Уголок читателя - 3

Дина Рубина

ШАРФИК

Позвонили из популярного журнала, попросили интервью – к тридцатилетию творческой деятельности.
Ну что ж, это было закономерно; правда, известная поэтесса отмечала не такой уж серьезный свой юбилей, «первый юбилей» – пятидесятилетие, но публиковать стихи она начала рано, давно приобрела имя – не из звездных и скандальных, а из тех, что зарабатываются годами труда, бесстрашной искренностью интонации и некой последовательностью судьбы. На рубеже эпох, когда надломились и рассеялись многие имена, ее голос зазвучал с новой спокойной горечью и был услышан молодыми. Так что многие издания встрепенулись.
Итак, позвонили из популярного журнала, и она дала согласие встретиться и поговорить.
– Нина Аркадьевна, но журнал у нас роскошный, глянцевый, – продолжал журналист. – Нужна хорошая фотография.
– Приходите, покопаемся, – сказала она. – У меня этих фотографий – вагон и прицеп…
– А у нас, знаете, свой фотограф… Один из самых известных, может, слыхали – Михайлов. Очень серьезный господин! Снимает исключительно на черно-белую пленку… Только это, конечно, займет дополнительное время…
Она испугалась, что вот, пропадет целый день, собралась мягко отвести эту напасть, но журналист взмолился, стал доказывать, что надо, надо для хорошей публикации, и видно было, что ему не все равно, а значит, профессионал. Перед профессионалами же – в любом деле, будь то парикмахер, сантехник или высококлассный хирург, – она благоговела и чувствовала себя с ними абсолютно защищенной.
– Ну хорошо, бог с вами, – сдалась она. – Но ведь он станет мучать меня, я этого не люблю.
Парень оказался совершенно искренним.
– Конечно, станет! – воскликнул он почти радостно. – Обязательно будет мучать! Но потом вам останутся великолепные, редкие снимки – на все случаи жизни. Хоть в газету, хоть в книжку, хоть на стену в рамочку.
Так оно и получилось.
Само интервью прошло легко, как-то почтительно-приятельски: молодой человек оказался добротным и действительно вел себя как профессионал. Вопросы задавал толково и точно сформулированные, не банальные, острые, но не наглые, – говорить с ним было интересно и ненапряжно; к тому же был он из этого удивительного поколения совсем молодых людей, выросших уже в новое, прямоговорящее время, а ей всегда было странно и любопытно – что они находят в ее стихах…
Словом, за час управились и остались друг другом довольны.
Тут он спохватился, стал одеваться и пообещал, что вот-вот, минут через десять-пятнадцать, они появятся.
– Кто это – они? – спросила поэтесса.
– Ну, Михайлов и еще один, визажист…
– Кто-кто?!
Журналист смущенно и плутовски улыбнулся. Он уже стоял в дверях.
– Нина Аркадьевна, дорогая, но ведь если б я сразу сказал, что явится целая команда, вы бы меня и на порог не пустили?
– Конечно не пустила бы! – возмутилась она.
– Вот видите, пришлось снагличать. Простите ради бога, и…
В дверь позвонили, на пороге стояли двое; произошла некоторая рокировка – журналист откланялся, а двое вошли… Вот не было печали!
Один – пожилой и угрюмый, – собственно, и был фотографом. Он молча расставлял какую-то треногу с козырьками, вешал лампы, протягивал провода к розеткам…

продолжение следует....

Второй никем не был. Просто ходил, шатался по квартире, рассматривал книжные полки, фотографии на стенах и на письменном столе… Никуда не торопился. Это был высокий блондин лет двадцати семи, как-то по особенному изысканно одетый. Ничего броского или экстравагантного на нем не было. Но вся блекло-серая гамма мягких вельветовых брюк, джемпера и рубашки с открытым воротом, щегольская клетчатая кепка, которую он положил на стул в прихожей, длинный темно-вишневый шарф, оставшийся валяться на плечах, словно в изнеможении, неуловимо изобличали – тоже, как это ни странно, – профессионала.
У него была странная мимика нижней части лица. Вернее, просто необычного строения губы – припухлые и сложенные так, словно самих губ-то и нет, как будто он их вобрал в рот. Получалась какая-то постоянная глухая усмешка, не совсем уместная, – вроде он знает что-то особенное, чего пока не знает никто, и постоянно на это намекает.
– Витя, поищи-ка что-нибудь… – хрипло сказал фотограф Михайлов.
Она поняла, что эта тоска смертная надолго. Может, и весь вечер пропадет.
– У вас есть что-нибудь интересное? – спросил блондин, Витя, – в смысле реквизита?
– У меня не театр, – сказала она. – Вы что имеете в виду?
– Ну… шляпы какие-нибудь, шарфы, шали… Надо вас задрапировать…
– Да вы что! – удивилась она. – Вы, наверное, спутали. Я не танцовщица.
– Вы – женщина! – возразил Витя и опять улыбнулся своей странной улыбкой.
Нина Аркадьевна пожала плечами, пошла в прихожую и принесла оттуда две широкополые шляпы – бежевую и черную. Бежевую они сразу отмели, когда же она надела черную, они ахнули – так ей шли широкополые черные шляпы (она знала это и всегда покупала их себе в разных странах), – оживились, задвигались, потребовали и черное пальто, которое тоже оказалось в прихожей.
– Вот это уже что-то, кое-что… – промурлыкал Витя, цепко, мимо лица как-то, но всю целиком разглядывая ее, с этими своими поджатыми губами… – Шарфы?
Она покорно принесла из шифоньера в спальне разноцветные шарфы. Блондин выхватил все, стал ловко разбрасывать их на руках, раскидывать, вязать узлы на концах… Накинул ярко-алый шарф на ее плечи поверх пальто и сам остался в восторге…
– Витя! – гаркнул вдруг Михайлов. И застыл, оцепенело глядя в окно. Там впервые за эту осень падал мокрый снег. – Скорее! Хватай ее, хватай все, помчались на набережную!
И пока они под руки сволакивали обалдевшую поэтессу по лестнице вниз, пока заводили машину и ехали, Михайлов повторял:
– Ай-яй-яй, какая удача, а?! А я ж вчера погоду слушал-слушал, ждал, как маму родную, а они ни словом, ни словом!..
Мокрый косой снег летел все пуще, лепил на ветровое стекло машины целые нашлепки, как жвачку выплевывал… Нина Аркадьевна мысленно проклинала идиотский вечер, интервью, нахальную парочку, но, как выяснилось, это было только началом…
Они выволокли ее из машины, блондин стал вытворять что-то немыслимое: мять ее шляпу, нахлобучивать как-то вперед и на лоб, повязывать своевольно, как на бесчувственный манекен, шарф… Затем ей велели пальто расстегнуть и бежать под снегом вниз, по гранитным ступеням к воде. Михайлов стоял наверху, жадно щелкал фотоаппаратом, как из пулемета.
– Ко мне! – кричал он. – Бегите ко мне вверх по лестнице!
– Да скользко же! – восклицала она жалобно. – Я на каблуках, упаду!
– Бегите!!! – сатанея, кричал этот классный фотограф, расстреливая ее из аппарата. – Теперь вниз, к воде! Что вы остановились?! Я сказал: к воде, к самой воде!!!
– Я упаду в реку!
– Стоять!!! На меня!!! Еще! Отвернулась!!! Резко повернулась!!! Еще!!! Вверх, на меня! Еще!!! Побежала вверх, на ходу надевая перчатки!
Блондин в это время стоял с непокрытой головой рядом с Михайловым, наверху, улыбался… Снег летел, на ходу хлеща лицо густыми плевками, влажно и тяжело лежал на обвисших полях шляпы… Вода в Москве-реке была совершенно свинцовой на вид, гибельной, могильной…
Наконец Михайлов, весь мокрый и возбужденный, скомандовал возвращаться.
Они приехали домой – озябшие и уставшие, как собаки. Еще пощелкали ее под зонтиком возле подъезда, но все это уже было – так, на всякий случай. А главное было – там, на набережной, на скользких ступенях у кромки воды, где она резко взмахнула полой пальто, подняв голову вверх… И все они это знали.

продолжение следует...

Она включила чайник, нарезала колбасу и сыр на бутерброды, и минут десять они втроем молча жевали, отогреваясь.
– Как бригада лесорубов после смены, – сказала она… И они устало засмеялись.
Михайлов потом разговорился, рассказывал про свои выставки в Берлине и Париже. Как он снимал артистов Большого – за кулисами, после спектакля, взмыленных и изможденных… Видно было, что он доволен этим вечером. Доволен.
Она же стала ждать фотографий. Не интервью – там все было ясно, сотни раз проговорено в разных вариантах, ведь при всей изобретательности и разнообразии мыслей жизнь-то у нас, поди, одна, других фактов биографии себе не изобретешь. А вот фотографии ее интриговали…
Наконец через неделю позвонили.
– Нина Аркадьевна? – Она не сразу узнала этот голос – негромкий, с ленцой. – Мы сегодня получили контрольки… Там много чего, надо бы выбрать… Я мог бы зайти к вам вечером, показать… Как, будет у вас настроение?
Они договорились на восемь, ровно в восемь он и позвонил в дверь, и это ей понравилось – она терпеть не могла временной расхлябанности. Он опять был в чем-то неброско элегантном, неуловимо стильном. Голубой, с непонятным огорчением решила она…

Витя – кажется, в прошлый раз его звали Витя? – открыл портфель и достал лупу и несколько больших листов, разбитых на множество маленьких квадратиков. Это и были контрольки. Она склонилась над столом и – сразу ахнула… Даже на таких крошечных черно-белых заплатках, даже двигаясь и выгибаясь под выпуклым круглым стеклом, эти фотографии поразили ее. Все в них было: косой летящий снег, продрогшее пространство гранитных ступеней набережной, и гибельный шаг до кромки ледяной черной воды, и порывистая женщина в черном пальто и черной шляпе с удивительным, пойманным на лету горчащим взглядом. Она молчала и смотрела, смотрела…
– Ну? – спросил он, улыбаясь. – Так вот вы какая, поэт…
– Витя… – проговорила она тихо, потрясенно. – Я просто… я не знаю! Передайте Михайлову… Да нет, конечно, я сама ему буду звонить! Но я… Вы сказали, что надо выбрать? А я не могу! Я все, все их выбираю!
– Да, Михайлов – молодец, – согласился Витя. – Он, кстати, тоже доволен. Хочет одну из фотографий – вот эту, у воды, с летящей полой пальто, – сделать плакатом на своей осенней выставке в Женеве. Но, знаете, все мы – молодцы. И вы-то уж точно молодец, все безропотно вынесли! А я разве нет? Смотрите, какие летящие шарфы я вам навязал, они же совсем живые, видите?
– Да! Да! – охотно и благодарно откликнулась Нина Аркадьевна. – Да садитесь же, Витя, голубчик! Я вам кофе сварю.
Она поставила на огонь джезву, спросила:
– А где, кстати, вы так настропалились драпировать простых смертных баб?
Он усмехнулся своей плотной, закрытой улыбкой…
– О, это давно… – сказал он, – у меня когда-то была девушка, кореянка… Она вбила себе в голову, что у нее некрасивые ключицы… И поэтому всегда повязывала, накидывала, накручивала на шею и плечи шарфы и косынки. Она вытворяла с ними черт знает что – вязала узлы, косицы, закидывала на плечи в самых невероятных сочетаниях цветов, закалывала брошкой… Она входила, и за ней вечно тянулись какие-то шлейфы, вихри, тайфуны. Вот от нее я научился, – видно, была некая предрасположенность к бутафорским забавам… Выросло потом в профессию… Затянуло…
– А девушка? Он не сразу ответил, может быть, потому, что с явным удовольствием смаковал глоточками густой вкусный кофе… Показал бровями на чашечку, почмокал одобрительно, отпил еще глоток.
– …Она уехала в Париж, и по всему дому у меня долго валялись, свисали с полок и вешалок, в самых неожиданных местах развевались эти невесомые шарфики и косынки…

продолжение следует...

окончание
– Почему она уехала?
– Потому что я не держал ее, и она это чувствовала. Мы вообще были дружками и были абсолютно друг от друга свободны. Просто жили вместе, зная, что каждый может уйти когда вздумается… Бывало, она возвращалась под утро, или я уходил и пропадал по три дня… Так у нас было заведено, и никому в голову не могло прийти требовать отчета – где и с кем другой проводит время…
– Вы любили ее? – мельком бросив на Витю взгляд, спросила, доливая ему кофе в чашку, поэтесса.
Он помолчал.
– Не знаю… тут другое… как это объяснить… Это вот точно так, как ты знаешь, что на верхней полке книжного шкафа нужно вытереть пыль. Ее надо вытереть, и ты это знаешь, но есть ведь дела и поважнее. Проходит день за днем, тебя уже раздражает то, что надо вытереть пыль. И вот ты наконец ставишь стул, берешь тряпку, влезаешь на стул, чтобы вытереть пыль… И вдруг обнаруживаешь цветок в горшке, о котором совсем забыл, забыл его поливать, а он взял и умер… Понимаете?
Он посмотрел на нее прямо и вопросительно.
– Она вообще была забавным созданием, из совершенно иного, чем я, теста. Я человек осторожный и умеренный во всем. Абсолютный ко-мильфо. Никаких эскапад. Моя профессия – самое оригинальное, что во мне есть. Да и та, как вы могли заметить, втиснута в рамки строгого вкуса. А вот она, та моя девушка… Например, она прыгала с парашютом. Вот что меня еще в ней пугало. Я даже самолетов боюсь. Иногда просыпался ночью и смотрел на нее… Не мог постичь психологию человека, который не только находит в себе силы еще и еще раз подняться в воздух, но и встать на пороге раскрытой двери на безумной, туманной высоте и шагнуть в белесое ничто! Шагнуть!!! Иногда ночью я ощупывал ее плечо и думал: она летела… она сегодня летала… на такой высоте, она была в облаках!!! И не мог, не мог этого постичь!.. Иногда она казалась мне фантомом… Эти раскосые миндалевидные глаза, темные густые брови и вечные скользящие тени на лице от всех этих шарфиков, шалей-вуалей…
Он допил кофе, стал складывать в портфель листы с контрольными снимками.
– Погодите! – спохватился он. – А все-таки какой снимок вы выбираете для интервью?
Они опять вместе склонились над столом. Он подал ей лупу… Опять заскользили под увеличительным стеклом ее летящий шарф вдоль гибельной воды, беспомощный взмах руки, старающейся удержать на голове черную шляпу в крапинах снега…
– Этот все-таки? Я так и думал…
И стал собираться. Тщательно повязал темно-вишневый шарф, надел строгое длинное пальто, снял с полки в прихожей свое элегантное английское кепи.
Нина Аркадьевна стояла рядом и внимательно смотрела, как он одевается.
– А сейчас? – спросила она вдруг. – С кем она, если не с вами, Витя?
Он усмехнулся (эта странная линия губ, уже сложенных в улыбку)…
– Сейчас?.. Сейчас она, поди, с ангелами соревнуется – кто дальше прыгнет с облака…
– То есть?!.
– Эти парашюты, видите ли, имеют обыкновение иногда… Она просто запуталась в своем последнем шарфике… – Он помедлил и сказал невпопад: – Говорят, разница между любовью южан и северян – знаете в чем? На Юге любят тех, с кем спят. А на Севере – спят с теми, кого любят…
И опять его плотно замкнутая улыбка показалась ей не то чтобы кощунственной, но неуместной.
Он надел щегольское свое кепи, поцеловал ей руку и вышел.

Жила-была корова. Она была здорова.
Давала в сутки ровно сто литров молока.
Была в ней стать и сила. На шее бант носила
(надеялась, что встретит надёжного быка).
Быки из той округи мечтали о подругах.
У фермы собирались на тёлок поглазеть.
Решили – той что с бантом – не место рядом с франтом
(по той простой причине, что нужно похудеть).
Корова удивилась – «Худеть теряя силы?
Чтобы обвисло вымя и склеились бока?
Конечно, замуж надо. Но, я такого склада,
Что вряд ли заморочусь на глупого быка.»
А в стаде все худели. Не пили и не ели.
Обзавелись глистами и бегали трусцой.
О молоке нет речи и каждый Божий вечер
к весам, что возле фермы, брели худой толпой.
У всех сниженье веса! К быкам нет интереса!
Ночами рассуждают, как губы накачать.
Лечили всех карболкой, но было мало толку.
Пришлось гламурных тёлок на ливер отправлять.
Корове (той, что с бантом) нашли быка
(не франта).
Рога острее пики и кровью налит глаз.
Он за свою корову в клочки порвет любого.
Уж… очень бант красивый… И… вымя в самый раз…
Мораль проста : что модно – в быту совсем негодно.
Плясать под чью-то дудку – юродивых удел.
Смотрите в мир с любовью. Старайтесь быть собою.
И, женихи найдутся. И ливер будет цел.
@Галина Яковлева-Глейх Меньше

Про корову было....

ПРО ТИГРА И ФЕЛЬДШЕРА...



Приморский край. 2008 год. Деревня. Зима. Приближается два часа ночи.
Местный фельдшер просыпается от странного шума за окном, но поскольку шум быстро стихает, фельдшер решает не заморачиваться и продолжает спать дальше.
Утром, сладкий сон покидает его и наш герой мчится во двор (ибо утро, даже у фельдшеров, начинается не с кофе), но добежав до двери, фельдшер понимает, что открыть её не так просто как могло показаться на первый взгляд. Дверь чем-то привалена снаружи. Повторные попытки, также, не увенчались успехом. Совершенно отчаявшись выйти на улицу через дверь и не горя желанием опустошать мочевой пузырь в ведро, фельдшер принимает единственно-верное решение — лезет в окно. Но, оказавшись на улице, герой этой истории, решает сначала проверить, что там с дверью, а уже потом бежать в туалет. А вот это решение оказалось в корне неверным.
Дело в том, что зимним утром — в потёмках, фельдшер не мог увидеть на снегу следы довольно крупного зверя, которыми был усеян весь двор. Тигр (огромный самец) лежа на крыльце, прямо под дверью, смотрел на фельдшера холодным, но в то же время неагрессивным взглядом.
Быстро оценив ситуацию фельдшер понял, что добежать обратно к окну он, при всём желании, не успеет... В течение примерно десяти минут, новые знакомые изучали друг друга, благо в туалет фельдшеру уже не хотелось - эта нужда отпала сама собой, как только взгляды тигра и человека встретились.
Видимо тигр понял, что человек, стоящий перед ним, угрозы не представляет и пошёл на сближение. Вы когда-нибудь чувствовали как ваше сердце обрывается и падает вам в штаны? А вот фельдшер это очень хорошо прочувствовал! Всё-таки взяв себя в руки, наш герой вдруг замечает на шее тигра стальную удавку — "подарок" китайских браконьеров. Такие ловушки китайцы ставят на оленей и прочую живность, но иногда и тигр может попасться и вырываясь приобретёт такой вот "ошейник". Проволока уже достаточно глубоко впилась в кожу зверя и появились множественные нагноения. Это же в каком отчаянии должно находиться дикое животное, что бы обратиться за помощью к человеку? Так или иначе, фельдшер всё понял и две недели тигр жил у него в сарае, получал лечение и мясо. Местные жители очень с этим помогли. Безучастных почти не было. Все процедуры по обработке раны тигр переносил с завидным терпением и ни разу не проявил никакой агрессии. Спустя две недели после знакомства, тигр ушёл. Так же как и появился — ночью. Спустя какое-то время фельдшер снова не мог открыть дверь. Выйдя, как и в прошлый раз, в окно он увидел во дворе тигриные следы, а на крыльце лежала оленья туша.

Дикие звери благодарнее людей бывают...

ПтичкаBY пишет:Дикие звери благодарнее людей бывают...

Только это тоже было уже....

Александр Бирштейн

ЛЕСТНИЦА

- Каких глупость приходит в голову человек, если он йолд! – сказала мадам Гоменбашен и внимательно посмотрела в глаза управдому.
Управдом был новым и не знал мадам. До того, как его перебросили для исправления в это домоуправление, он возглавлял профком чулочной фабрики. Но, было дело, проворовался.
А на новом месте ему буквально сразу не повезло: мадам Гоменбашен пришла требовать чтоб отремонтировали лестницу в парадной.
Это было возмутительно! Все стройматериалы, выделенные домоуправлению на квартал, были уже надежно пропиты. И, стало быть, списаны.
- Заплатите деньги умелым людям, и они починят вашу лестницу! – отечески посоветовал он старухе.
Вот тогда-то мадам и молвила фразу, приведенную в самом начале.
- Причем тут йод? – вскинулся управдом.
- Я сказала про йолд, а не йод! – поправила его мадам Гоменбашен.
- Я ваших еврейских лекарств не знаю, так что не надо меня лечить! – обиделся управдом. – Не нравится лестница – сиди дома и не морочь голову занятым людям!
- Азан азой! – сказала мадам Гоменбашен и вышла. Домой она не пошла, а направилась в один из дворов на улице Раскидайловской.
Двор огромный и тенистый был просто создан для народных гуляний молдаванского пошиба. По двору возила ребенка в коляске красивая молодая женщина.
- Дора! – обратилась мадам Гоменбашен к молодой женщине. – Произошло большой несчастье и брис вашего младенца, дай Бог ему здоровья, будет без моя фаршированная шейка!
Фаршированная шейка мадам Гоменбашен была гвоздем любого стола не только в Одессе, но и даже в столичном городе Егупце, где тоже встречались приличные люди. Поэтому несчастная Дора покачнулась, как от удара.
- Юзик! Юзик! – закричала она, вызывая мужа. И Юзик явился в виде молодого человека, вечно прячущего глаза.
- Что мы имеем? – вопросил он недовольно. – Говорите бикицер, а то я занят!
Бикицер, так бикицер… И мадам говорила всего каких-то пятнадцать минут. Подробно и тщательно перечислив слова и жесты управдома. А в конце своей речи добавила:
- И он таки прав!
- Кто прав?
- Управдом! Если нещасный старуха не могут починить нещасный лестница, чтоб она не падала вниз, старуха должен сидеть дома и не выпендриваться!
- Мадам! Не давите мне на мозг! Я знаю все ваши штуки, еще когда заканчивал младшую группу детсада имени наркома Семашко!
- И таки что? – спросила мадам Гоменбашен.
- И таки вы будете иметь новую лестницу, а я фаршированную шейку на брис моего первенца. И учтите, что на этот брис будут хорошие люди даже с Куликового поля!
Через час к управдому пришла нехорошая ревизия. Люди совали нос во все дела и щели и не брали ни копейки. Когда недостача стала попросту неприличный, а срок, предполагаемый за нее, больше срока, который щедро давали за изнасилование, прозвучала фраза, потрясшая управдома.
- Пятнадцать лет за то, что несчастная старуха вынуждена сидеть дома из-за плохой лестницы…
- Она не так меня поняла! – взвыл как глушитель «Голоса Америки» управдом. – Я просил ее сидеть дома, пока не починят лестницу!
- А когда ее починят? – поинтересовалась комиссия.
- Сегодня! – поклялся управдом.
- Тогда мы придем завтра! – пообещала комиссия.
И работа в парадной мадам Гоменбашен закипела. Так что, люди, пришедшие с работы, очень удивились тому, что до двери мадам Гоменбашен поднимаются они по новой, причем, мраморной лестнице, а дальше уже топают по своей старой.
И брис состоялся. И фаршированная шейка затмила даже рыбу-фиш, заказанную на улице Жуковского, 7!
Как эту шейку хвалили! Как хвалили!
Сам заведующий отделом идеологии обкома партии, что на Куликовом поле, сказал, как припечатал:
- Это был лучший брис в моей жизни! И все из-за фаршированной шейки!
Вам мало?
Комиссия к управдому больше не пришла. Но его все равно вскоре сняли, потому что в городской театр понадобился новый директор.

Александр Бирштейн

ТЁМА

Мадам Гоменбашен завела собаку. Ха! Во сказанул. Собака у мадам сама завелась. Сидела у ворот, ждала, увидела мадам, встала, хвостом повиляла. То есть, поздоровалась. С достоинством. Есть не выпрашивала. Или пить… Все, как положено собакам воспитанным и культурным, умеющим себя вести. Во, вспомнил: и не лаяла! Ну, знаете, как простые, как дрова, собаки себе позволяют. Типа:
- Да здравствует мадам Гоменбашен – лучший в мире сочинитель куриной шейки со шкварками! Ура!
Короче, похвалила ее мадам. Слова какие-то вежливые, но приятные собаке сказала. Отнеслась, в общем, с уважением. А почему нет? Тут собака и объявила, что мадам Гоменбашен в качестве, как ее – тут собака немного запнулась, но нашла в себе силы и выговорила: - хозяйки! – вполне устраивает. Смешно даже! Как это потом в песне пели:
- Мы выбираем, нас выбирают…
Короче, пошла собака от ворот прямо к двери мадам Гоменбашен. И откуда знала, где та дверь? Не иначе, как кто-то из жильцов проболтался. Или конь Персик. Хотя, собака потом уверяла, что никого во дворе не знала… Поди теперь проверь!
Ой, где я остановился? А, там, где собака до двери дошла. Да? У двери мадам собака села и на мадам смотрит. Мол, я не против у тебя жить, а ты как на это смотришь?
- Ладно, - ответила мадам Гоменбашен, - живи, раз тебе так хочется! Да и я не против.
Вот так и стали они жить вместе. И гулять, ясное дело, вместе. Впереди собака, а сзади мадам Гоменбашен, держась за поводок, чтоб не потеряться.
Да, забыл сказать, что прежде того они имя собаке придумали. Вернее, меня придумывать заставили. Хотел я собаку назвать «Мадам Берсон». Но посовестился. Собака-то мне ничего плохого не сделала, зачем ее плохими словами называть. Тогда я предложил имя «Тетя Маруся». Но тут мадам Гоменбашен обнаружила случайно, что собака как раз мальчик. Но тут уже я от своего не отступил. Взял по две первые буквы от предложенного прежде имени, вот и получилось «Тема». Так Темой и назвали.
Прежде всего, Тема со всеми во дворе перезнакомился. Фамильярности, эдакого амикошонства не допускал, даже облаять мог. Средними словами. Соседи, все-таки. Но и не сторонился никого, даже коня Персика. Погладить разрешал. Поощрял приношения скромные, но с душой. Косточку, например, колбаски кецик. Возьмет практически губами подношение, хвостом благодарственные слова отобьет и в сторону. Там обследует и съест, конечно. Пару раз наиболее удачную, с его точки зрения, кость мадам Гоменбашен приносил, но та, почему-то дар не принимала.
- Выбрось эта гадость! – кричала.
Нашла дурака! Такую кость и на помойку. Совсем старуха плохая стала. Но Тема не спорил. И шел с костью во двор. Где ее и съедал-сгрызал охотно и с достоинством.
Коты, мерзавцы, правда, покушались иногда. Попросили бы, Тема, возможно, даже очень возможно, что и угостил бы. Колбасой, например. Так нет, эти коты Темины лакомства стырить норовили. Жулики! Один к куску колбасы напрямую подкрадывается, а другой, точнее, другая в засаде сидит. Только Тема рванется прямого агрессора наказать, вторая биндитка колбасу и хватает. Молдаванка, что вы хотите! Но долго безнаказанно противозаконные деяния совершать котам не пришлось. Мадам Гоменбашен посоветовала, как быть. Вот сидит Тема, шмат колбасы обнюхивает – ну, так положено! – а кот-бандюга воровским шагом к нему. И с ходу песню-Мурку воет. Ихняя, котячья бандитская песня это. Ну, Тема, натурально делает вид, что испугался, хвать колбасу и в сторону. Кот не отстает. Ну, и ладно. Съедает Тема поспешно колбаску. Разочарованный кот, допустим, браниться начинает. Ну, типа:
- Шо, лох, думаешь, твоя взяла. Да я тебя когтями так попишу, что старуха не узнает!
- За старуху ответишь! – предупреждает Тема.
Но кот предупреждениям не внимает, шипит дальше. Ну, сам нарвался. И Тима на кота кидается. Кот, опешив, деру дает. На дерево. И сидит там, недалеко плюясь и шипя, пока Тема второго агрессора или агрессоршу ищет. Ну, кошки они поумней. Сама из засады выходит, хвостом вертит:
- А шо такое? – спрашивает. – Я тебя трогала? Я у тебя колбасу эту, что из докторов делают, хвостом из пасти выбила? Нет? Ну и чего тогда пристегиваешься?
Почешет лапой морду Тема и отойдет. Ну, ее. Нашел с кем связываться.
Но это мирное развлечение.
А было и боевое.
Заходит Тема как-то домой, а мадам Гоменбашен, как Тема появился, и дверь не запирала. Так вот, заходит Тема в родную хату, а там вор! Сидит за столом, котлету ест. Котлету!
Малолетка этот вор, а в самом ценном понимает! Ну дал Тема ему оторваться! Тот на стул, потом на стол залез, «Мама!» кричит.
Тут мадам Гоменбашен заходит и в крик:
- Тема, оставь! Тема, прекрати! Тема, это свой! – оказывается, она себе еще одного кореша завела. Кроме Шурки. А Тему не предупредила. Ну, куда это годится? Хотел Тема хозяйство спасти, а на скандал нарвался. Впрочем, Шурка, когда пришел и про это все узнал, почему-то, обрадовался. Очень хвалил.
- Так и поступай всегда! Нечего посторонних вместо меня заводить!
И коржиками угощал. Слушайте, а ведь очень полезная вещь эти коржики!

Александр Бирштейн

ПЕРВОЕ, ВТОРОЕ, ТРЕТЬЕ

Помните наш двор? Конечно помните! Так представьте себе «картину маслом», как говорил покойный Гоцман. А на картине этой почти все наши знакомые. Стоят посреди двора и нюхают в разные стороны. Такое себе занятие. И, главное, уважаемые люди: тетя Маруся, Тетя Рива, Герцен…
Нет только мадам Берсон и тети Ани. Почему? Так об этом и сказ.
А все началось с одного – одного! – слова…
- Борщ! – веско сказала мадам Берсон и стало тихо-тихо. Как после ремонта.
- Я имею варить борщ! – развила мадам свою мысль и замолкла, ожидая оваций.
Но их не последовало.
- Ну, и что? – поинтересовалась голодная тетя Аня. Она была деликатна, как еж, случайно попавший за шиворот.
Мадам Берсон опешила. Как? Не оценить ее будущие труды? Она тут же позабыла, что планировала упереть весь будущий борщ самостоятельно.
- Аня! Я отрекаю тебя от тарелка! – громогласно объявила мадам. А это значило… Это значило, что борщ будут есть все, даже шлимазл Межбижер. Но не тетя Аня, ясное дело.
Что оставалось тете Ане?
А вот что!
- А я буду лепить вареники! – сообщила она.
- С чем? – спросила тетя Рива.
- С картошкой! – победоносно обвела глазами двор тетя Аня.
- Я люблю с мясом! – закапризничала мадам Берсон. Но на нее посмотрели с жалостью. Вареники ей явно не светили. Зато остальным… Народ представил себе, как после борща станет трескать вареники… И все дружно облизнулись.
- Кто ест борщ не получит вареники! – далеко зашла в своей мстительности тетя Аня.
- Хто жрет вареники не получит борщ! – запоздало и бесполезно отреагировала мадам.
Вот так номер…
Все немножко растерялись. А «дуэлянтки» разошлись по квартирам. Готовить, конечно.
- Может, помирятся? – пролепетала тетя Сима.
- Держи карман шире! – зло бросила тетя Маруся.
Настроение как-то срочно испортилось. Вот, поймите: если есть только борщ, то люди угощаются борщом и счастливы. Но какое счастье может быть, если они знают, что есть еще и вареники, но им они недоступны? Или наоборот: лопать вареники, зная, что борщ им не достался! То еще мучение.
И все посмотрели на тетю Марусю. И она осознала.
- А я буду делать компот! – сказала она. Но так, что услыхали все. И мадам Берсон, и тетя Аня. В крайнем случае, им об этом тотчас рассказали.
- Первое, второе и третье! – сказал Герцен и добавил, - Ну-ну…
Кто жил в Одессе или хоть раз побывал в ней в начале лета, знает, что лучший в мире компот – это компот из клубники с черешней. Да-да, этот совсем простой компот. Простой…
- Это-то и плохо… - подумала тетя Маруся. А потом улыбнулась и сказала:
- Ничего, справлюсь…
В те времена одесское лето богато было на клубнику, продававшуюся в лукошках из бересты. В лукошко входило до трех с половиной кило ягод. Сперва Маруся хотела взять два кило, а потом вспомнила мадам Берсон и купила целое лукошко. Черешню пришлось везти с Привоза, ибо Марусе нужны были и белая и черная. Ну, а сахар всегда – ну, почти! – имелся в гастрономе «Темп».
- Это же грабеж! – размышляла тетя Маруся по дороге из гастронома. – По семьдесят восемь копеек за кило сахара!
Оставив дома припасы, тетя Маруся пришла к тете Ане.
- Аня! – с порога начала тетя Маруся, - Я решила к твоим вареникам сварить компот!
- Знаю! – неприветливо ответила тетя Аня. Она месила тесто. А это дело ответственное. Одной муки белой шесть стаканов! Шутка? Тетя Аня как раз залила муку водой и размешивала ее.
- Представляешь, - продолжила тетя Маруся, - кинулась я готовить, а у меня сахара не хватает! Не одолжишь стакан?
Честность тети Маруси во дворе сомнений не вызывала, поэтому тетя Аня кивнула на полку с банками.
- Бери сама, у меня руки в тесте.
- Трудишься… - одобрила Маруся. – И мадам… - Тут Маруся сделала вид, что осеклась.
- Ладно, говори! – разрешила тетя Аня.
- Представляешь, мадам таки взялась готовить борщ, но сало на зажарку хочет резать пластинками, а не кубиками!
- Вейз мир! – заголосила тетя Аня, - Она, что с ума сошла? У нее ж не получатся шкварки! Сало надо порезать кубиками и выжаривать на медленном огне!
- Да, ты права… - Маруся опустила голову и как-то поникла, словно это она, а не мадам Берсон допустила такое преступление против человечества.
- Скажи ей, скажи ей, от себя, конечно! – настаивала тетя Аня.
С тем и расстались. И Маруся, не заходя домой, помчалась к мадам Берсон.
Та, нарезав сало кубиками, выжаривала его на сковороде.
- Роза! – с порога завела Маруся, - Я решила к твоему борщу сварить компот. Пусть у нас будет на этот раз жидкий обед!
- Кинь больше клубника, я ее так люблю! – велела мадам Берсон. – И сделай сладко!
- Ладно, я, как раз, у Ани сахар заняла… - тут Маруся опять сделала вид, что осеклась.
- Что Аня? – вскинулась мадам Берсон.
- Представляешь, она, таки, решила делать вареники! Но знаешь, мне не нравится, как она делает тесто!
- А как? – сильно заинтересовалась мадам.
- Она кладет яйца раньше воды!
- Низзя! – взвыла мадам Берсон.
- Я знаю… - опечалилась Маруся, но она ж только тебя слушала всегда…
- Так скажи ей! – разрешила мадам Берсон.
- Хорошо. – скромно сказала тетя Маруся. Придя домой, она вымыла клубнику, очистила ее от хвостиков и ненадолго отложила в сторону. Потом вымыла черешню и оборвала черенки. Небольшая, литров на двенадцать кастрюлька имелась. Наполнив кастрюлю на три четверти водой, Маруся поставила ее на огонь. Оставалось немного времени, чтоб зайти к тете Ане.
- Аня! – сообщила она, - Мадам Берсон кладет в зажарку резанную свеклу!
- В зажарку? – переспросила тетя Аня. – А как она ее делала?
- Ну, как ты сказала. Нарезала сало кубиками…
- Эта Роза, иногда, умеет слушать более опытных! – вынужденно похвалила мадам Берсон тетя Аня. Но тут же спохватилась. – Так ты говоришь, она в зажарку режет свеклу?
- Режет… - подтвердила тетя Маруся!
- Беги к ней и скажи, что так нельзя! Надо свеклу отварить в бульоне, а потом натереть и первой положить в сковородку с жидким салом… А только потом морковку и лук!
- Бегу! – на ходу сообщила Маруся. Но побежала не к мадам, а домой.
И вовремя. Вода в кастрюле закипела. Тогда Маруся кинула в воду черешню, а пару минут спустя и клубнику. И сразу кухня наполнилась ароматом. Не теряя времени, Маруся стала добавлять сахар, пробуя варево с помощью деревянной ложки. Потом выключила огонь и поставила кастрюлю в таз, до половины наполненный водой. Ну, чтоб быстрее остыло.
Впрочем, можно было не спешить.
Мадам Берсон только-только вытащила мясо из бульона, оставив там мозговую кость. Пока мясо остывало, она натерла сваренную свеклу и стала ее поджаривать в сале. Тертая морковка и шинкованный лук ждали своей очереди.
- Роза! – ворвалась к ней тетя Маруся, - Беда на дворе!
- Вуз трапылось? – испугалась мадам.
- Аня не хочет делать картофельный фарш с жареным луком!
- Как? – у мадам Берсон просто отнялся язык.
- Она говорит, что жареный лук будет в подливке.
- И там, и там! – хватала ртом воздух мадам Берсон. – Беги! Беги и скажи! – и она без сил опустилась на табуретку.
- Аня! – закричала, едва войдя тетя Маруся, - Мадам Берсон кладет томат раньше морковки!
- Так не бывает! – не поверила тетя Аня, добавляя в пюре две трети жареного лука и перемешивая все.
- Это ты говоришь, - возразила тетя Маруся, а Роза… Ну, ты ж ее знаешь!
- Знаю… - огорчилась тетя Аня. – Она ж такая неумеха…
- А с такой готовкой еще и борщ испортит и голодной останется, - добавила тетя Маруся, - а ей вредно…
- Так отнеси ей вареники, - разрешила тетя Аня, нарезая тесто на кружочки тонким стаканом.
- Не выйдет, - огорчилась тетя Маруся. – Она такая гордая… Если бы вместе со всеми…
- Я к ней не пойду! – почти сдалась тетя Аня.
- А ко мне?
- К тебе можно!
С тем и расстались.
Мадам Берсон забросила в бульон мелко нарезанное мясо, потом картошку. Погодя минут десять, она посолила варево, поперчила и кинула капусту. Луковица и букетик зелени, наоборот, выварившись, полетели в мусорное ведро…
Вы, наверное, не удивитесь, но разговор тети Маруси с мадам был аналогичен разговору с тетей Аней. Впрочем, результат был тот же. Мадам тоже согласилась отнести свое "произведение" к Марусе.
Ну, что еще добавить?
Мадам залила в зажарку в дополнение к свекле, луку и моркови еще и томат.
Тетя Аня налепила дикое количество вареников.
Мадам Берсон вылила зажарку в бульон.
Тетя Аня поставила вариться воду.
Тетя Аня опустила в кипяток первую партию вареников, предварительно посолив воду.
Мадам Берсон добавила в борщ немного сахара.
Тетя Аня, увидев, что вареники всплыли, подождала три минуты и стала их вынимать.
Мадам Берсон насыпала в кастрюлю мелко шинкованную зелень и накрыла ее крышкой. Через минуту она выключила огонь.
А что тетя Маруся? О, она пригласила всех соседей к себе. И велела принести сметану.
- Ложки, вилки и тарелки свои! – добавила она.

Александр Бирштейн

ТОЖЕ УРОК

Он внимательно и с любопытством смотрел на меня. И молчал. Я тоже помолчал, переминаясь с ноги на ногу. А потом выпалил:
- Я наказан несправедливо!
Он и тут не сказал ни слова. Просто смотрел на меня, подперев рукой голову. За спиной у него, вместо обязательного портрета обязательного человека висела картина с А.С. Пушкиным. Это подбодрило, и я ринулся в бой.
- Да, я сказал учительнице, что она дура! Ну, и что нового она о себе узнала? А вы о ней?
- Виноват в том, что сказал это вслух? При всем классе? А разве это государственная тайна?
- Не зарываться? Ладно… Но вы же сами учили, что нельзя лгать, лицемерить, что надо всегда говорить правду в глаза, «как бы горька она ни была»… Ваши слова?
- Да, она намного старше меня. Согласен. Но не умней же!
- Учительница? Я знаю, что учитель происходит от слова «учить». Но чему может научить человек, который сообщает:
- Сегодни мы будим проходить роман товарища Пушкина «Евгэний Оньегин»!
- Не смолчал? Вырвалось… Да, нет, ничего такого. Честное слово! Что именно? Что будем, конечно, проходить, но, безусловно, мимо.
- А она? Дала мне книжку и сказала, что раз я такой умный, то буду читать «Евгэния Оньегина» для всех, поэтому вслух.
- Я? Ответил, что раз я такой умный, то буду читать, но наизусть. И начал…
- А она сказала, что устно не полагается, а надо по книжке.
- Что я? Взял книжку… зоологии вверх ногами и читал. Нет, не зоологию. А «… всех уважать себя заставил…».
- Вот! – сказала она. – Заставил себе уважать! Я тоже заставлю! Тибя уважать! Миня!
- Тогда я буркнул, чтоб иголки купила.
- Для чему? – поразилась она. – У нас, промежду прочими, литература, а не кройка эта самая, что с шитьем!
- А я только под пыткой вас уважать смогу. И то, если не выдержу!
- Ты кого фашистской мордой обозвал? Сам морда… Гаденыш! Партизан недорезанный! Румынов на тебя нет!
- Тогда я попросил насчет румын подробней. Но она отказалась, пообещав, что насчет румын и как себя на уроке вести мне объяснят в другом месте.
- По месту работы? – уточнил я.
- Я там вобше не работаю! – сообщила она.
Тогда весь класс взревел:
- Где там?
- Нэ ваше дело! Кто не хочит изучать «Евгэния Оньегина» покладите дневники на парты! Живо у мене двойку споймаете!
- А кто хочет учить поэму «Евгений Онегин» бегите отсюда без оглядки! – посоветовал я.
А она сказала, что я сильно умный и даром мне это не пройдет.
- А не даром? – спросил я. А она захотела узнать, на что я намекаю. Вот еще. Стану я намекать на то, о чем вся школа говорит! Вот тогда я ей и сказал, что она дура, причем, безграмотная!
- Не мне судить? Это правда! Судить, конечно, не мне. И за румын, кстати, тоже!
- Ну и пусть она бывший работник обкома! Вы эти обкомы развели, а нам за это расплачиваться?
- Замолчать? Пожалуйста! Только зачем вы меня сюда вызвали? Чтоб я молчал?
- Вернуться в класс? Хорошо… А родителям когда в школу прийти?
- Зачем? Ну, вы ж их чуть что вызываете…
- Не надо им приходить? И то хлеб! Спасибо!
- Мне спасибо?
- Тогда, не за что…
(Из книги "Полезная жизнь вредного мальчишки")

ТРОГАТЕЛЬНО



Старик принёс своего пса на усыпление, потому что не имел денег, чтобы спасти питомца. Увидев, как плачет человек и горюет собака, ветеринар принял единственно верное решение…
Говорят, не в деньгах счастье, но иногда именно деньги решают наши судьбы. У пожилого мужчины не было и копейки лишней, когда врачи выставили счёт за жизнь его четвероногого друга.
В кабинете у ветеринара было тихо. Врач смотрел на пару: дворнягу, лежащую на столе, и старика, склонившего над ней голову и рассеянно поглаживающего питомца за ухом. Было слышно лишь тяжёлое дыхание собаки и человеческие всхлипы. Пожилой мужчина никак не хотел отпускать своего друга и плакал.
Андрей Александрович, молодой ветеринар, часто сталкивался с подобными проявлениями человеческих чувств перед усыплением животных. И это нормально, ведь люди успевают привыкнуть к братьям нашим меньшим всей душой. Но, чувствовал специалист, это был особый случай.
Сейчас мужчина вспоминал, как впервые увидел эту пару на пороге своего кабинета. Это было 3 дня назад. Тихий старик принёс свою 9-летнюю собаку Найду на срочный приём. Животное вот уже два дня не вставало на ноги, и пожилой посетитель был всерьёз обеспокоен этим. Как пояснил мужчина, кроме Найды у него никого нет.
Андрей Александрович провёл осмотр. Действительно, у собаки была серьёзная инфекция. Ей было необходимо срочное дорогостоящее лечение. В противном случае животное ждала мучительная гибель. «Поэтому, — сказал тогда сухо врач, — если вы не собираетесь лечить собаку, гуманнее будет её усыпить». Сейчас Андрею Александровичу легко представить, что почувствовал тогда мужчина, но в тот день молодому специалисту было невдомёк.
После таких слов врача старик дрожащими руками высыпал на стол мелочь с помятыми купюрами — плата за услуги. Он бережно взял на руки свою собаку и ушёл. А сегодня он снова появился на пороге ветеринарного кабинета. «Простите, доктор, я смог найти деньги только на усыпление», — сказал пожилой клиент, опустив взгляд.
И теперь, когда старик попросил ещё 5 минут, чтобы проститься со своей подругой, Андрей Александрович смотрел на эту пару, и не понимал, откуда в мире такая несправедливость. Очень часто люди, у которых просто миллионы денег, безжалостно относятся ко всему живому, а тут — бедный старик и умирающая дворняга. И столько чувств.
Ком подкатил к горлу молодого врача. Он подошёл к старику и положил ему руку на плечо. «Я вылечу, — срывающимся голосом сказал он, — я за свой счёт вылечу вашу Найду. Она же не старушка пока. Ещё побегает». Ветеринар лишь почувствовал, как под его рукой затряслись плечи пожилого мужчины в беззвучных рыданиях.
Через неделю Найда уже стояла крепко на ногах. Капельницы и грамотный уход сделали своё дело. Молодой доктор чувствовал себя счастливым. Может, он и сделал маленькое дело для несчастного старика и беспородной собаки, но на самом деле это был великой и доброй души поступок.
Ольга Поручник

Я сейчас , как и многие израильтяне , сижу в " халате". И от нечего делать часами торчу в ютюбе. А так , как карантин у нас затянулся , то Россия , Белоруссия , Байден и Карабах уже перемешались в голове и надоели до смерти.
И вдруг я нашел себе новое хобби : кулинария ! Тем более для таких дилетантов как я , которые умеют только яичницу подгорелую и кофе с молоком сбацать , там много разных дяденек и тетенек , готовых рассказать только мне , по большому секрету , рецепты самых уникальных блюд , которые у них выпрашивают все подруги и гости , съевшие уже 3 порции и тянущиеся за добавкой. И за то , что меня посвятят в рыцари эксклюзивного пюре и воздушного фарша , просят всего лишь лайкнуть и нажать на колокольчик !
А следует сказать , что как и любой дилетант , я педантично повторяю каждое движение и сохраняю пропорции и методику , вещающего из телевизора гуру.
Поэтому , иногда , получается , мягко говоря не очень. В смысле результат несколько отличается от эталона на экране.
И вот однажды , я попал на ролик одной блогерши , которая готовит интересные и не трудоемкие блюда. Она весело и жизнерадостно поведала мне с экрана , что у нее есть эксклюзивное блюдо , " бюджетное" , которое , когда она его готовит , ее семья ждет , выстроившись перед кухней с тарелками наголо. Это блюдо- скумбрия под сырной шубой .
И тут звезды сошлись !
Моя жена любит рыбу ( поэтому выбрала меня ). И пока она на работе , я решил сделать ей обед . Тем более блогерша сказала , что процесс займет полтора часа.
Заранее запасшись всеми ингридиентами, по совету наставника застелив разделочную доску фольгой ( чтобы потом было легче ее отмыть) , я , вместе с блогершей начал готовить.
Но сразу как то все пошло не так гладко , как у нее.
Она сказала , что тушку рыбки нужно вскрыть в районе животика , аккуратно , чтобы не повредить шкурку и сделав красивый надрез , вынула все внутренности ( не забыв похвалить цвет жабер , наверное , чтобы рыба была счастлива , что умерла не напрасно).
Я в точности повторил ее манипуляции , проткнув нежную кожицу в трех местах и порвав фольгу , защищавшую доску от рыбных ароматов. Ничего , подумал я . Первый лайфхак комом. Это к удаче !
Следующим этапом было вытащить позвоночник и удалить косточки. Учительница сказала , что она любит это делать пальчиками ( надеюсь, только рыбе )и легко переломила хребет рыбы в районе головы и хвоста. Затем быстро двумя пальцами вытащила все косточки ( предложив мне сделать это пинцетом , если мой маникюр не позволит мне повторить ее движения).
Внимательно посмотрев этот отрезок и не найдя в нем ничего сложного , я в точности повторил манипуляцию с хребтом. Но то ли позвоночник моей рыбки был слишком твердым , то ли мне просто на хватило опыта , но кость , спружинив , переломилась с характерным треском и салют из рыбьих потрохов разлетелся по кухне , причем основная часть обрызгала меня с головы до пояса .
К такому повороту событий я был совершенно не готов . И первое , что пришло в голову- это :
Стою я на кухне
В лыжи обутый
То ли лыжи не едут
То ли....
А ведь еще каких то полчаса назад я беспокоился о том , чтобы разделочная доска не пахла рыбой !
И пока я оттираю столешницу и ящики от бюджетного деликатеса , мне предлагают перевернуть рыбки на животик и промазать спинки подсолнечным маслом и соевым соусом. И весело проделывает этот трюк , умелым , отточенным движением.
К сожалению у ютюба нет обратой связи и я не могу пожаловаться блогерше , что после извлечения далеко не всех косточек , содержимое рыбки у меня превратилось в фарш и перевернуть его я не могу . Кое как замариновав филе , я с облегчением узнал , что на этом подготовка рыбы завершена и мы переходим к начинке. И как будто издеваясь , она сказала :" Посмотрите , какая красивая получилась рыбка! У вас должно выйти так же ". А нифига не так же. Даже цвет не такой ! На столе , униженная и оскорбленная лежала моя скумбрия . В ее остекленевших глазах читался немой вопрос :" За что?"
Ну , да ладно. С начинкой то проблем возникнуть не должно , подумал я. Какой никакой опыт имеется . Чего сложного поджарить лук , грибы и сварить картошку.
А экранная вещунья , в это время продолжала "жечь " , Очень важно , сказала она , эне забыть , что все ингридиенты нужно остудить. А их немало.
И куда поставить? Если я все вокруг загадил рыбными прелестями !
Пришлось кучу тарелок расставить на узкий подоконник... они все не влезли ! Что делает мужчина , если все не умещается? Правильно. Старается сдвинуть еще ближе. И таки вместилось! Правда часть вареной картошки , со следом подошвы тапка , пришлось соскабливать с пола. Но на такие мелочи уже нет времени обращать внимание
А теперь возьмите плавленый сырок и натрите его на самой мелкой терке , сказала блогерша и показала , как красивые , тонкие ниточки сыра вылезают из терки. Я понимал , что в точности у меня может так не получится ,но , что вообще не получится ... Не получилось ни на средней , ни на крупной терке. Весь сыр пластилином размазался по рукам .
И в этот самый момент она сказала :" А сейчас самое время включить духовку на 180 градусов , чтобы она успела нагреться , потому , что мы уже почти закончили . А чем я ее включу? Все руки в плавленом сырке , ногами я не достану , ведь я же не кулинарный акробат!
После такого неудачного опыта , картошку я уже просто вдавил в терку и натерев твердый сыр приготовился к таинству одевания рыбки в великолепную шубку ( где они только берут такие яркие аллегории ).
Лихо , слой за слоем она закончила рыбный гардероб и предложила мне сделать тоже самое. Но у меня опять все получилось через одно место. То ли рыба мне попалась с не стандартной фигурой , то ли слишком много ингридиентов осталось на полу и стенах , но шубка рыбке явно была коротковата. Еле наскреб на демисезонное пальто.
Результат:
Быстрое бюджетное блюдо мне обошлось в кучу денег , времени и нервов. Это из минусов. Плюсы- я помыл гору посуды , а так же стены и пол на кухне , учитывая малоподвижный образ жизни в " халате" - это , однозначно, плюс.
Рыба получилась вкусная , но больше я ее готовить не буду. Второй раз , боюсь , будет не смешно.
И на прощание совет от бывалого , теперь уже кулинара: прежде , чем готовить неизвестное блюдо , внимательно посмотрите ему в глаза . Может сардинка выделки не стоит?

Только что зашел в ютюб. Первый попавшийся на глаза ролик называется " Скумбрия может удивить ! Часть 2". Представляете ? Оказывается в первой части она меня "недоудивила!" А в голове уже зашевелилась подленькая мыслишка :" А вдруг? "
@Alexander Kapelnik

СЧАСТЬЕ ДЛЯ БАРЫШЕНЬ



Геня Моисеевна жила в абсолютно правильном месте: между старой аптекой и кладбищем.
Она часто говорила: тем дамам, которым не помог универмаг на станции и аптека, но кому еще рано на кладбище и хочется еще хоть маленький шматок счастья, тем по дороге надо завернуть ко мне.
Я сошью им такой лифчик и такой корсет, что у них не потемнеет в глазах, а жизнь заиграет новыми красками.
Геня Моисеевна Шахнель шила лучшие бюстгальтеры по всей Казанской железной дороге и у нее не было отбоя от клиентов даже из Москвы.
Геня так давно и так уверенно набила руку на чужой груди, что, не стесняясь, пришивала на свои изделия бирку «Шахнель», где вместо «х» был цветочек и получалась поперхнувшаяся Шанель.
Если находился отважный камикадзе и глумливо спрашивал, не боится ли Геня подсиживать саму Коко, Геня, уничтожающе рассматривая нахала, отвечала:
«Во-первых, эта буква „х“ неприлична в белье, а, во-вторых, это Вашей Шанеле должно быть стыдно! Мои лифчики знают и носят все, а ее шматы никто в глаза не видел!»
И ведь была права...
Геня развернула свое дело с размахом.
Два раза в году к ее калитке рано утром или когда стемнеет приезжал покоцаный рафик с надписью Школьные завтраки и нарисованным на кузове мордатым коротконогим школьником, давящимся ватрушкой размером с велосипедное колесо.
Из кабины вылезал заведующий малаховским коопторгом Арон Квашис, а из кузова — два совершенно одинаковых крепких паренька, видимо отъевшихся на школьных завтраках, и часа два носили в дом Гени Моисеевна поблескивающие рыбьей чешуей плотные разноцветные рулоны дамаста и другого бельевого материала, складывая их в комнате без окон в поленницу.
Раз в год, обычно — весной, у гениной калитки был замечен румын, а, может, и цыган, но без кибитки и медведя, а с двумя огромными кожаными чувалами, где перекатывалось и звякало что-то непонятное.
Скорее всего пуговицы всех мастей, крючки, пряжки, кнопки, ремешки и прочая бельевая упряжь.
По субботам Геня не работала и к ней приходили две красковские могучие бабы гладить и отпаривать, а по понедельникам — две тонкие девушки-белошвейки с монашескими бледными лицами выполнять кружевные работы.
Все остальное время Геня Моисеевна принимала клиенток и титаническими усилиями ставила их грудь на место.
Это были времена, когда женщине еще прилично было иметь тело, и говорящий лист фанеры вызывал сочувствие, а не зависть.
Тогда институт груди и других выпуклых частей тела не изжил себя окончательно, а мужская часть населения, невзирая на уровень образования или его отсутствие, национальность и финансовый статус, не пытались разглядеть даму сердца в бесполом подростке старшего школьного возраста, а с удовольствием сжимали в объятиях клиентуру Гени Моисеевны.
Она же не просто упаковывала этих дам в достойную обертку, она исправляла некоторые погрешности и промахи природы и обеспечивала дамам не только высокий бюст, но и высокий старт.
Когда клиентура Гени Моисеевны разрослась, то к ней нередко стали заглядывать по делу не только пышногрудые дамы или прикидывающиеся ими худосочные девицы, но и местные, а иногда и московские джентльмены в поисках подходящей спутницы.
Не надо только считать Геню Моисеевну сводней, ни в коем случае!
Скорее, она была селекционер и справочное бюро в одном лице.
В чем-то она даже была провозвестником передачи «Жди меня», но с ее помощью искали не постаревших бывших родственников, а моложавых будущих.
И надо сказать, что и в этой сфере деятельности мадам Шахнель не подводила: ни единым сантиметром не соврав, она четко обрисовывала интересующемуся достоинства претенденток, далеко выходя за пределы своего узкого профиля.
— А что, Генечка, или Роза Певзнер таки действительно такая аппетитная красотка или это дело Ваших волшебных ручек?
— Шо я Вам скажу, Ефим Соломонович...Вот Ви — гинеколог, Ви все видите знутри, но кому эта интересна, кроме Вам и той женчины?
Так и я. Шо я вижу — то я вижу, но хватит, шоб об етом знали я и та, шо я вижу.
Я Вам просто говору: Ви берете Розу и не будете об етом жалеть. И все, шо Ви насчупаете, Вам таки да понравится. Только не рассказывайте ей, шо Ви видели ув наших общих знакомых знутри и меньше любите ее мамочка, иначе шо ув кого знутри будет знать вся Казанская железная дорога...
— Гень Мойсевна, вспомни, нет там у тебя татарочки хорошей лет 40-45? У Рената из хозяйственного магазина жинка померла, четверо у него, одному не сладить, а он еще и переборчивый....
— Фазиль, из татаров я имею трох, но на Рената вкус тянет только Наиля с объемом 132. Это таки неплохо, но ниже у нее объем еще больше, несмотря шо такие короткие ноги. Пусть Ренат не сомневается, она на их успеет и за детьми, и за ним бегать и пусть его не смущает нижний объем.
— Генечка, дорогая, ты, пока мой заказ отшиваешь, подумай: мне пора женить сына! Леве уже 38, лысая голова и без очков меня не узнает, а все тянет. А я внуков увидеть хочу!
— Миля, зесь не давит? Под мишками не туга? Твой Лева, нивроку, большой умнице, сейхл как у акадэмик, но эти девки же смотрят на вивеска! Поетому я советую тебе познакомить Лева с косой Бэлой Фрумкиной. Если не смотреть ей ув глаза близко, а еще и раздеть — это кукалке! Спрачь лёвины очки, када они будут знакомица и никто не пожалеет, даю гарантия!
Апофеозом гениных матримониальных талантов была удачная женитьба тогдашнего директора Малаховского рынка, старого холостяка Вагана Бадиряна.
Какие только слухи о нем не ходили: и что он предпочитает школьниц, и что женщины его вообще не интересуют, чего только народ не придумывал!
Но стоило Гене построить пару лифчиков историчке красковской вечерней школы, сорокалетней Аиде, как все эти сплетни рассыпались в одночасье, потому что уже через два месяца вся Малаховка и Красково плясали на их свадьбе.
Меньше, чем через год, Геня уже шила Аиде бюстгальтеры для кормящей матери, а через пролетевшие, как мгновение, 11 лет перед Геней уже выпячивала намечающуюся грудь их старшенькая Гаянэ.
Ваган сиял, как орден Андрея Первозванного, и больше никогда не повышал для односельчан стоимость аренды рыночного места, а Геня каждый праздник получала неподъемную корзину фруктов.
Геня Моисеевна гордо оглядывала пеструю малаховскую толпу.
При той товарной убогости и бедности каждая третья женщина в Малаховке и окрестностях побывала в ловких и умелых гениных руках.
Даже стоя на рынке в очереди за творогом или к бочке с молоком,
Геня спиной могла определить, навалилась на нее ее счастливая клиентка или тычется неудачница в казенном белье.
Те, кому повезло, разворачивали плечи, высоко поднимали подбородок и трехпалубной яхтой проплывали мимо кустов сирени и покосившихся заборов, делая вид, что не замечают восторженных и голодных взглядов встречных мужчин от прыщавых юнцов до седых почтенных отцов семейства.
Вся генина паства, что недокормленная в войну и после, что располневшая от макаронно-картофельной диеты, была гениными стараниями рельефна, статна и одинаково головокружительна что в фас, что в профиль.
И никакая бедность, пустые прилавки, холодящий ужас белья местного промышленного производства и железный занавес не смогли уничтожить привлекательность этих женщин и их ожидание счастья.
Гени Моисеевны давно нет. На Малаховском еврейском кладбище на сухом солнечном пригорке стоит камень, формой подозрительно напоминающий огромную, обращенную к солнцу дамскую грудь, и на нем тускло сияют вызолоченные под именем Геня Моисеевна Шахнель слова «Ты умела творить красоту».
Кстати, в этой надписи в фамилии вместо буквы «х» тоже выбит цветочек, поэтому те, кто не в курсе, иногда думают, что Коко Шанель похоронена в Малаховке.
Говорят, памятник Гене Моисеевне поставил директор рынка Бадирян в благодарность за свое семейное счастье.
И хотя Геня была абсолютно одинокой, могила ее ухожена и там всегда стоят свежие цветы. Все-таки в Малаховке многие имели вкус и знали толк в женских достоинствах.
Рядом с домом, где я живу, три бельевых бутика.
Чего там только нет, такое белье когда-то даже не снилось, кружева пеной вырываются из дверей на улицу!
Прямо грех сверху что-то надевать!
У сегодняшних девиц и дам нет проблемы оснастить свое тело.
Но что-то нарушилось в природе. Девочки, девушки и дамы норовят что-то в себе переделать, добавить или урезать, реновации подвергаются носы, уши, губы, скулы и, конечно, грудь.
Тысячи изобретателей корпят над конструкциями, которые зрительно поднимают то, что не поднимается, увеличивают то, чего нет вообще, прячут то, что утаить невозможно, разворачивают части тела в любом направлении, но счастья не прибавляется.
Всё невозможно элегантно, головокружительно шикарно, безупречно и совершенно, но в глазах гаснет надежда и пульсирует обреченность.
Геня Моисеевна, где ты, дай уже барышням счастье!


аже если это уже было, то всё равно хорошо!

Было, и по моему уже в третий раз повторяешься.

Александр Бирштейн

МИТЯ ВОДКИН

У него растерянный взгляд и лицо в красных прожилках.
- Митя, как твоя фамилия? – спрашивают любители.
- Водкин! – с готовностью отвечает он.
На самом деле, водку Митя не пьет. Объясняет коротко:
- Невкусно!
А пьет Митя желтое нестерпимое вино «Фрага». Дорогое – рубль с большими копейками.
Примерно в эту сумму Митя, вроде бы, оценивает свою жизнь.
- Митя! А с моста прыгнешь?
- За сколько? – настораживается он.
- За рубль!
- Нет, за рубль не прыгну.
- А за два?
За два рубля Митя прыгать готов. Но требует деньги вперед. Кто-то выдает ему два мятых рубля.
Люди, как полагается, суетятся.
- Ты с ума спрыгнул сначала, что ли?
Митя непреклонен. Раз взял деньги, надо исполнять.
Толпа перемещается к мосту. Мост уже стар. Он построен купцом Новиковым аж в середине 19 века. И пересекает бывшую когда-то балку. Когда-то у балки были склоны. Теперь склон есть только с одной стороны. А с другой склон срезали и построили гаражи.
Но туда, где склона нет, Митя не идет. А направляется, наоборот, туда, где склон. С внешней стороны моста идет уступчик шириной сантиметров пятнадцать. Вот на него Митя и всходит.
Все приготовились затаить дыхание.
Но Митя, как говорят, дурной, но умный. Пройдя по уступчику шага три, он прыгает. Высота с метр, не больше. Но с моста же!
- Не пойдет! – возмущается потративший деньги.
- Почему? – недоумевает Митя. – Я же прыгнул! С моста…
Все верно. Не попишешь. Но обидно. Заплативший пытается поскандалить, но натыкается на вопрос от людей:
- Ты хочешь, чтоб он убился?
Кто в таком признается?
А Митя собирается в гастроном.
- Там еще и на закусь хватит! – подначивают его.
- На закусь? – удивляется Митя. – Зачем? Я завтракал…
Теперь он возьмет заветную бутылку, заныкается куда-то на чердак или на задворки и станет блаженствовать. Аж до вечера. А потом неохотно поплетется домой.
Говорят, есть у него жена и какие-то дети…
Он так и говорит:
- Какие-то дети…
Равнодушно говорит, словно не о себе.
- А жизни нет! – так он тоже говорит.
Впрочем, что такое жизнь в Митином разумении, не знает никто. Он, наверное, и сам точно не знает. Но когда совсем туго, когда копейки даже на стакан любимой Фраги не наскребается, Митя ругает жизнь, как выплевывает, одной фразой:
- Как в плену!

Александр Бирштейн

ТОСТ?

Сначала я выбирал хлеб. Я выбирал его долго и придирчиво. Хлеб – это так важно. В конце концов, я остановился на ржаном с оливками. Хлеб был свежий, поэтому отрезать от него относительно тонкий ломоть довольно затруднительно. Но я справился.
Потом намазал хлеб соусом ткемали. Не густо, чуть-чуть, чтоб ткемали слегка впитался, немного раскрасив поверхность хлеба.
Некоторые предпочитают черный хлеб. Типа Бородинского. Поверьте, я не стану осуждать их за это. «Каждый выбирает по себе…» - вроде, так говорил поэт. Ограничусь только парочкой слов, которые отнюдь не ухудшат впечатление от моего спича. Если вы все-таки взяли черный хлеб, то ни о каком ткемали речь идти не должна. Возьмите, умоляю, зубчик-другой чеснока и натрите им хлебную корочку. Я, все-таки, надеюсь, что вы по справедливому делу выпить-закусить по-человечески сюда пришли, а не для флирта какого, вовсе недопустимого в данном случае.
Теперь сало. Сало я сегодня купил неширокое. Пальца четыре, не больше. Но сало тает во рту. Да и шкурка мягкая, нежная такая. Это важно. Терпеть не могу отрезать шкурку – она вкусная! – от сала. Когда с нами была собака Тута, я еще смирялся. Мне сало, ей шкурка. Справедливо и правильно. Эрдель человеку – друг, товарищ и сестра. Но Тутки нет…
Сало нарезаю тонко и укладываю на хлеб. Без пропусков.
Думаете все? Эх, вы! А горчицу? Свежую, остро пахнущую горчицу необходимо – повторяю: необходимо! – намазать на сало. Белоснежное сало слегка желтеет. Чуть-чуть. И это правильно.
Теперь… Нет-нет, до выпить-закусить еще далеко. Поверьте! Сперва надо аккуратно, вилочкой поднять толстый слой лука в селедочнице и часть этого лука опустить себе в тарелку. Лук, конечно, спрыснут уксусом и постным маслом, и совсем немного, буквально самую малость присыпан сахарком. Нужная и полезная еда – лук, но не в нем нынче дело. Под слоем лука она – селедочка. Толстая, жирная, ароматная и без косточек. Цап ее вилкой и сверху на лук.
Грибы… Мясистые, упругие, вкусные до невозможности. Нет, я не назову хозяев замечательного дома на Ремесленной, 9, где этими грибами угощают и даже – о, благодетели! – дают грибы с собой.
Теперь водка. Тут рекомендации излишни. Кто какую любит. Некоторые, и я в их числе, вообще предпочитают хороший самогон. Дело вкуса и, конечно, возможностей. Я не стану упоминать тут, как не упоминал и людей угощающих грибами, имена добрых и хороших людей, самогон у которых это не напиток, а нектар, радующий нёбо и душу. Мало ли! Я упомяну, а назойливые и бессовестные люди станут отравлять им жизнь своими беспочвенными приставаниями. Но я помню, помню вкус их напитков и мои благословения всегда с этими добрыми и понимающими людьми.
Напиток, который вы заботливо нальете в рюмку, должен быть холодным, но не ледяным. Холодно уже, все-таки.
Ой! Чуть не велел выпить-закусить. Позор мне! Трижды позор. Потому что я забыл про огурчик. Да-да, и нет мне прощения, ибо без огурчика, маринованного в кетчупе, наш пир превращается в обычное застолье, а это обидно!
Слушайте внимательно: - огурчики надо вынуть из банки и разрезать поперек пластинами. А потом эти пластины аккуратно уложить сверху на сало!
Усвоили? Теперь порядок действа. Три четверти рюмки водки. Желательно чтоб одним глотком. Дальше селедочка. Выдохнуть, подцепить селедку вилкой и весь жирный, пряный, розовый кусок счастья в рот. Не запивать! Теперь, прожевав селедку, лук. Обязательно! А уже после этого всего – катарсис. Сало! Кусайте смело большой кусок. Огурчик хрустит, ой, не могу! И грибок, грибок…
А водка уже дошла до желудка и освоилась там. Тепло стало. И празднично. А тост? Он у меня простой: - Пусть станет лучше!
Знаете, если нечасто, но все-таки собираться вместе и говорить этот тост, скромный, правда же?, то будет становиться чуть-чуть лучше. Хотя бы на душе. А потом еще чуть лучше, еще чуть, еще…

Кот не мог звонить в дверь! Однако звонок прозвучал, она могла в этом поклясться! Побежала открывать, не спрашивая. Никого. И тут взгляд скользнул вниз. Внутри все похолодело, сильно забилось сердце. Так не бывает. Или бывает? А она думала, что Ваня бредит. Потом посчитала: аккурат семь дней прошло. Значит, правда. Распахнула дверь пошире, не решаясь взять животное на руки. Кот быстро прошмыгнул внутрь. И бегом в зал. Лег в любимое кресло-качалку мужа и тут же заснул. А Маруся так и продолжала стоять, прижимая к себе кухонное полотенце и вытирая набежавшие слезы…

Она всю неделю прорыдала. На работе взяла отпуск без содержания. Не могла даже на улицу выйти — ноги не держали.
Любимый муж Ванечка, с которым они с детского сада вместе были, вдруг сильно заболел. Здоровый, под два метра, весельчак, у которого в руках все спорилось. Никогда даже простудой не болел. А тут раз — рак. Съел он его за несколько месяцев, не поморщился…
Муж меньше 50 кг под конец весил. Маруся старалась держаться. Все шутила. Что скоро лето. И они поедут на лодке. Будут на том берегу грибы и бруснику собирать. Картошечку запекут. Хлеба пожарят. И в саду дел полно.
Иван слушал и кивал. Словно соглашался. Ручки у него совсем худенькие стали, слабые. Еле дотронулся до ее ладошки и прошептал:
— Как же ты… Без меня-то. Надо придумать что-то. Надо же тебя беречь! Маленькая ты моя, — Иван судорожно закашлял.
— Ну что ты, милый, лежи, нельзя тебе волноваться! Какая же я маленькая? Мне уже 48 лет! — всхлипнула Маруся.
— Не уже, а еще! — попробовал улыбнуться муж.
Он такой был. Добряк с юмором.
Два дня провел в забытье, а потом вдруг открыл глаза и четко так наказал:
— Через неделю, как меня не станет, придет к двери, Маруся, белый кот. Впусти его, он счастье принесет. Скоро ты радоваться будешь!
— Ваня! Ты чего говоришь? Как не станет? Ванечка, я не могу без тебя! — заплакала женщина.
Сама решила — муж сильно бредил. К вечеру Ивана не стало.
Детей у пары не было. И бедная женщина места себе не находила. И вот раздался тот звонок в дверь…
Глядя на белого кота, Маруся не могла понять: то ли случайность, то ли муж что-то знал? Из будущего? Но как?
Кот проснулся. Она робко присела рядом. На бездомного не похож. Ухоженный, белоснежный. И то ли ей привиделось, то ли правда — показалось, что кот глазами да повадками на мужа ее походит.
Пошла на кухню, у нее там кисель варился. Кот истошно завопил. Она ему мисочку налила. Иван-то тоже очень кисель любил. Кот все до последней капли вылизал.
— Ишь ты… Кисель, — только и прошептала женщина.
Так кот обрел имя. У Маруси сердце болело в последнее время. И в ту ночь, первую, когда кот пришел, она вдруг проснулась среди ночи и поняла — нечем дышать. Словно тяжесть какая-то. Судорожно стала хватать губами воздух, пытаясь дотянуться до телефона, чтоб скорую вызвать. Да не смогла. Только бессильно сползла на пол.
Последнее, что запомнила — Кисель, быстро подбегающий к ней и заползающий по руке.
Когда открыла глаза, вокруг бушевало утро. Солнечные зайчики прыгали по стенам, догоняя друг друга. Ничего не болело. А в ухо радостно тыкался кот.
Он ее не раз еще выручал.
— Ишь ты… Кисель, — только и прошептала женщина.
Так кот обрел имя. У Маруси сердце болело в последнее время. И в ту ночь, первую, когда кот пришел, она вдруг проснулась среди ночи и поняла — нечем дышать. Словно тяжесть какая-то. Судорожно стала хватать губами воздух, пытаясь дотянуться до телефона, чтоб скорую вызвать. Да не смогла. Только бессильно сползла на пол.
Последнее, что запомнила — Кисель, быстро подбегающий к ней и заползающий по руке.
Когда открыла глаза, вокруг бушевало утро. Солнечные зайчики прыгали по стенам, догоняя друг друга. Ничего не болело. А в ухо радостно тыкался кот.
продолжение следует...

Он ее не раз еще выручал.
Однажды Маруся дверь не закрыла, когда половики хлопала. Все равно же в магазин идти. И вдруг та распахнулась и мужик вваливается. По виду неадекватный, глаза дикие. И на нее идет. Она только охнула. А со стенки в коридоре, где шапки лежат, Кисель прыгнул. Незваному гостью почти на плечо, когти выпустив. Тот взвыл, кота скинул да бежать.
Или, когда в очередной раз вспомнив мужа, женщина уснула, а на плите чайник, да полотенце сверху упало. Кот разбудил, когда вся кухня в дыму была. Вопил так истошно.
Маруся ему шлейку купила. И гуляла с ним. Постепенно успокаиваясь. Ее бедное измученное сердце воспринимало Киселя не как животное. А некого посланника от любимого Ванечки.
Летним вечером гуляли в парке. Поздно уже было. Но Кисель ее прямо настойчиво тащил туда погулять. И тут на скамейке Маруся увидела мальчика лет 10. Он сидел и смотрел в одну точку. И такая скорбь была в этой маленькой фигурке, что женщина не выдержала, остановилась. Мальчик плакал. Но увидев ее, вытер глаза и быстро отвернулся.
Она рядом на лавочку присела. Думала, как разговор начать. Вдруг помощь нужна?
И тут Кисель, соскочив с ее колен подошел к ребенку. Замурчал, стал о руку тереться. Мальчик поднял глаза. Синие, несчастные. И робко погладил кота. А тот его все за шею обнимал.
Разговорились они. Ребенок пояснил, что из приюта сбежал. Не может там быть. Хочет домой. А дома нет. И мамы с папой тоже больше нет. Огонь- и все. Он выбрался. Точнее, отец вытолкал в последний миг.
Маруся себя в этот миг жалеть перестала. Подвинулась к мальчику, стала гладить его по голове, рассказывать про мужа, про себя, про кота.
Потом сказала, что проводит его — ищут же наверняка.
И у самых ворот вдруг спохватилась, спросила:
— Как тебя зовут?
— Иван, — просто ответил ребенок.
С утра Маруся уже у руководства была. Стала объяснять, что зарплата у нее высокая, квартира четырехкомнатная, дача. Надо — брак оформит. Маруся даже с соседом на эту тему уже поговорила, тот пообещал помочь с фиктивным браком, если надобность возникнет. Если нельзя усыновить — она может и под опеку взять. Ее, правда, предупредили — ребенок трудный, неконтактный, есть маленькие детки, так что если она хочет, можно их взять.
— Нет. Мне Ванечку надо, — только и ответила она.
И попросила мальчика навестить. Он в игровой у окна стоял. Маруся зашла. С собой у нее булочки были с корицей. А в горле комок, даже позвать не смогла. Только Ваня словно что-то почувствовал — обернулся. И такая радость вспыхнула в глазах!
— Здравствуйте, тетя! А вы как у нас? А где кот? — подбежал.
— Я… к тебе, Ванюша. Вот, приходила к директору. Ванечка, ты у меня жить хочешь? Я знаю, маму никто не заменит. Чужая тетка я. Но… Тебе хорошо будет, обещаю. Ребенок не должен жить в детдоме. Каждого должны забрать домой. Чтобы у всех детей появились мамы и папы. Потому что самое главное в жизни — это семья и дом. Место, где тебя ждут! Ванечка, я тебя всегда ждать буду! — утирая слезы, прошептала Маруся.
— Правда? Вы меня правда заберете? Домой? — ахнул мальчик.
Маруся документы оформила необходимые. Вскоре Иван переступил порог ее квартиры. К нему навстречу выбежал Кисель. Мальчик подхватил его на руки, уткнулся в шелковистую шерсть.
Маруся суетилась, на стол накрывала. И долго сидела у кровати, где беспокойно спал мальчик.
Прошел месяц и Ванюшу стало не узнать. Он перестал вздрагивать, кричать во сне. Ее называл «тетя Маша». И вечерами, когда вместе смотрели фильмы, все держал за руку. А еще смущаясь, просил ему почитать перед сном. Знакомые плечами пожимали: зачем это ей? Жила бы для себя.
Они не понимали, что впервые после того, как мужа не стало, она жить начала. У нее были мальчик и кот. Любимые.
Тем вечером Ваня во дворе на велосипеде катался, да не удержал равновесие, о камень запнулся. Маруся выбежала к нему. И тут мальчик, сидя на земле и протягивая к ней руки, вдруг крикнул:
— Мама! Мамочка!
Маруся обняла его. И ласково зашептала, что сейчас больно не будет, все пройдет. И чуть громче сказала:
— Все пройдет, Ванюша, сыночек! Мама рядом!
А сверху, из окна, наблюдал за ними с подоконника кот Кисель..

из интернета...