой палец, поднятый вверх. Тот в ответ подмигнул и тоже широко улыбнулся.
Анна еще не раз приезжала в отделение онкологии, чтоб вручить персоналу презенты и цветы, а Белке привозила вкусный корм и, учитывая, что скоро наступит зима - теплую попонку, которую сама и сшила, предварительно измерив собаку. Попонка получилась теплая и удобная.
…Уже зимой, проезжая мимо отделения, Анна не выдержала и свернула во двор, узнать, как поживает удивительная собака и выписали ли того самого « задохлика». Белка встретила женщину радостно и выглядела упитанной и здоровой. Анна попросила медсестричку позвать Дусю и онемела от услышанного.
Добрейшая Дуся, милая и приветливая, была однажды облаяна Белкой и вскоре умерла от быстротечной, очень редко встречающейся формы рака, а тот самый больной, которому пророчили смерть, давно выписался домой.
Неисповедимы пути…

ГДЕ ВЫ СОХНЕТЕ БЕЛЬЕ?

Александр Бирштейн

Во дворе, вернее, через весь двор были натянуты веревки.
- Каждый сохнет белье на свой веровка! – постановила мадам Берсон.
Соседки не возражали. Свое – не чужое. Оно всегда приятно. Иногда, если своей веревки не хватало, вешали на соседскую, предварительно испросив разрешение.
Тетя Маруся затеяла большую стирку. Ну, раз в месяц можно же. Не постирушку, а именно стирку. С вываркой, щелоком и мелкими стружками вонючего стирочного мыла за девятнадцать копеек.
Ясное дело, своей веревки не хватило. И она заняла часть веревки мадам Берсон, ошибочно полагая, что сохнет белье на веревке тети Ани. А та пусть попробует пикнуть.
Мадам Берсон обнаружила диверсию, грабеж среди бела дня и возможность поскандалить случайно.
Просто соседи по лестнице устроили ей «мало места», так как мадам сильно не любила выносить мусорное ведро. Речь шла о суде (Межбижер), надеть ведро на голову (дядя Петя) и прочих приятных вещах. Короче, испортили мадам настроение. И вот с этим испорченным настроением она пошла выносить это проклятое ведро и увидела, что ее веревка (веровка!) осквернена. Не знаю почему, но мадам решила, что это дело рук тети Ани. Ну, та у нее поплатится!
- Кито? – заревела мадам, встав посреди двора. – Убью!
- Маруся! – радостно доложил ей Межбижер, который всегда и за всеми подглядывал. Это был облом. Мадам спохватилась, но поздно.
- Кыш! – велела Межбижеру она.
Межбижер отсеменил в сторону и притаился. Такое зрелище пропустить просто невозможно.
На ристалище вышла тетя Маруся с мокрыми руками, держащими таз и закатанными рукавами.
- Ну? – спросила Маруся.
- Зачем трогала моя веровка? – мадам явно хотела отложить партию.
- Где?
- Что где?
- Где написано, что она твоя?
- Все знают!
- А я – нет! – ответила Маруся и повернулась.
- Шоб ты сдохла три раза! – пожелала ей мадам Берсон.
Это меняло дело.
Маруся повернулась к противнице и пожелала ей, наоборот, долгих-долгих лет жизни, но с трахомой, сифилисом, холерой и аппендицитом. Были еще болячки, но они известны только тете Марусе и Медицинской энциклопедии.
Ошарашенная таким редким обилием неприятных возможностей, мадам временно онемела.
Решив, что соперница добита, Маруся бросила:
- Куска веревки ей жалко!
- Я дарю тебе весь веровка, если ты на ней повесишься! – проявила щедрость мадам Берсон.
- Она тебе самой пригодится!
- Таки нет!
- А чем тебя будут вязать санитары из Свердловки?
Дискуссия бы продолжалась дальше, но во двор вышла жена участкового Гениталенко Дуся с тазом, полным стиранного белья. Не обращая внимания на сражающиеся стороны, она стала вешать белье на веревку, временно оккупированную тетей Марусей.
- Эй! – взвыли практически одновременно бывшие конкурентки, - Что ты делаешь, лахудра?
- Сохну белье! – сообщила чистую правду Дуся Гениталенко.
- На чужой веревке! – выли дальше дуэтом тетя Маруся и мадам Берсон.
- На ней не написано! – ответствовала Дуся.
- У тибе на морда сичас будет что-то написана! – ринулась к ней мадам Берсон.
- Ваня! – заорала Дуся. – Ратуй!
Из квартиры на первом этаже выскочил участковый, на ходу расстегивая кобуру.
Мадам Берсон точно знала, что там ничего нет, но на всякий случай попятилась.
- Шоб тихо мне! – пригрозил Гениталенко и удалился.
Дуся победоносно хотела продолжить развешивание своих шмоток, но… Места-то не было! Пока суть да дело, Маруся не зевала!

НЕМНОГО О СЛАДКОЙ ЖИЗНИ

Александр Бирштейн·

Конфеты Maxim`s de Paris... Нарядная коробка. Конфеты Truffles? Бельгия. Вкусно! И… Нет, не могу сказать, что горько. И не могу сказать, что вкус не тот, а вот в детстве… Просто вспоминается что-то не всегда нарядное и сладкое. Хотя с конфетами. Разными…
Первыми моими конфетами были шоколадные бомбы. Были тогда такие. С мой кулачок величиной шоколадная емкость, а внутри, наверное, ликер. Потому что сладко. Года три мне было. Тогда еще однополчане регулярно общались. Вот и пришли как-то папины боевые друзья и мне, трехлетнему, гостинец достался. Штуки три, кажется, таких бомбы. Обрадовался. До того единственной сладостью был колотый сахар. Мама и спохватиться не успела, как парочку упер. Мне хватило. Ощущения описывать не стану. Скажу только, что потом очень даже этих конфет опасался.
А вот вторыми моими конфетами были… подушечки. Знаете, что это такое? Уверен, что мало кто знает. Карамельки в форме подушечек, примерно сантиметр на сантиметр, полосатые, мятые обычно. А внутри варенье. Такие подушечки давали к стакану вина в бодеге, устроенной прямо в нашем доме. Вино, мне, ясное дело, не покупали, но к стакану морса давали даже две конфетки. Очень вкусная штука. Но маловато, конечно, две подушечки четырехлетнему человеку. А вокруг – пьяницы – так их женщины из нашего двора называли. В основном инвалиды. Шумные, одеты плохо… С орденами… И разговоры… Так что, горьковаты мне, порой, были эти конфетки. Хотя карамельки полюбил именно тогда.
Уже позже помню раковые шейки. Очень вкусные. Но это, повторюсь, позже. Уже, когда я знал, что конфеты выдают не в бодеге, а в гастрономе или, в крайнем случае, в магазине «Золотой ключик», что на Дерибасовской. Я не помню, сколько стоили карамельки. Подушечки, примерно, рубль с чем-то, шейки, наверное, на рубль-два дороже… Конечно. Не простые же конфеты. В обертке. А на белой обертке розовый рак. Потом я прочел, что в состав этих шеек входили сахарный песок, сахарная пудра, патока, тертое какао, какао-масло, миндаль, фруктовая эссенция… Аж не верится. Сразу вопрос возникает – Кто столько всего конфете даст? – Не зряшный, между прочим. Помните несунов? У кого мы в Одессе масло-какао, миндаль, порошок какао покупали, помните?
Ой, забыл. Еще и похожие конфеты были – Гусиные лапки. Тоже хрустели…
А еще у меня были любимые-прелюбимые конфеты «Морские камешки». Драже такие разноцветные с изюминкой внутри. Как я их любил! Простые же конфетки, без образования, а прикипел к ним. И сейчас они есть, но не такие. Грубее, что ли. Те-то во рту таяли…
Из ирисок праздновал «Золотой ключик», хотя соглашался и на «Кис-кис». Ключики были в желтой обертке с ключиками. Их давали на закуску в очень приличных винарках, даже, помнится, в «Оксамите Украины».
Впрочем, как по мне тогдашнему, в детстве особой разницы с гематогеном, продававшемся в аптеках, не было.
И знаете, до сих пор люблю батончики!
Но были конфеты не очень доступные. Шоколадные. Дорогущие! Я даже помню, что конфеты «Кара-кум» стоили пятьдесят пять рублей за кило! Или пять пятьдесят после реформы. Виданное ли дело! Мне их точно не покупали. Правда, одна такая конфета обязательно была в подарке на Новый год. Но толку! Не распробуешь.
Мамины-папины гости, обычно, дарили чудные конфеты «Мишка на Севере». Вкууусные! Но полагалось всех угостить. Ходил, предлагал неохотным голосом. И, представляете, находились бессовестные люди, таки бравшие конфетку. Даже сейчас негодую.
Зато, мало кто пробовал конфету «Мишка на Юге». Такие конфеты с Михаилом Жванецким на обертке выпустили как-то на один из его юбилеев. Празднество было в Клубе одесситов, народу немного. Так что, не только сладко угостился, но и домой принес.
Еще были другие конфеты с картиной Шишкина. Но вкуса не помню. Тоже, наверное, дорогие. Мне такие не покупали. Покупали конфеты «Ласточка» в желтой с ласточками обертке. «Тузика» покупали… А еще «Красный мак».
А вот «Белочку» распознал много позже. Хорошие, уважаемы мной конфеты с дробленными орешками.
А «Грильяж»! Вы помните «Грильяж»? Вкуснейшие, твердейшие, опаснозубые конфеты!
А еще были шоколадки. Но о них в другой раз.

Каракума я уже давно не вижу в продаже.

Как ты должна была понять рассказ это тоже воспоминания...

«Зарекавшийся»

Ян Каганов

Марик как рос странным, так им и вырос: полный, необщительный юноша, чуравшийся веселых компаний своих сверстников, почти равнодушный к противоположному полу (и к своему тоже — не надо ни на что намекать!), с вечно уткнутым в книгу носом.

Книги заменяли Марику всё и всех. Телевизор он не смотрел лет с четырнадцати, заявив пялящимся в ящик родителям, что телевидение делается подонками для недоумков, и счастливо избежав наказания. В институте, вместо того, чтобы заглядываться на груди однокурсниц на уроках физкультуры, Марик записался в шахматную секцию. Нет, странный, странный мальчик!

Когда открылась граница, Марик бросил мединститут на пятом курсе и рванул из Львова так, как будто его травили собаками. Родители предлагали ему окончить сначала учебу и ехать уже с дипломом, но к тому времени они уже осознали, что спорить с сыном бессмысленно, хотя бы потому, что он, не участвуя в споре, делает только то, что считает необходимым. Поэтому родители безропотно поднялись вслед за Мариком и репатриировались в Иерусалим, где Марик немедленно восстановился на медицинском факультете местного университета (иврит, как выяснилось, он подпольно выучил еще на Украине). Получив же израильскую докторскую лицензию, Марик немедленно отправился на призывной пункт и добровольно призвался врачом в пехотный батальон. Рыхлый Марик в пехоте — умора! Но пойди докажи что-то тому, кто к своим поступкам относится, как к аксиоме!

Единственное, что как-то примиряло родителей Марика с ним, была его внезапная женитьба перед мобилизацией. С Катей он познакомился в университете, где она учила химию, и на третьем свидании сделал ей предложение. Видимо, Марик владел какими-то секретами крестных отцов мафии, поскольку отказаться от его предложения Катя не смогла и послушно отправилась вместе с Мариком в раввинат, где ей, чуть ли не единственной нерелигиозной девушке не пришлось врать об отсутствии добрачной половой связи с будущим мужем. До чего же странный этот Марик!

Но всё-таки одной из самых больших его странностей была ненависть Марика ко всему немецкому: товарам, языку, странам, где на нем говорят. Да, конечно, в Львовском гетто погибли его родственники, а тетку матери Марика — блестящего львовского педиатра — нацисты расстреляли в августе сорок второго вместе со всеми пациентами и персоналом больницы гетто, и, тем не менее...

Пепел Клааса в сердце Марика заглушал голос разума, и Марик продолжал утверждать, что шесть миллионов евреев уничтожил не Гитлер, а немецкий народ, и прощать этому народу Марик не желал ничего. Более того, он решительно прервал какое-либо общение с родным братом, уехавшим в свое время из Львова в Гамбург, и теперь, когда брат ежегодно прилетал в Иерусалим повидаться с родителями и показать им внуков, Марик, не желая слушать мольбу матери о примирении братьев, в эти же сроки улетал в Европу. Естественно, в те страны, где шансы услышать немецкую речь были невелики. Возвращаясь домой, Марик на глазах у родителей аккуратно выбрасывал в их мусорное ведро нераспечатанные подарки брата.

Вот и сейчас Марик, услышав об очередном визите немецкого родственника, улетел с женой в Тоскану. Проведя бессонную ночь в аэропорту и самолете, они немного покатались по Сиене, поужинали и расположились на ночлег в снятой на неделю старинной вилле, переделанной хозяевами в семь отдельных гостиничных номеров.

Катя и Марик видели уже десятые сны, как вдруг в дверь кто-то начал истошно колотиться. С трудом пробудившись и недоуменно глядя в окно (ночь на дворе!), Марик поплелся к двери.
— Кто там? — спросил он по-английски.
— Простите за беспокойство, вы доктор? — донесся из-за двери женский голос, говорящий по-английски с тяжелым немецким акцентом.
Марик удивился и открыл дверь. Перед ним стояла сухонькая женщина лет шестидесяти в кофте, надетой прямо на ночную рубашку.
— Мы ваши соседи, — объяснила женщина, — моему мужу очень плохо. Он задыхается. Я позвонила хозяину виллы, он вызвал амбуланс, но раньше, чем минут через сорок, он из Флоренции сюда не доберется. А хозяин вспомнил, что сегодня он записывал в журнал прибывших доктора и миссис Гершман. Умоляю вас, скажите мне, что вы доктор медицины, а не философии!
— Медицины, медицины, — буркнул Марик, делая в памяти зарубку наорать по приезде на своего турагента: зачем было упоминать докторскую степень в заказе, к чему это чванство?! Он быстро натянул джинсы и футболку, только теперь сообразив, что всё это время беседовал со старушкой в трусах, и поспешил в соседний номер. Проснувшаяся Катя из любопытства увязалась следом.

Сосед сидел в кровати и хрипел. На его синих губах белела пена. Очень толстый, в отличие от своей супруги, и, видимо, намного ее старше, дедок взглянул на Марика с мольбой.
— Отек легких, — пробормотал Марик, приложив ухо к спине старика, и ткнул его в левый сосок.
— Сердце болит? — отрывисто спросил доктор. Старик испуганно посмотрел на жену, которая что-то быстро залопотала по-немецки. Марик скривился. Старик перевел глаза с жены на эскулапа и покивал головой.
— Значит, не просто отек, а вторичный сердечной атаке, — не слишком понятно для посторонних (а кто, собственно, кроме Кати, мог его понять?!) объяснил Марик. — Ладно, за дело. Катя, мне нужно много ваты, спиртосодержащая жидкость и три чулка.

Марик на руках перенес старика к окну, распахнул обе его створки и посадил соседа на стул поближе к вкусному ночному воздуху. Катя, поискав нужные слова, как-то перевела слова мужа соседке, и женщины забегали по номеру. Через минуту толстяк дышал носом в пук ваты, сильно отдающей водкой, а оба его бедра и правая рука были крепко перевязаны чулками.
— Марик, что ты делаешь, если не секрет? — спросила Катя шепотом.
— Я ему сделал дыхательный фильтр — алкоголь осаждает влагу из легких. Ты же химик — неужели сама не догадалась? — упрекнул Марик жену.
— А чулки? Тоже самой догадаться? — съязвила Катя.
— Это я ему централизовал кровообращение — весь кислород, что есть в его артериях, нужен легким. Ноги могут немного подождать. Жаль, больше трех конечностей перевязывать нельзя!
— Надо же, — тихо сказала Катя, — а у меня за годы общения с тобой и твоими коллегами сложилось впечатление, что сегодняшние врачи без своих лекарств и приборов беспомощны, как простые обыватели.
— Так и есть, — кивнул Марик, — но мне повезло: в львовском мединституте пропедевтику и терапию нам читал профессор Семенов. Он из семьи земских врачей, сам начинал в деревне еще до революции и натаскивал нас на диагностику и лечение в полевых и сельских условиях. Как выяснилось, что-то из его уроков я еще помню.

Доктор налил еще водки на вату и подмигнул толстяку. Тот слабо улыбнулся и показал, что ему немного легче.
— Где ж эта чертова «скорая»? — вздохнул Марик. — Инфаркт ждать не любит, а я его тут без кардиограммы чую. Кстати...
Он резко повернулся к соседке:
— У вас аспирин есть? Давайте сюда.

Марик взглянул на дозировку лекарства, уточнил у пациента отсутствие проблем с желудком и всунул ему в рот две таблетки, показав зубами: жуй, мол. Немец прожевал аспирин и скривился от горечи.
— Ничего, ничего, вытащу я тебя, — сказал ему Марик почему-то по-русски и обрадовано прислушался: из коридора доносились торопливые шаги. Через минуту испуганный хозяин вводил в номер бригаду кардиореанимации. У вошедших врачей глаза поползли на лоб, но Марик быстро растолковал им суть своих действий. Доктора одобрительно выставили вверх большие пальцы и залопотали между собой.
— Кардиограмма, давление, мочегонное внутривенно, гепарин, — как бы про себя сказал Марик по-английски. Коллеги улыбнулись и синхронно показали Марику еще один интернациональный жест: «всё ОК». После чего занялись пациентом вплотную. Самый молодой член бригады тем временем уселся заполнять протокол.

— Как твое имя, доктор? — спросил он у Марика.
— Доктор Гершман, — ответил тот, косясь на выползающий лист кардиограммы и бормоча себе под нос: «инфаркт передней стенки, что и требовалось доказать».
— Где работаешь? — продолжил «допрос» итальянец.
— Врач в израильской армии. Точное место работы тебя, надеюсь, не интересует?
Доктора расхохотались.
— Доктор, ты еврей? — донеслось вдруг из-под кислородной маски, скрывавшей нос и рот больного.
— Еврей, конечно, — ответил Марик, пожимая плечами.
— Oh, mein Gott! — слабо сказал толстяк, но относилось ли это к еврейству Марика или к тому, что его закинули на носилки, осталось непонятым.

Марик помахал уезжающему соседу рукой и повернулся к Кате:
— Сразу предупреждаю: если ты хочешь меня подколоть, сначала хорошо подумай.
Катя покатилась со смеху:
— Нет, ну, согласись, что это забавно: с твоими попытками абстрагироваться от существования немцев спасать их на отдыхе по ночам.
— Во-первых, не их, а его, во-вторых, он бы и так не умер — ничего я его не спасал, а в-третьих, может, он вообще не немец, а какой-нибудь швейцарец из немецкого кантона.
— Можно подумать, что, если бы ты был уверен в том, что он немец, ты бы его не лечил, — фыркнула Катя.
Марик хмыкнул. Помолчал. Поглядел в окно:
— Светает. А спать, как ты понимаешь, уже не хочется. Пошли пить кофе?
Катя посмотрела на мужа, как будто видела его в первый раз: в ее глазах читалось море уважения, омывавшее островок любви. Они вернулись в свой номер, позавтракали и уехали во Флоренцию, твердо намереваясь выстоять сколько угодно часов, но попасть в галерею Уффици.

Вернулись на виллу наши герои уже под вечер: галерея оказалась выше всяких похвал, а наличие в ней буфета позволило Кате и Марику не выходить из нее почти до самого закрытия. Во дворе на скамейке сидела соседка и курила тоненькую сигарету. Она явно их поджидала, потому что поднялась им навстречу, как только узнала силуэт Марика за рулем съемной «Альфа-Ромео».
— Еще кому-то плохо? — пробурчал Марик. Катя прыснула:
— Обожаю твой цинизм, — сказала она, целуя мужа в щеку.
Они вышли из машины и приветственно помахали рукой немке.
— Как ваш супруг? — спросила Катя.
— Лучше, — ответила соседка. — Как и сказал ваш муж вчера, инфаркт и отек легких. Завтра моего Генриха переведут во Франкфурт: мы вызвали специальный вертолет для перевозок больных. Знаете, дома и болеть легче.
— Вот и хорошо, — бодро отозвался Марик, намекая, что беседа подошла к логическому завершению.
Старушка умоляюще посмотрела на него.
— Еще одну минуту, доктор, — сказала она, хватая за руку почему-то не Марика, а Катю. — Я понимаю, что отблагодарить тебя мне нечем: деньги бессильны, когда речь идет о спасении жизни, а без тебя амбуланс приехал бы к трупу. Я и ночью об этом догадывалась, а сегодня в больнице врачи сказали мне это прямым текстом. Но и уехать просто так я не могла.
— Принимаю вашу благодарность, — равнодушно сказал Марик, — но не надо преувеличивать: я всего лишь исполнял свой долг.
Немка, казалось, его не слышала: она повернулась к Кате, в ее глазах стояли слезы.
— Бог не дал нам детей, — шептала она, — он мой единственный ребенок, моя любовь, моя жизнь. Твой муж спас не только его, но и меня — без него мне на этой земле делать нечего. Пожалуйста, прими от меня это, пожалуйста!
— Что это? — удивилась Катя, глядя, как старушка надевает ей на палец кольцо с большим камнем.
— Это наше фамильное кольцо восемнадцатого века, полтора карата и белое золото. Оно в моей семье было больше двухсот лет: я последняя из рода прусских дворян, и, поверьте мне, это был славный род. А сейчас я хочу, чтобы это кольцо перешло по наследству к тому, кто заслуживает его больше всех.                                                                                                                                              
— Что вы? Этому кольцу, наверное, цены нет — я не могу взять его у вас, — запротестовала Катя.
— Девочка, ты не можешь не взять то, что я уже тебе отдала, — ласково погладила ее по руке соседка, прощаясь то ли с Катей, то ли с кольцом, плотно надетым на ее палец.
Марик глядел на это, словно перед ним разыгрывалась сцена из телевизионного розыгрыша, но поскольку телевизор он не смотрел никогда, то и не рыскал глазами по сторонам в поисках скрытых камер.
— Доктор, для тебя у меня тоже кое-что есть, — сказала старушка. — Это письмо от моего мужа. Только, пожалуйста, открой его после моего отъезда.
Она вручила Марику конверт, поцеловала Катю в щеку, села в серебристый «Мерседес» и резко рванула с места.
— Бабулю только в «Формулу-1» приглашать — ничего себе старт! — ошеломленно сказал Марик.
Он вскрыл конверт и при свете фонаря прочитал несколько строк, написанных по-английски дрожащим почерком:
«Спасибо Вам, доктор, за все. Спасибо и, если можете, простите. Генрих Гросс, унтерштурмфюрер СС».

Про Марека и немца уже было...

---

---

РАВНЕНИЕ - НА ГРУДЬ!
 Геня Моисеевна жила в абсолютно правильном месте: между старой аптекой и кладбищем. Она часто говорила: тем дамам, которым не помог универмаг на станции и аптека, но кому еще рано на кладбище и хочется еще хоть маленький шматок счастья, тем по дороге надо завернуть ко мне. Я сошью им такой лифчик и такой корсет, что у них не потемнеет в глазах, а жизнь заиграет новыми красками. 
Геня Моисеевна Шахнель шила лучшие бюстгальтеры по всей Казанской железной дороге и у нее не было отбоя от клиентов даже из Москвы. Геня так давно и так уверенно набила руку на чужой груди, что, не стесняясь, пришивала на свои изделия бирку "Шахнель", где вместо "х" был цветочек и получалась поперхнувшаяся Шанель. Если находился отважный камикадзе и глумливо спрашивал, не боится ли Геня подсиживать саму Коко, Геня, уничтожающе рассматривая нахала, отвечала: "Во-первых, эта буква "х" неприлична в белье, а, во-вторых, это Вашей Шанеле должно быть стыдно! Мои лифчики знают и носят все, а ее шматы никто в глаза не видел!" И ведь была права...
 Геня развернула свое дело с размахом. Два раза в году к ее калитке рано утром или когда стемнеет приезжал покоцаный рафик с надписью Школьные завтраки и нарисованным на кузове мордатым коротконогим школьником, давящимся ватрушкой размером с велосипедное колесо. Из кабины вылезал заведующий малаховским коопторгом Арон Квашис, а из кузова - два совершенно одинаковых крепких паренька, видимо отъевшихся на школьных завтраках, и часа два носили в дом Гени Моисеевна поблескивающие рыбьей чешуей плотные разноцветные рулоны дамаста и другого бельевого материала, складывая их в комнате без окон в поленницу.
 Раз в год, обычно - весной, у Гениной калитки был замечен румын, а, может, и цыган, но без кибитки и медведя, а с двумя огромными кожаными чувалами, где перекатывалось и звякало что-то непонятное. Скорее всего пуговицы всех мастей, крючки, пряжки, кнопки, ремешки и прочая бельевая упряжь. По субботам Геня не работала и к ней приходили две красковские могучие бабы гладить и отпаривать, а по понедельникам - две тонкие девушки-белошвейки с монашескими бледными лицами выполнять кружевные работы.
 Все остальное время Геня Моисеевна принимала клиенток и титаническими усилиями ставила их грудь на место. Это были времена, когда женщине еще прилично было иметь тело, и говорящий лист фанеры вызывал сочувствие, а не зависть. Тогда институт груди и других выпуклых частей тела не изжил себя окончательно, а мужская часть населения, невзирая на уровень образования или его отсутствие, национальность и финансовый статус, не пытались разглядеть даму сердца в бесполом подростке старшего школьного возраста, а с удовольствием сжимали в объятиях клиентуру Гени Моисеевны. Она же не просто упаковывала этих дам в достойную обертку, она исправляла некоторые погрешности и промахи природы и обеспечивала дамам не только высокий бюст, но и высокий старт. 
Когда клиентура Гени Моисеевны разрослась, то к ней нередко стали заглядывать по делу не только пышногрудые дамы или прикидывающиеся ими худосочные девицы, но и местные, а иногда и московские джентльмены в поисках подходящей спутницы. Не надо только считать Геню Моисеевну сводней, ни в коем случае! Скорее, она была селекционер и справочное бюро в одном лице. В чем-то она даже была провозвестником передачи Жди меня, но с ее помощью искали не постаревших бывших родственников, а моложавых будущих. И надо сказать, что и в этой сфере деятельности мадам Шахнель не подводила: ни единым сантиметром не соврав, она четко обрисовывала интересующемуся достоинства претенденток, далеко выходя за пределы своего узкого профиля. 
- А что, Генечка, или Роза Певзнер таки действительно такая аппетитная красотка или это дело Ваших волшебных ручек?
 - Шо я Вам скажу, Ефим Соломонович...Вот Ви - гинеколог, Ви все видите знутри, но кому эта интересна, кроме Вам и той женчины? Так и я. Шо я вижу - то я вижу, но хватит, шоб об етом знали я и та, шо я вижу. Я Вам просто говору: Ви берете Роза и не будете об етом жалеть. И все, шо Ви насчупаете, Вам таки да понравится. Только не рассказывайте ей, шо Ви видели ув наших общих знакомых знутри и меньше любите ее мамочка, иначе шо ув кого знутри будет знать вся Казанская железная дорога... 
- Гень Мойсевна, вспомни, нет там у тебя татарочки хорошей лет 40-45? У Рената из Хозяйственного магазина жинка померла, четверо у него, одному не сладить, а он еще и переборчивый.... 
- Фазиль, из татаров я имею трох, но на Рената вкус тянет только Наиля с объемом 132. Это таки неплохо, но ниже у нее объем еще больше, несмотря шо такие короткие ноги. Пусть Ренат не сомневается, она на их успеет и за детьми, и за ним бегать и пусть его не смущает нижний объем.
 - Генечка, дорогая, ты, пока мой заказ отшиваешь, подумай: мне пора женить сына! Леве уже 38, лысая голова и без очков меня не узнает, а все тянет. А я внуков увидеть хочу!
 - Миля, зесь не давит? Под мишками не туга? Твой Лева, нивроку, большой умнице, сейхл как у акадэмик, но эти девки же смотрят на вивеска! Поетому я советую тебе познакомить Лева с косой Бэлой Фрумкиной. Если не смотреть ей ув глаза близко, а еще и раздеть - это кукалке! Спрачь лёвины очки, када они будут знакомица и никто не пожалеет, даю гарантия! 
Апофеозом Гениных матримониальных талантов была удачная женитьба тогдашнего директора Малаховского рынка, старого холостяка Вагана Бадиряна. Какие только слухи о нем не ходили: и что он предпочитает школьниц, и что женщины его вообще не интересуют, чего только народ не придумывал! Но стоило Гене построить пару лифчиков историчке красковской вечерней школы, сорокалетней Аиде, как все эти сплетни рассыпались в одночасье, потому что уже через два месяца вся Малаховка и Красково плясали на их свадьбе. 
Меньше, чем через год, Геня уже шила Аиде бюсгальтеры для кормящей матери, а через пролетевшие, как мгновение, 11 лет перед Геней уже выпячивала намечающуюся грудь их старшенькая Гаяна.
 Ваган сиял, как орден Андрея Первозванного, и больше никогда не повышал для односельчан стоимость аренды рыночного места, а Геня каждый праздник получала неподъемную корзину фруктов. 
Геня Моисеевна гордо оглядывала пеструю малаховскую толпу.При той товарной убогости и бедности каждая третья женщина в Малаховке и окрестностях побывала в ловких и умелых гениных руках. Даже стоя на рынке в очереди за творогом или к бочке с молоком, Геня спиной могла определить, навалилась на нее ее счастливая клиентка или тычется неудачница в казенном белье. Те, кому повезло, разворачивали плечи, высоко поднимали подбородок и трехпалубной яхтой проплывали мимо кустов сирени и покосившихся заборов, делая вид, что не замечают восторженных и голодных взглядов встречных мужчин от прыщавых юнцов до седых почтенных отцов семейства.
 Вся Генина паства, что недокормленная в войну и после, что располневшая от макаронно-картофельной диеты, была Гениными стараниями рельефна, статна и одинаково головокружительна что в фас, что в профиль. И никакая бедность, пустые прилавки, холодящий ужас белья местного промышленного производства и железный занавес не смогли уничтожить привлекательность этих женщин и их ожидание счастья. 
Гени Моисеевны давно нет. На Малаховском еврейском кладбище на сухом солнечном пригорке стоит камень, формой подозрительно напоминающий огромную, обращенную к солнцу дамскую грудь, и на нем тускло сияют вызолоченные под именем Геня Моисеевна Шахнель слова "Ты умела творить красоту". Кстати, в этой надписи в фамилии вместо буквы "х"тоже выбит цветочек, поэтому те, кто не в курсе, иногда думают, что Коко Шанель похоронена в Малаховке.
 Говорят, памятник Гене Моисеевне поставил директор рынка Бадирян в благодарность за свое семейное счастье. И хотя Геня была абсолютно одинокой, могила ее ухожена и там всегда стоят свежие цветы. Все-таки в Малаховке многие имели вкус и знали толк в женских достоинствах. 
Рядом с домом, где я живу, три бельевых бутика. Чего там только нет, такое белье когда-то даже не снилось, кружева пеной вырываются из дверей на улицу! Прямо грех сверху что-то надевать! У сегодняшних девиц и дам нет проблемы оснастить свое тело. Но что-то нарушилось в природе. Девочки, девушки и дамы норовят что-то в себе переделать, добавить или урезать, реновации подвергаются носы, уши, губы, скулы и, конечно, грудь. Тысячи изобретателей корпят над конструкциями, которые зрительно поднимают то, что не поднимается, увеличивают то, чего нет вообще, прячут то, что утаить невозможно, разворачивают части тела в любом направлении, но счастья не прибавляется. Всё невозможно элегантно, головокружительно шикарно, безупречно и совершенно, но в глазах гаснет надежда и пульсирует обреченность.
 Геня Моисеевна, где ты, дай уже барышням счастье!

  Татьяна Хохрина

mamusia пишет:Про Марека и немца уже было...

Марик полное имя Марк. чего ты его на польский манер переделала. он в раасказе заявлял, что он еврей!

где-то, когда-то я читала про Геню Мойсеевну!