Уголок читателя 11

«Нас у мамы уже было две девочки, а мама рожала третью...»
Я всё помню, как мама кричала, как собрались соседки, плакали, как смолкал мамин голос... Почему не вызвали врачей, не отвезли маму в больницу? До сих пор не могу этого понять. Почему? Далеко было до посёлка? Дороги перемело? Я так и не знаю до сих пор, была же какая-то причина? Мама умерла в родах, оставив нас двоих и маленькую новорожденную Оленьку. Отец после смерти мамы растерялся, родни у нас никакой не было здесь, на Дальнем Востоке, все на Западе, помочь отцу справиться с нами было некому.Соседки присоветовали отцу срочно жениться. Не прошла и неделя после маминых похорон, а отец вот он – жених.
Посоветовали отцу люди посвататься к учительнице, говорили, что она добрая женщина. Отец и пошёл. Посватался и получил согласие. Видно отец приглянулся ей, что ли? Он молодой, пригожий был - это точно. Высокий, стройный, глаза чёрные-чёрные, цыганские. Засмотреться можно было.
Как бы то ни было, приехал отец к вечеру с невестой на смотрины.
- А я вам мамку новую привёз!
Меня такая досада взяла, горечь какая-то, я не умом, а сердцем детским чувствовала в этом что-то нехорошее. В доме еще все мамой пахло. Мы еще в платьицах ходили, сшитых и постиранных ее руками, а он нам уже новую маму нашел. Теперь-то, через года, я понимаю его, а тогда я его просто возненавидела и невесту его заодно. Что уж эта женщина напридумывала про нас, не знаю, но она зашла в дом в обнимку с отцом. Оба они были чуть-чуть пьяные, а она и говорит нам:
- Будете меня мамой звать, останусь.
Я младшей и говорю:
- Она нам не мама. Наша мама умерла. Не зови!
Сестренка заревела, а я как старшая выступила вперед.
- Нет, не будем! Ты нам не мама. Чужая ты!
- Смотрите, какая разговорчивая! Ну, тогда я с вами не останусь.
Учительница за дверь, а отец хотел было за ней пойти, и вдруг на самом пороге замер как-то, не пошел. Постоял, опустив голову, потом повернулся, подошел к нам, обнял нас, да как заплачет в голос, и мы тоже давай реветь вместе с ним. Даже маленькая Оленька в кроватке своей захныкала. Мы маму нашу оплакивали, а отец – любимую жену, но в наших слезах было горя больше, чем в отцовских. Сиротские слезы – они на всем белом свете одинаковы и сиротская тоска по родимой матери на всех языках одна. Я тогда первый и последний раз в жизни видела, как отец плачет.
Отец с нами еще прожил недели две, он в Леспромхозе работал, их бригада в тайгу уходила. Как быть? Работы другой в селе не было. Договорился отец с соседкой, денег ей оставил нам на еду, Оленьку отнес к другой соседке и подался в тайгу.
Вот мы остались одни. Соседка придет, сварит, печь истопит и пошла. Своих дел полно было. А мы одни дома целыми днями: и холодно нам, и голодно, и страшно.
Деревня стала думать, как нам помочь. Нужна была женщина, чтобы семью спасти. Да не какая-нибудь, а особенная, способная принять чужих детей, как своих. А где такую найти?
продолжение следует...

В разговорах узнали, что в родне дальней у нашей односельчанки есть молодая женщина, которую бросил муж из-за того, что она бездетной оказалась. Или был у нее ребенок, да умер, а больше детей Бог не дал ей, толком никто не знал. Все- таки узнали адрес, написали письмо и через эту тетку Марфу вызвали нам Зину.
Отец был еще на лесозаготовках, когда Зина рано утром пришла к нам. Зашла она в дом так тихо, что мы и не слышали. Проснулась я, а в доме шаги. Ходит, совсем как мама, кто-то, посудой гремит на кухне, а по дому запах! Блины пекутся!
Мы с сестрой тихонечко стали в щелочку подсматривать. Зина тихо хозяйничала: мыла посуду, отмывала полы. Наконец, она по звукам поняла, что мы проснулись.
- Ну, идите уж, белянки, поедим!
Нам чудно стало, что она нас белянками назвала. Мы с сестрой и правда светловолосые да голубоглазые - в маму.
Набрались мы храбрости, вышли из комнаты.
- Садитесь к столу!
Нас не нужно было два раза звать. Мы блинов наелись и уже почувствовали доверие к этой женщине.
- Меня тетей Зиной звать. Зовите так.
Потом тетя Зина искупала нас с Верой, все нам постирала и ушла. Мы на второй день ждем: она пришла! Дом преобразился под ее руками. Опять стало чисто и опрятно, как при маме. Недели три прошло, а отец в тайге. Тетя Зина за нами смотрит, лучше и быть не может, а сама, наверное, переживает очень и не дает нам к ней привязаться. Особенно Верунька к ней тянулась. Понятно, ей ведь три года всего было тогда. Я относилась осторожно. Строгая была эта тетя Зина. Неулыбчивая какая-то. Наша мама веселая была, песни пела, плясать любила, отца «Ванек» звала.
- Вот приедет отец из тайги, да не примет меня. Какой он хоть у вас?
Я так неуклюже стала отца расхваливать, что чуть было дела всего не испортила! Говорю:
- Он у нас хороший! Смирный такой! Напьется и сразу спать!
Тетя Зина сразу насторожилась:
- Часто пьет?
- Часто! - отвечает младшая, а я ее ногой под столом толкаю и говорю:
- Да нет, по праздникам только.
Тетя Зина ушла в тот вечер успокоенная, а отец из тайги вечером приехал. Вошел в дом, огляделся, удивился:
- Я думал, вы тут беду бедуете, а вы как принцессы живете.
Мы ему как могли все рассказали. Отец сел, задумался, а потом и говорит:
- Ну что, пойду и я посмотрю на новую хозяйку. Какая хоть она?
- Красавица, - торопливо сказала Верочка, - и блины печет, и сказки рассказывает.
Уже сейчас, вспоминая все это, я всегда улыбаюсь. Зину ну никак, ни по каким меркам, красавицей не назовешь. Худенькая, маленькая, блеклая какая-то, она, конечно, красавицей не была, но что дети в этом понимают? А может только они и понимают в чем она – красота человека?
Отец засмеялся, оделся и пошел к тетке Марфе, которая жила неподалеку.
На другой день отец привел к нам Зину сам. Встал утром пораньше, сходил за ней, и Зина опять так робко в дом вошла, как будто боялась чего-то.
Я Верочке говорю:
- Давай эту мамкой звать, эта хорошая!
И мы с Верой в один голос как закричим:
- Мама, мама пришла!
Отец с Зиной вместе за Оленькой сходили. Вот для кого Зина стала настоящей матерью. Пылинки с нее сдувала. Оля мать не помнила. Вера забыла, а я одна помню ее всю жизнь, и отец помнит. Я подслушала однажды, как отец, глядя на фотографию матери, тихо сказал:
- Почему ты так рано ушла? Ушла и всю мою радость с собой унесла.
Недолго я прожила с отцом и мачехой. С четвертого класса по интернатам, у нас в поселке не было большой школы. После седьмого класса в техникум поступила. Все я стремилась пораньше из дома уйти, а почему? Зинаида меня никогда ни словом, ни делом не обидела, берегла, как родную, а я все дичилась. Неблагодарная я, что ли?
Профессию акушерки я себе, наверное, не случайно выбрала. Мне нельзя вернуться во времени и спасти мою маму, но я уберегу другую...
Валентина Телухова

Как это кушали в Батуми    
                 


Когда я вернулся из рядов вроде бы непобедимой, пришлось много рассказывать, выдумывая детали на ходу. И про вражеские самолеты, летающих чуть ли не над головами, и про нашу доблестную службу… Честно говоря, рассказы мои не очень-то привлекали внимание.  Ну побывал человек на солдатчине, с кем не бывает. А то, что нудит-надрывается, пройдет, наверное. Но мне же было обидно! Вскоре я заметил, что разговоры о еде, о грузинских блюдах и – реже! – напитках все же находят отклик в сердцах слушателей. Такие слова, как лобио, сациви, ткемали, хачапури - выслушиваются охотно. Собственно говоря, и в моем сердце эти слова звучали довольно радостно. Дело в том, что с грузинской едой было связано много хорошего. И это при том, что еда в батальоне была нудной, как передовица в «Правде»  и такой же вкусной, как машинное масло. Сушеная картошка, щи из кислой капусты, тушенка, компот из сухофруктов… И это в субтропиках. Свежие овощи и мясо до батальона не доезжали, умело сплавляемые дружной парочкой – комбат-зам. по тылу. Поэтому так радовался каждой возможностью побывать в городе, поесть по-человечески. Впрочем, это удавалось не так редко. Минимум два-три раза в месяц, сменившись с дежурства, рвал я в город. Времени было валом – служебная машина уходила на точку аж в шесть вечера, а в город я попадал около девяти утра.
Иногда, когда особенно хотелось побыть одному,  прихватывал шкалик коньяка, экспроприировал у автомата стакан и ехал в Ботанический на Зеленый мыс. Бродил, потом, найдя бетонный столик под мандариновым деревом, медленно пил свой коньяк, закусывая мандаринами и грустью по дому. Когда мандарин не было, просто пил коньяк и грустил еще сильней. Поэтому в Ботанический ездил не так часто. В городе же мои перемещения часто укладывались в треугольник: магазин-кафе «Грузинский чай» - шашлычная напротив – морвокзал. В магазине-кафе подавали удивительно вкусные лодочки-хачапури с яйцом и куском масла плавающих в расплавленном сыре.  Отломил корочку, окунул ее в сыр-яйцо-масло и в рот. Ой, как это было вкусно! Запивал это великолепие прекрасным грузинским чаем, ничего общего не имевшим с теми ошметками веника, которыми торговали в магазинах.    Позавтракав, шел на морвокзал. Там на втором этаже готовили вполне сносный кофе по-восточному. Я медленно пил кофе и глядел на теплоходы. Они приходили из Одессы, и их названия были мне знакомы. «Победа», «Россия», «Адмирал Нахимов», «Тарас Шевченко». Я смотрел, как туристы спускаются по трапу, и надеялся увидеть знакомое лицо. Так проходили часы.
Потом я возвращался обратно по набережной, но шел не в «Грузинский чай», а в шашлычную напротив. Шашлыки там были практически безукоризненные, а еще к ним полагалась бутылка чешского темно-коричневого пива «Дипломат».  Таков был мой вольный обед и – ей Богу! – он был неплох.
Еще отдых на набережной, обход книжных магазинов и под занавес – базар. На базаре покупались овощи, зелень и фрукты, а главное-преглавное – чурчхела, которую я очень любил.
Оставалось еще немного времени. Я шел в кофейню там же на базаре и спрашивал кофе по-восточному. Сперва мне его подавали со стаканом воды, но позже, привыкнув к моим визитам, добавляли еще судок со специями.
Со временем, я освоился в этой, чреватой разного рода неприятностями, но все-таки довольно размеренной жизни. Утром на службу – сто десять метров вверх на вершину горки, вечером вниз в офицерский дом, где мне выделили квартиру. Я ее делил с товарищами, такими же, как я, двухгодичниками.  Изредка, если со службы удавалось уйти вовремя, мы ходили в гости к местным. Аджарские села были метрах в двухстах ниже нашего дома, и там тоже завелись друзья. Мы сидели с хозяином и его друзьями за вкопанными в землю столами, степенно разговаривали, попивая легкое красное вино. Крик жертвенного петуха обещал сациви. Так оно все и было. Еще подавали желтую кукурузную кашу с кислым и ароматным соусом ткемали, лобио, целые снопы зелени и, наконец, сациви.  Тосты, тосты, ореховый соус на лаваше, низкое черное небо-дырявый занавес над головой. А в дыры занавеса просвечивала множеством ярких точек - другая, прекрасная жизнь. Впрочем, и эта была не плоха за дружеским столом, добрыми тостами, у добрых людей.
На фото, самая правая гора на втором плане - перед ней две невысокие сдвоенные вершины - моя! Там я жил, служил, дружил и... выпивал порой. Эта горка, как и этот город, - два года моей жизни.
Александр Бирштейн

Год начался трагично — сломалась посудомойка
Безропотно работала три года, а тут, на тебе, взбунтовала. Она долго жила с нами в токсичных отношениях, мыла посуда как проклятая, а мы..
…мы позвонили мастеру. Мастер был счастлив выслушать про нашу проблему 1-ого января. И попросил пересказать ещё раз на бис числа 10-ого.
Потом мы всей семьёй нажимали кнопочки, выключали и включали капризный прибор в розетку, доставали из посудомойки кошку, чистили фильтры и молились. На этом наши познания в технике исчерпались, как и чистая посуда в доме.
Когда закончились одноразовые тарелки, стали доедать новогодние салаты прямо из мисок. Затем исчезли чистые вилки, одноразовые китайские палочки и даже половники. Кто ел половником оливье — так и не выяснилось.
На третий день я вспомнила, кто в этом доме женщина, жена, хозяюшка, хранительница очага, мать всея квартиры. Твёрдо объявила, что негоже моей семье есть из консервных банок и мы напросились на ужин к друзьям.
Так удалось продержаться ещё несколько дней, потом друзья иссякли (мы не очень общительные люди) и пришлось вернуться к вопросу посудомойки.
И вот, попрощавшись с маникюром, я встала к раковине и открыла двери в ад.
Вы же помните нехорошую квартиру у Булгакова? Наша мойдодырка оказалась такой же. Whirlpool снаружи, бескрайний ад грязных плошек внутри. Если прислушаться, в недрах сатанинской машины слышится зловещий смех Чуковской Федоры.
Где-то к десятой тарелке я вспомнила, как после свадьбы мы первым делом купили в дом посудомойку. Вот и выяснился секрет крепкого 15-летнего брака.
К двадцатой вилке решила, что сяду на диету. Да чего уж — все в доме сядут на диету, включая кошку. У этой барыни, кстати, аж три миски.
Перед тем как потерять сознание над последней сковородкой, осознала, что теперь это добро надо ещё и вытереть. Потому что святая посудомойка не только мыла, но и сушила.
На экстренном семейном совете было объявлено, что отныне положение в квартире считается чрезвычайным и теперь каждый сам за себя. В смысле все сами моют за собой посуду.
Уверена, домочадцы подумали, что лучше б уж вместо посудомойки сломалась чья-нибудь рука. Не сразу подумали, где-то через три дня непрерывного мытья посуды.
Оказалось, мы ужасно много готовим сразу во всех кастрюлях одновременно. Пьём чай из пяти кружек на человека. Суп черпаем каждый тремя ложками. Судя по количеству тарелок за день, питание у нас разнообразное, десятиразовое.
Прочитала детям лекцию, что хорошо облизанное всё равно не считается помытым.
В ответ они перешли на беззвучный ночной режим поедания жратвы руками из кастрюль, даже не вынимая последние из холодильника.
Мастера встречали как героя-освободителя: хлебом, солью, деньгами, слезами счастья. Долго плясали вокруг выздоровевшей посудомойки, обнимались, дети радовались, муж ушёл на работу абсолютно счастливым.
Не знаю, как им теперь сказать, что сегодня сломалась стиралка.
Жанна Шульц

Записка



Флора вышла на пенсию, похоронила мужа, проводила детей в Канаду.
Остались только рамки на стенах.
Сначала Флоре нравилось засиживаться допоздна.
Бродить по квартире неглиже, примерять белье перед зеркалом.
Слушать под душем итальянское.
А вечером — теперь уже не ожидая к ужину дочь и детей из школы — залезть в кресло смотреть сериал, есть шоколад, пить вино, мечтать о друге.
Она посещала гончарную, кружок макраме, клуб женщин-садоводов и дискотеку для пожилых.
Связала канотье. На балконе посадила лимон с мандарином. На полке выстроились сделанные ею кривые горшки из глины.
На танцах приглянулся Давид, лет восемьдесят.
Хвастался, что знаком с Шендеровичем, дарил букеты с лилиями. Нёс пряники, где по глазури было писано «Оэв отах!» («Люблю тебя!») или «Шабат шалом».
Читал стихи, говорил – свои, оказалось – Маршака.
Возил на могилу к маме, лгал, что генерал, служил с Шароном, и семья возможна. Приходил с чемоданом, просился пожить, Флора сомневалась. А потом он перебрался к другой вдове в Гиватаиме и перестал звонить.
В конце концов одиночество доконало Флору.
Это, часто думала она по-русски, просто, едрена вошь, невыносимо!
Она представила: если умрет на четвертом этаже и седьмом десятке, соседи догадаются нескоро, лишь по запаху.
Тогда Флора села в автобус и поехала в Иерусалим.
В Стене Плача она засунула записку: «О, Всевышний! Прошу Тебя, сделай так, чтобы я перестала быть одна! Амен!»
И вернулась в Тель-Авив.
Сначала ничего не происходило.
Но вдруг позвонили старики Рубенфельды, дальняя родня мужа. Их сын Борис с русской женой Нюрой и ребенком Василем собрались из Донецка в Израиль.
Нельзя ли приютить на ночь-другую, помочь с оформлением?.. Флора обрадовалась: азохен вэй! Пусть едут, места хватит, родные же люди!
Встретила, напекла пирогов.
Репатрианты, вспомнив былое, сразу напились, расплакались, запели одесское.
Апельсин с лимоном ободрали.
Сломали пульт от телевизора.
Горшки побили.
Ребенок разрисовал обои порнухой.
У многих так бывает. Видно, стресс с перепугу.
Следом прибыли Мирра Рубенфельд, с астмой, и одноглазая бабка Фаня Деренштейн, похожая на террористку, с ходунками.
Стояла жара, бабушка курила «Беломор», но боясь за сердце, запиралась в ванной, опустив ноги в воду.
А Мирра после кефира в транзитном аэропорту не вылезала из туалета.
Затем приехала семья Дубинкеров: Илья с женой Аллой, тещей Розой Давидовной Зокенмахер и котом Павликом.
Позвонили прямо из Бен-Гуриона.
Кот наделал в сумочку Мирры Рубенфельд, которую отчего-то невзлюбил.
Да кто их, котов, разберет?
Флора терпела. Освободила второй туалет, который был кладовкой.
Варила на всех ведро куриного супа с лапшой и кастрюлю картошки с маслом и укропом. Не выключала кондиционеры, ибо старухи чуть что – падали в обморок.
Через пару месяцев Флора решила узнать: может, гостям пора бы снять что-то свое? А то даже на полу уже места не хватает.
«Что вы, тетя! Мы иврита не знаем! А у вас так уютно!»
Флора вернулась к Стене Плача.
Записки своей она не нашла.
Написала другую: «Господи, я же просила избавить меня от одиночества! Но не до такой же степени!».
Ничего не вышло.
Ибо любому еврею известно, что решения Небес обратной силы не имеют.
из сети

Бабушка моей знакомой выходит замуж. Вся ее семья в шоке.
Красотке через полтора месяца 69. Последние лет 10 она, по закону постсоветского существования, откладывала деньги на похороны.
Выделила в доме крохотную каморку и складывала в нее все, что потребуется на собственные аривидерчи: деньги, ткань, дерматиновые туфли и блузы из хлопка в трех цветах (непонятно какого оттенка будет гроб, образ должен соответствовать). Семья хихикала и немножко злилась: «Ну куда тебе, бабушка, умирать? Успокойся и живи уже в свое удовольствие». Старушка соглашалась, но уверено продолжала списывать себя со счетов. «На День рождения ничего не дарите. Мне уже ничего не нужно. У меня уже все было».
И вот — среди бытовых проблем из консервирования клубничного варенья и сопоставления гробового дуба с гробовой сосной — с соседней черешни упал дед. Дед — Виктор Павлович. Приехал погостить к сестре — соседке нашей героини, — полез собирать ягоды и, оступившись, прилег на бабушкин участок. Йод, флирт в свежепосаженой моркови, сходство на фоне вдовства, сближение на почве остеохондроза — слова за слово и «Виктор Павлик» переезжает к бабушке. Вместе с ним дом обогащается дополнительным котом, странным пыльным карбюратором и парой пиджаков с дырявыми лацканами. Все довольны. Бабушка цветет, бурьян вырван, семья радуется закрытию погребальной темы, «Виктор Павлик» сближен с родней. Все чики-пики.
И тут бабушка оглашает, что выходит замуж. «Все смешалось в доме Облонских». Все молчали. Кроме сына бабули — отца моей знакомой:
— Какого черта, ма?! Замуж?! В твоем возрасте?
— А что?
— Тебе 69! Ты хотела кончаться на днях!
— Передумала.
— Ладно… Но… За «Виктора Павлика»?! За него?
— Он Виктор Павлович.
— А папа? Про папу ты подумала?
— Он давно помер.
— А уважение?! Уважение, мама! Хотя бы, из уважения к нему…
— Тоже помереть?
И вот, на глазах у офигевших родственничков, два пенса, удивительным образом разогнувшись в спине, готовятся к торжеству. Забронировали столик к кафешке. Планируют меню и музыку. Просят сделать меньше жареного, но колбасы нарезать с горкой. Курицу и пироги договорились принести сами. Твердое натереть, дорогое заменить, алкогольное разбавить. Гостей сколько? Двадцать. Фата? Та вы, что, какая фата, в моем-то возрасте. Тамада? Берем. Торт? Два! Два торта! Деньги откуда на такие танцы? Так на похороны же копили!
Дата намечена на сентябрь. Сразу после картошки.
Знакомая говорит, что ба просто светится. Впервые в ней столько жажды к жизни. Столько наслаждения от простых вещей: новостей, воздуха, абрикос и куриного помета. Она даже шутить стала. Говорит, если таки не доживет до мероприятия, то хоронить ее в свадебном платье не нужно: «Стыдно перед людьми, но невеста уже не девственница. Хи-хи». То еще «хи-хи».
— Что тебе на свадьбу подарить, ба? — спросила ее знакомая.
— Да ничего не дари.
— Тебе уже ничего не нужно?
— У меня уже все есть.
И улыбается ей золотыми зубами.
Невеста.
Евгения Плихина

Однажды, профессор на одной из лекций представил нам новенькую. В этот момент я почувствовала легкое прикосновение к своему плечу. Оглянувшись, я увидела маленькую сухонькую старушку, улыбающуюся мне так открыто, что невольно улыбка озарила и мое лицо.
— Привет, красавица, меня зовут Роза и мне 87 лет, — сказала она. — Могу я присесть рядом? — Я заулыбалась и подвинулась, чтобы уступить ей место.
— Конечно, присаживайтесь. Могу я узнать, что привело Вас в университет в столь невинном возрасте? — мне вдруг захотелось шутить.
— Я здесь, чтобы встретить богатого мужа и нарожать ему кучу детей, — подмигнув мне, парировала старушка.
— А если серьезно?
Роза нравилась мне все больше и больше. Меня заинтересовали мотивы появления здесь этой весьма пожилой женщины.
— А если серьезно… Я всегда хотела получить высшее образование, и вот я здесь, — ответила Роза.
После лекций мы отправились в студенческую столовую и вместе пообедали. С этого дня мы на протяжении трех месяцев обедали вместе. Роза стала душой компании почти всех студенческих тусовок. Все студенты охотно общались с ней, ни разу не высказав своей неприязни.
В конце семестра мы пригласили ее произнести речь на выпускном вечере. Когда она шла к трибуне, листки со шпаргалками выпали из ее рук. Смутившись, Роза попыталась подобрать их, но собрала далеко не все листочки.
— Прошу прощения, я стала такой рассеянной. Ради мужа я бросила пить пиво, поэтому от виски я пьянею значительно быстрее, — пошутила она. — Я уже не соберу шпаргалки, поэтому позвольте просто сказать мне, что я думаю. — Пока затихал смех, она прокашлялась и начала свою речь:
— Мы не перестаем играть, потому что мы взрослеем. Мы взрослеем, потому что перестаем играть. Есть всего лишь несколько составляющих Вашего успеха, молодости и счастья. Вы должны улыбаться и каждый день находить что-то смешное в жизни. Вам необходима мечта. Когда Вы перестаете мечтать — Вы умираете. Вокруг нас столько людей, которые мертвы и они даже не догадываются об этом! Есть огромная разница между старением и взрослением. Если Вам 19 лет и Вы целый год будете валяться на диване и ничего не делать — Вам станет 20. Если я проваляюсь на диване целый год и ничего не буду делать — мне исполнится 88. Нет ничего сложного в том, чтобы стать старше. Нам не нужен талант или дар для того, чтобы постареть. Дар в том, чтобы открыть новые возможности для себя в переменах. Не жалейте ни о чем! Старые люди обычно не сожалеют о сделанном, они скорбят о том, чего они не успели сделать. Боятся смерти только те, в ком есть много сожаления.
Закончив свою речь фразой «с уважением, Роза», старушка вернулась на свое место. Мы все молчали, переваривая услышанное.
Через год Роза получила высшее образование, о котором она так долго мечтала. А еще через неделю она тихо умерла во сне. Более двух тысяч студентов пришло на ее похороны, в память о том, что эта маленькая светлая женщина научила их быть теми, кем они могут и хотят быть.
Запомните: старение — неизбежно. Взросление — выборочно.
из сети

Шел однажды одинокий старый вдовец Изя по улице. Вдруг слышит, как из зоомагазина раздается идиш «Кваккк, кваккк... вус махстэ, да, стоишь как поц. А?
Зашел Изя в магазин, а там, серый африканский попугай ему говорит:
— Эй! Кене редин идиш? Говоришь по еврейски?
— Ваш попугай говорит на идише? — спросил Изя продавца.
— Вус! Тебе что? Кажется, это китайский? — ответил попугай...
Достал Изя 500 долларов унес попугая домой. Всю ночь они проговорили. На идише. Изя рассказал, как он маленьким приехал в Америку. Как работал бухгалтером в фирме. Про пенсию, про Флориду...
Еще рассказывал, какой красавицей была его мама в молодости. Попугай рассказывал о своей жизни в зоомагазине, о том, как ненавидел воскресенье, когда приводили детей... Оба уснули довольные...
Наутро Изя надел молитвенные ремешки — филактерии и накинул покрывало — талит.
— Что ты делаешь? - спросил попугай.
— Давен — молюсь...
Попугай тоже захотел и Изя справил ему маленькие филактерии, талит и ермолку. Попугай захотел научиться молитвам и выучил их все. Позже Изя научил попугая еврейским буквам и они вместе учили Тору. Изя полюбил попугая как друга, как человека и как еврея. Он был спасен от одиночества.
В канун Рош-а-шана, Изя оделся по- праздничному и собрался уходить в шул — синагогу. Попугай захотел узнать, куда Изя идет и захотел пойти вместе. Изя сказал, что шул не для птиц, но после шумного спора попугай отправился в синагогу у него на плече.
Появление Изи в таком виде вызвало в синагоге большое недоумение. Все подошли спросить в чем дело. Даже ребе с кантором подошли. Они не захотели пускать попугая в синагогу на праздник, но Изя просил и клялся, что попугай умеет молиться. Даже поспорили с Изей, что попугай не может говорить на идише, не может давен. Ставки достигли тысяч долларов. Во время службы все косили на попугая. Тот сидел у Изи на плече и упорно молчал. Пропели одну молитву, потом другую. «Давен! — шипел Изя — Молись! Ты же умеешь молиться... так молись... Все на тебя смотрят....». Ничего
не помогало.
После службы выяснилось, что Изя должен прихожанам и ребе больше четырех тысяч долларов... Домой взбешенный Изя возвращался молча... Через несколько кварталов попугай вдруг запел на идише старинный молитвенный напев...
— Ты глупая и несчастная птица, — сказал Изя попугаю. Ты сегодня стоил мне больше четырех тысяч долларов... И это после того, как я сделал тебе филактерии и талит, как научил тебя еврейским буквам, молиться и читать Тору, как взял тебя в синагогу на Рош а-шана! За что! Почему ты мне это сделал?
— Не будь шмоком, — отвечал попугай, — Подумай лучше о том..., сколько ты выиграешь, когда снова поспоришь с ними в Йом Кипур...
*шмок (поц)
Михаил Гердель

История про лысую киску. Для поднятия настроения...


Моя подруга купила лысую кошку — канадского сфинкса, девочку. Покупала зимой. К лету киска уже подросла и любила сидеть на окне, наблюдая за птичками и подмявкивая. Лето. Жара. Приходит подруга с работы и видит, что её кошка лежит в неестественной позе на подоконнике: вся красная, глаза «в кучку», как при содружественном косоглазии, язык вывалился изо рта, будто её на сковороде поджарили. 
Дальше — с её слов. — Изрядно испугавшись за жизнь своей любимицы, не понимая, что случилось, пакую её в сумку и бегу к ветеринару. Врач сказал, что кошка ОБГОРЕЛА(!!) на подоконнике! И её срочно нужно намазать жирной сметаной. 
Ветеринар сделал кошке укол, после чего мы с киской побежали в магазин за сметаной. В молочном отделе не было продавца, и я попросила девушку из соседнего отдела помочь мне выбрать самую жирную сметану, чтобы намазать ею свою обгоревшую киску. Почему-то моя просьба вызвала взрыв хохота, но сметану мне всё-таки дали. Взяв банку, я, с киской в сумке, побежала на кассу, где была длинная очередь. 
Опасаясь за жизнь своей любимицы, я стала просить, чтоб пропустили, т. к. мне срочно надо намазать сметаной свою обгоревшую киску. На это, стоявшая впереди женщина, возмущённо ответила: «У меня тоже на пляже киска обгорела, да ещё и стринги натёрли, но я же не лезу без очереди!» Услышав такой диалог, люди начали давиться со смеху, тогда я уточнила, что моя киска лысая, поэтому и обгорела, и не на пляже, а на окне. Теперь уже мужики дружно заржали, а из толпы стали доноситься возмущённые женские возгласы, дескать, у нас тоже киски лысые, но это не повод лезть без очереди. Уже со слезами на глазах, я объяснила очереди, что сейчас покажу свою киску, а то она может подохнуть от перегрева. Зал разразился хохотом. Все уже чуть ли не катались по полу со смеху. Я расстегнула сумку. Когда увидели мою лысую киску, сразу пропустили вперёд. 
Но на этом мои злоключения не закончились. На столике для покупок, я намазала киску сметаной и бросилась ловить такси, чтобы быстрее добраться до дома. Проехав полдороги, моя киска начала писать прямо в сумке, стоявшей на моих коленях. Я завопила водителю: «Останови машину, у меня по ногам течёт!» — На что тот злобно спросил: «Ты что, обо...лась что ли?» Чтобы успокоить водителя, я пояснила: «Да не я, а моя киска!» Водитель завыл: «Ты что, пьяная? Как я в засатом салоне пассажиров возить буду?! Фу! А вонища-то какая!» Пришлось и ему предъявить лысую киску, дескать, животное обгорело и описалось. 
Чередуя смех с матюками, до дома он нас всё-таки довёз, дескать, следующего пассажира он всё равно повезёт не скоро, а когда сиденье высохнет и провоняется. Пришлось доплатить ему за обо...нное сиденье. Киска оживела, поправилась, но пришлось повесить жалюзи, дабы больше не попадать в подобную ситуацию. Девушки!Берегите своих лысых кисок!
Инет.

Сколько помню папу, он всегда считает, что у него котов нет. И сколько помню котов, они всегда считают, что они у папы есть. Они живут во дворе и на сеновале (неофициально). 
Ещё с прошлого года у папы — есть (как бы нет) два кота – Борзик и Кокос. Они ловят во дворе всякую нечисть. В награду за особо крупную пойманную нечисть получают от папы разрешение ходить с ним на рыбалку, а также имеют от папы региональные надбавки – молоко, рыбьи запчасти и остатки жареных куриц. 
 В этом году к этим котам присоединился ещё один кот, которого папа называет «Этот-Дополнительный». 
 Особой пользы этот кот не приносит (видно, мстит за странное имя), но недавно привел свою беременную кошачью даму. Папа «Этому-Дополнительному» и его даме сразу сказал: 
 — Двор столько котов не вместит. Не разрешаю тут плодиться и размножаться! 
 «Этот-Дополнительный» плюнул и ушёл, а дама уходить отказалась. Она прошлась по двору и устремилась на сеновал. Но папа решительно сказал: «Нет!». 
Дама сделала вид, что согласилась, а потом сделала вид, что ушла. 
 Но когда на следующий день папа проверял банки с помидорами , на сеновале он обнаружил вышеозначенную даму. Она лежала на свежеизготовленном гнезде и смотрела на папу глазами радистки Кэт, готовой к борьбе. Папа махнул рукой и ушёл. 
 Наутро он обнаружил на пороге двенадцать (!) убитых кротов. Они лежали грустной горкой. Рядом стояла Кэт и теми же глазами смотрела на папу. 
 Надо отметить, что папа досадовал на кротов: с прытью кабанов-тинейджеров они разрыли всю картошку и хулиганили в свекле. 
— Ладно, — сказал папа радистке Кэт. — Живи на сеновале. Только чтобы твои котята вели себя прилично.  
Кэт всё поняла и скрылась на сеновале, а через несколько дней оттуда уже доносились пищащие звуки, которые легко можно было принять за сигналы передающего устройства. 
 Теперь у папы не только Борзик, Кокос и Кэт, но и три котёнка. Их папа назвал «Спецназ». Они ездят на дровах с поленницы на землю, качаются на помидорных кустах, как на качелях, и выпивают молоко, которое папа выносит для ежика, Борзика и Кокоса. 
Но, по словами папы, у них (у спецназа) есть одна хорошая черта – это их мать – Кэт. Как только Кэт видит, что папа крайне зол на спецназ за проделки, она ведет котят вглубь огорода. И уже оттуда, из глуби огорода, они возвращаются, держа в зубах мышей. 
 Но если вы и сейчас спросите моего папу, есть ли у него коты, он, конечно, ответит: «Нет». 
 
(с) Наталья Алексеева

С выходом на пенсию у Василия появилась мечта, конечно, она у него и до этого была, но денег на нее на хватало- то внук заболеет, то бабке своей пальто с сапогами купить надо, то забор завалится.
Василий жил со своей Антониной в деревне в стареньком, но очень уютном доме, имел баню, несколько сараев. Но главной гордостью был палисадник, в котором росли разные сорта крыжовника, смородины, ягоды, картошка здесь рождалась крупная, на зависть односельчанам.
Два года Василий копил на новенький мотоблок- на хороший, чтобы был с разными насадками. Но когда нужную сумму он накопил, сказал: "Антонина!", поцеловал жену , надел новенький пиджак и уехал в райцентр.
Вернулся он оттуда без мотоблока. Зато с попугаем в большой клетке.
-Нечаянно купил,- смущенно проблеял дед,- сам не понял, как так случилось. Мимо рынка до магазина шел, а там смотрю- красота такая! Ну, я не удержался!
Бабушка накапала себе пустырника и пошла смотреть на пополнение.
-Ты мне объясни, старый дурень, зачем в тебе в деревне попугай, ему ведь и корм специальный нужен, витамины, небось, разные.
Дед молчал, а Антонина выговаривала ему громко, четко и с расстановкой.
-Что молчишь? Верно я говорю?
-Веррррно, веррррно...-склонив голову набок, выдал попугай,- дело говоришь! Товарищ!
-Ишь какой, умнее тебя, Василий, попугай то оказался!
Попугая назвали Ильич, выделили ему в углу место под клетку, откуда он кричал гостям:
-Верно, товарищи, верно!
Получив пенсию 6 -го числа, Василий вновь засобирался за мотоблоком. Но перед этим он поссорился с женой. Она хотела поехать с ним, чтобы он, не дай Бог, опять не купил то, что вообще в хозяйстве не пригодится. Дед Василий, в свою очередь, очень обижался на неверие Антонины в его силы.
-Тоська, молчи! - Василий вышел, оглушительно хлопнув дверью.
А вечером он вернулся с соседом на старенькой Ниве. Когда открыли багажник, бабуля ахнула: она ожидала увидеть мотоблок, а не рыжую козу, которая глянув на нее, противно мемекнула. " За что мне это?- только и подумала Тоня.
-Нечаянно купил,- услышала знакомые слова Антонина,- да и подумал, вот внук скоро приедет на лето, а молока своего нет...ну, ты это, не серчай, пожалуйста,-Василий с нежностью посмотрел на жену, -а на мотоблок мы еще накопим!
Антонина на мужа долго не могла серчать. И коза Елизавета последовала в свои царских хоромы, которые ей выделили в сарае, где раньше хранился хозяйственный инвентарь.
А дальше, как в сказке " Волшебное колечко", только Василий покупал, а не продавал- поехал дед вновь за своей мечтой, а вернулся с мешком, а в нем поросенок.
-Наверное, Тося, ты была права, что не отпускала меня одного в райцентр.
С того дня еще больше обязанностей в хозяйстве появилось у них, но Василий на себя большую часть ответственности взял- на огороде возится, воду таскает, в магазин бегает, а Антонина- по дому хлопочет, разговаривая с попугаем, да козу Лизоньку пасет и доит.
Всё бы ничего, только осенью, сбежал их поросенок Боря, став уже к этому времени большим, подкопав землю и оторвав несколько старых досок в сарае, он, повизгивая от счастья, направился на огород к соседу через дорогу. Приглянулась ему капуста на огороде председателя. Председатель же, мужик солидный и противный, увидев такое вопиющее безобразие, выбежал прогонять его с огорода.
Василий с Антониной долго извинялись перед ним, но председатель долго возмущался тем, что был нанесен сильный урон его огороду и требовал заколоть Борьку. Только после того, как Тоня предложила ему, приносить парного молока от козы Лизки, целую неделю- пострадавшая сторона успокоилась и вернулась домой.
А с тех пор, как Борис побывал на огороде председателя и ,натворив своим свиным рылом дел, перепахав делянку с капустой, у него появилось новое имя- Мотоблок. И что самое смешной, на него он с удовольствием отзывался.


Источник: Книга Рассказов Дзен

Перед тем как умереть мама Сони составила дарственную на свою дочь. Получилось так, что после её смерти большая четырёхкомнатная квартира стала принадлежать Соне и её тёте. То есть, половина жилплощади уже и раньше принадлежала родной сестре матери, Катерине, после смерти их родителей они все поделили.
Катерина жить в квартире отказалась, но и продавать свою часть не хотела. Да и у её сестры не было мыслей купить её половину, она уже болела и ей было не до того. Постоянные процедуры изматывали. Улучшения не было, и нужно было пробовать всё новые способы. Врачи разводили руками, обратились к ним поздно, а значит время упущено. Соня ухаживала за матерью. Просила иногда посидеть с ней Катерину, очень редко, но сестра матери отказывалась.  
– Не могу смотреть на умирающую сестру. 
 – Она не умирает, она болеет. – отвечала ей обиженная Соня. 
 После двух таких разговоров девушка ей больше даже не звонила. Одинокая бабушка соседка всегда соглашалась. 
 – Я вам заплачу.  
– Нет, девочка. Вам и так деньги нужны. Неужто я не понимаю. Чай у вас попью, и вся моя зарплата. Ты беги. Всё хорошо будет. Ты только сушек купи несладких, а то мне сахар нельзя. 
И Соня бежала на очередную подработку. Учёбу она уже давно бросила, только маме не говорила. Зачем её расстраивать. 
Однажды в отсутствие Сони приехала Катерина. Дверь открыла своим ключом и вошла. По-хозяйски огляделась и заметила на кухне соседку. 
 – А вы кто? 
– Не помнишь? Дверь напротив. 
 – А, баба Нина. 
 – Ну кому-то и баба Нина. Вспомнила всё же.  
– Можете быть свободны. Я сама с сестрой посижу. 
 – Я тут посижу, на кухне. Соня меня попросила, как придёт так я и уйду. 
 Катерина закрыла дверь в комнату сестры, и они долго о чём-то беседовали. 
 – Сестрёнка, Наташенька, я беспокоюсь о твоей дочери. Не станет тебя, а она молодая, обманут её, потеряется наша квартира. Ей то всё равно, а мне память о родителях. 
– Я тебя не понимаю. 
– Так куда тебе уже понять. Вот я и говорю, что надо поторопиться. Я приведу нотариуса, завещание надо написать. Соню я не выгоню, пусть живёт. Но молодёжь нынче ветреная пошла, нельзя им такое доверять. 
– У меня нормальная и разумная дочь. 
– Но подстраховаться надо. Ты же знаешь, что у меня никого нет. Квартира у меня есть, долю на меня напиши, а ей потом достанется и эта и моя. А сейчас ей ещё рано. Деньги большие голову вскружат. Квартира ведь дорогая, в центре, хоть и не в столице, а цену хорошую имеет. 
– Я подумаю. А сейчас иди. Спать я хочу. 
Хоть Катерина и говорила вроде разумные вещи, но что-то в её поведении казалось подозрительным. Наталья знала и свою дочь. Не такая она, чтобы всё продать и лишиться жилья, да и работает она. Всё успевает, и за ней смотрит и лекарства. Наталья даже заплакала и позвала соседку. 
 – Что ты милая, не волнуйся, нельзя тебе. Чай сейчас согрею, травки тебе заварю. Успокойся, скоро Соня придёт. Это ты из-за Катьки так? Что она тебе наговорила? 
 – Завещание надо писать. 
 – Катьке что ли? 
 – Я больна, но не настолько. С головой у меня ещё всё в порядке. На Сонечку. 
 – Я уж испугалась. И так половина Катькина, решила всё заполучить. 
 Была составлена дарственная на Соню. После этого Катерина приходила ещё два раза, уговаривала и даже пыталась оставить денег на лекарства, но Соня и Наталья отказались. Доброта тётки и Соне показалась подозрительной. А когда Катерина узнала, что ей уже не светит вторая половина квартиры, то решила сдавать свою часть. 
 – Мне нужны деньги, я и так долго терпела, а теперь подвиньтесь. – сказала она, когда привела жильцов. – Скажите спасибо, что не бригада гастарбайтеров, а всего лишь студенты. 

Продолжение следует....

Два студента мединститута оказались вполне нормальными, не шумели и чистоту соблюдали. Они даже подружились с соседкой бабушкой Ниной. Ведь она часто оставалась присмотреть за Натальей. 
 – Вы Сонечку не обижайте, тяжело ей. Она и учёбу бросила, ради матери. А тётка её, комнату которая вам сдаёт, хотела квартиру у неё всю забрать. Странная она. Жалко Сонечку, если та свою половину продать решит. 
 Баба Нина по простоте душевной все студентам и выложила. 
 Наталья умерла примерно через год. Сестра на похороны не дала ни копейки, хорошо хоть пришла проводить в последний путь. Помогли студенты и баба Нина. 
 Зато она сразу захотела продать свою часть. 
 – Или бери кредит и выкупай, или я просто продаю. Но соседей тебе выбирать не буду. Всё первому покупателю. 
 – А может ты у меня купишь? А я бы себе смогла комнату приобрести. 
 – Соня. Вот говорила я матери твоей, что рано тебе такое наследство. Тебе бы только продать. 
 – Вы же продаёте. Может продать всё вместе. 
 – Это хорошая идея. Мне деньги нужны. Пиши доверенность, а то ты вечно на работе. 
 – Мне тоже нужны, но продавать будем вместе, не по доверенности. 
 – Будь готова показать жилплощадь. 
 Покупатели пришли смотреть квартиру уже через неделю. По их просьбе Соня показала две комнаты принадлежащие тётке. 
 – Хорошо. А сколько вы хотите за свои? 
 – В каком смысле? Квартира будет продаваться полностью.  
– Катерина нам озвучила цену за свою половину. А ваша? 
– Площадь у комнат равноценная, значит и цена такая же. 
 – Нет. Это будет очень дорого. У вас ведь тут мама умерла, аура плохая в комнате. Вы должны ещё и спасибо сказать, что её купят. 
 – То есть тут аура нормальная, а тут плохая. Ну молодец тётка, везде выгоду найдёт. Цена либо такая же, либо покупайте половину, будем соседями. 
 – А потом мы свою сдадим гастарбайтерам, правда дорогая? – подошёл один из студентов и слегка приобнял Соню. 
 – Да. 
 Покупатели ретировались. 
 – Извини, они бы ещё долго торговались, а так ушли. Если что, повторим. 
 Повторить и правда пришлось. Потом пришла тётка. 
 – Что ты ломаешься. Нам же выгодней продать быстрее. 
 – Я вас поняла. Всё пополам. 
 – Вскружили тебе деньги голову. Говорила я матери твоей. Моя то доля подороже будет. 
 – Ну да. Из-за ауры. 
 Покупатели приходили снова и снова, все по тому же сценарию. Тётка отступать не хотела. Студент, который начал помогать Соне, тоже не сдавался. 
 Тётка всё же продала свою половину квартиры. За большие деньги её никто уже не покупал, пришлось продать за то, что предложили. А это почти на треть меньше. 
 Новые жильцы не заселялись, студенты продолжали жить. 
 – Если что, то мы переедем, а пока подождём. 
 Анатолий, так звали студента, уже ухаживал за Соней. А через год после смерти её матери сделал ей предложение. 
 – Я понимаю, что раньше нельзя. Я давно хотел, но баба Нина сказала нельзя. 
 – Так баба Нина знала всё? 
 – Классная бабуля. Повезло тебе с соседкой. Кирюха к ней переехал. 
 – А что соседи ведут комнаты? 
 – Уже въехали. 
 – Да? 
 Анатолий достал документы. 
 – Мне отец дал денег, чтобы купить комнату или маленькую квартиру. Он с матерью давно не живёт, а мне хорошо помогает. Ну вот твоя тётка и продала мне. 
 – Так она же тебя знает. 
 – А мне отец и купил, я попросил его всё оформить. Он даже немного ещё добавил. Теперь только свадьба. Ты согласна? Не беспокойся, меня содержать не надо, мы с Кирюхой работаем. 
– Да знаю, что вы работаете. И учитесь. Вы молодцы. Спасибо тётке за хороших жильцов.  
– А на свадьбу её пригласим?  
– Она скажет, что племянница её обманула.  
– Это она хотела тебя обмануть. 
– Давай без неё. Видеть её не хочу. Тихо распишемся. 
 – Хорошо. Только Кирюха и баба Нина. Родители друг друга терпеть не могут. Просто съездим к ним и всё. 
– Как скажешь. 
 – Ты мне не ответила. 
 – Конечно согласна.

Дeтский стyльчик, хоть и в упaковке, в руках помeщался плохо. Дмитрий перехватил коробку поудобнее, одновременно перевешивая на лoкoть ходунки, которые он забрал пocледние, с витрины. 
 Пакет с погремушками при этом выскoльзнул у него из рук и зазвeнел россыпью мелодичных звуков. Дима кинулся его поднимать и задел хoдунками мимо проходящую кopпулентную даму. 
 – Поосторoжнее нужно быть, молодой человек, раз уж сорвали себе столько счастья! - фыркнула та, подняла одну из погрeмушек, подала ему и всплеснула руками: - Ой-вэй, Димочка, я ж тебя не узнала среди всего этого богатства!
 Дима поднял глаза - перед ним стояла его сосeдка. Не просто соседка - подруга его бабушки. Странно, что она одна, дамы её возраста обычно хотят по торговым центрам парами, чтобы было с кем обсудить фасон, ужacнуться цeне и посоветоваться, что сказать мужу по поводу незапланированных приобретений. Он бегло посмотрел по сторонам - а, всё в порядке, от аптеки в их сторону поспешала звeзда “саммита бабуленций”. Это название ежедневным сборам женской части населения дома на лавочках у подъезда они с друзьями прuдумaли ещё когда учились в школе и оно до сих пор было у них в ходу. 
– Здравствуйте, тётя Роза! Здравствуйте, тётя Сoня! - Дима прекрасно понимал, что ни его тридцатилетие, ни диплом медицинского института, ни даже недавно отпущенная бородка ничем ему не помогут. В их глазах он так и будет тем самым Димочкой, которому они когда-то заправляли майку в шортики и вытирали сопливый нос. 
- Где ты взял все эти прекрасные вещи, Дима, а главное - куда ты их все несёшь? 
- Домой, конeчно! 
Соня с Розой переглянулись и Дима немедленно почувствовал себя тем самым сопливым пацаном, не взявшим с собой платка. 
 - Зачем, Димoчка? 
-У меня скоро сын родuтся! Я Леночку в роддом oтвёз! А сам сюда, за покупками! Нам ведь теперь столько всего нужно! - счастливая улыбка растекалась по его лицу как жаркий день по гopячему асфальту. 
Дамы переглянулись ещё раз. 
- Димочка, а где спиcoк? 
- Какой список? 
- Разве Леночка командировала тебя в торговый центр без списка? 
- Роза, я думаю, ей было немножко не до этoго! 
- Скорее всeго да, но её мама… 
-Роза, он привёз жену с-под Тамбова! 
- Ой, да, не помню без очков! Дима, а твоя бабушка? 
- Она на всякий случай осталась с Леной… 
- Роза, забудь за родословную, уже всё ясно, как диагноз американского президента - ребёнок дома один и ему нyжно помoчь! 
 - Вы думаете, ребёнок уже poдился? - вскинулся Дима, попытался вытянуть телефон из кармана и уронил дeтский стульчик. 
-Не рви себе нервы, когда рoдится - тебе позвонят, - тётя Соня успокаивающе погладила его по руке, перехватила ходунки, кивнула Розе, уже успевшей собрать все разлетевшиеся погремушки и скомандовала: - Покaжи мне лучше, это чудесное место, где ты приобрёл все эти нeoбходимейшие причиндалы! 
 - Вам тоже нужно, да? Пойдёмте, там сегодня такие скидки, такие скидки! - через десять минут сияющий Дима вместе с двумя дамами опытного возраста входил в магазин игрушек. - Только ходунки я последние забрал. 
- Это не страшно, - успокоила его тётя Соня. - Чеки у тебя? 
- Да, а что? 
- Девушка! Мы хотим вернуть этoт антиквариат на poдину! 
 - А в чём дело? Вам не понравилась рaсцветка? Хотите заменить? - подбежавшая прoдавщица чуяла неладное, но быстро сдавать позиции не собиралacь. 
- Расцветка прекрасная, мой глаз будет рыдать за ней полночи! Поставьте обратно в витрину, я буду ходить любоваться об неё по четвергам! 
- Вас что-то не устроило? 
- Больше всего сумма на чеке. Я его ещё не видела, но чувствую, что в нем красиво, как в музее. Молодой папаша охренел от счастья, но это ж не повод так брить его яйца! Слава богу, у него есть бабушка, а у бабушки есть половина дома подруг - мальчик не сирота, тут есть кому объяснить как ему жить дальше! 
- Если товар без брака, то я не мoгу… 
 - Рыба моя, угомони свои тaланты! - Роза уже устала молчать. - Или ты хочешь веселиться со скандалом? Так я могу, сегодня мне рожать не надо! 
-Тетя Рoза, тётя Соня, вы что? Я же это для Мишеньки купил! Ему пригодится! Дети так быстро растут, не успеешь оглянуться - ему уже всё надо, а скидки-то тогда может и не быть! - Дима явно гoрдился своей хoзяйственнocтью. 
- Какой умный мальчик! - восхитилась тётя Соня и опять погладила его руке. Хотелось бы по плечу, но Дима вымахал под два метра. Она вздохнула по тем временам, когда его макушка была доступнее и объяснила: 
- Стульчик для кормления у нас есть. Хoдунки тоже. Ты в курсе, что Леночка купила из приданого? 
- Какого приданого, у нас мaльчuк будет! 
 - Соня, ты видишь, клиент не в теме! Наше дело сопроводить его до дома в целости и финансовой coхранности! 
- Я всё вижу, Роза! Детка,- повернулась она к продавщице, - ты таки хочешь с нами попрощаться или мне удобней подoждать, пока твоя надежда сдoxнет? 
-Вы вытянете нервы даже с медитирующей улитки! Давайте уже ваш чек и скажите ура за мой красивый характер, кто бы ещё так вошёл в ваше положение! - девушка раздражённо отсчитала деньги, протянула их Диме, но Роза лoвко перехватила купюры, покaзала всем приcyтствующим и с торжествующим видом сунула в свoй ридикюль. 
 Растерянного Диму тетушки выводили пoчти под руки, успевая в два уха проводить ему ликбeз молодого отца: 
- В первую очередь ребенку нужны пелёнки! 
- И распашонки, и памперсы! 
- И ползунки, но это чуть позже! 
- Но много одeжды покупать не нужно, тем более на выpoст! 
- Что-то подарят родственники, что-то пoдруги! 
- Тогда и увидите с Леночкой, чего именно не хватает! 
- Ходунки нужны на неделю, от силы на две, их вообще покупать не нужно! У Свeты из пятой квартиры eсть, она вам даст! 
-А у Дины Львовны стульчик для кормления лежит в кладовке! А ты сразу покупать, тебе что, зapплату в связи с рождением сына прибaвили? 
- Кроватка детская у вас есть? А коляска?
 Дима в недоумении пожимал плечами, едва успевая повоpaчивать голову то к однoй тётушке, то к другой. 
 - Не делай грустных глаз, я позвоню твоей бабушке! А Леночка суеверная или в скидки верит больше, чем в приметы? 
- Что? 
- Я говорю - она заранее что-нибудь покупала для малыша или сглазить боялась? 
Дима честно пытался вспомнить что-нибудь из того мuлого жyжжания, которое каждый вечер запoлняло его уши: 
-Шапочку! Она шапочку связала сама! 
 Женщины пepеглянулись: 
-Тогда понятно. Кстати, Соня, мы чуть не забыли цель нашего променада! 
- Ой, точно! - они решительно свернули в обувной, над входом которого красовaлась реклама акции “1+1=3” 
 - Дима, выбepи себе осенние кроссовки! 
-Зачем, тётя Соня? Летo только началось! 
- Вот именно поэтoму! Сейчас летняя обувь в цене, зато на демисезон скидки размером с Кинг-Конга, их и надо бpaть! 
Уставший от поворотов этого дня Дима послушно выбрал себе кроссовки, посмотрел на ценник - парадоксально, но соседки были правы, цена была ниже раза в три, чем в начале весны. На кассе тётя Соня радостно расплатилась за всю обувку, не дав Диме даже достать карточку. 
-Это тебе подapок, к рождению сына! Видишь, при покупке двух пар - третья бесплатно? 
- Я думал, это в одни руки… 
- Так а мы что, в три ноги? Платила я, значит, покупка одна. А уж как мы их будем носить, это наше личное дело. 
 Тётя Роза согласно покuвала: 
– Здесь пригоршня копейков, там посмотрел куда идёшь - и вот уже твой ребёнок учится в институте, xoтя никто в семьё не любовался луной заместо ужина. Ты теперь глава семьи, Дмитрий, пора начинать раскидывать мозгами, а не тoлько спермaтозоидами. 
 Телефон Димы заиграл популярный мотив. 
– Мальчик! - радостно закричал он на весь мaгазин. - 3700! 52 сантиметра! - он подхватил соседoк и закружил их. 
 – Роза, не paспыляйся, он сейчас с твоих слов запомнит дулю от фантика, - шептала тётя Соня подруге по дороге домой. - Не рви мандат души напoполам, мы же рядом, пoдскажем, если будeт надо!


Автор: Мapина Мapинoчкина

Я холостяк. Не старый. Мне восемнадцать до семнадцатого года, плюс пятьдесят, один минус подоходные, плюс бездетность. Я по профессии бухгалтер. Итого мне… шестьдесят девять с копейками.
Все друзья хотят меня женить, потому что люди не выносят, когда кому-нибудь хорошо. Но я не спешу. Шестьдесят девять — время еще есть. С моим возрастом, о котором я сказал выше, с моими данными, о которых я скажу ниже, я мог бы женить на себе весь балет Большого театра, но я не тороплюсь.
Мне говорят:
— Слушай, Сигизмунд, для тебя есть девушка в Ташкенте, стройная, как козочка, ароматная, как персик.
— В Ташкенте. Улица Навои, шестьдесят пять, вход со двора, налево, отдельная квартира с отцом?
— Да.
— С черными глазами, заикается?
— Да.
— Тетя болела желтухой в тридцать шестом году?
— Да.
— Хорошая девушка, но зачем привязывать себя к одному месту?
Я всю жизнь менял адреса и места работы, менял, когда мне не нравился пейзаж за окном или голоса сотрудников. Зачем же мне затихать вдали? И я сказал себе: «Сигизмунд, тебе рано отдавать, ты еще не все взял от жизни».
И я сбежал к одной врачихе. Доцент. Вот такая толстая диссертация, и тема очень интересная — что-то там в носу.
Такая умная женщина. Бывало, по радио: «Буря мглою небо кроет…»
— Откуда это, Сигизмунд?
Я только открывал рот и напрягал память, как она говорила:
— Ты прав — это Пушкин.
С ней я пошел дальше всех, с ней я дошел до ЗАГСа. У меня уже был букет, мы с ее мамой перешли на «ты», а папа подарил мне белые тапочки. И тут я сказал себе: «Стой, Сигизмунд. Она чудная женщина со всеми удобствами, с горячей водой, в прекрасном районе, но умна угнетающе». С таким же успехом можно жить в библиотеке или спать в машиносчетной станции.
И я бежал к третьей. Та ничего не соображала, и я почувствовал себя человеком. Я сверкал остроумием, пел и решал кроссворды. А она сидела, раскрыв рот. Когда человек, раскрыв рот, смотрит на вас целый день, это приятно. Но через месяц это начинает раздражать. Я ей говорю: «Закрой рот, я уже все сказал». И хотя был ужин, и нас поздравляли, и ее папа подарил мне белые носки, я сказал себе: «Стоп, Сигизмунд. Шутки шутками, но могут быть и дети». И я бежал домой… где из живых людей меня ждет только зеркало.
Но сегодня я чувствую, что созрел. Сегодня я выгляжу как никогда. У меня еще стройная фигурка, блестящая в некоторых местах голова, слегка подкашивающиеся ноги, небольшое пришепетывание при разговоре, посвистывание при дыхании и поскрипывание при ходьбе. Но если меня в тихом месте прислонить к теплой стенке, со мной еще очень, очень можно поговорить! О весне, о жизни, о вас, женщины…
Готовьтесь, птички! Я еду к вам на трамвае!
Михаил Жванецкий, «Для вас, женщины»

Бутерброды с сыром или в нашем доме в старые и добрые времена...



В какое бы время я не возвращался бы домой, я всегда находил на нашем кухонном столе стакан молока и два бутерброда с сыром. Бабушка могла уже лечь спать, но молоко и бутерброды ждали меня. Иногда, когда она и дедушка ещё не спали, я заходил к ним в комнату и рассказывал о том как прошёл мой день. И не было лучшего слушателя в моей жизни чем моя бабушка.
Вся моя жизнь до 22-х лет была неразрывна (сколько я себя помню) связана с моими ленинградскими бабушкой и дедушкой. Я жил с ними вместе в одной огромной, беспорядочной Ленинградской квартире в центре Васильевского Острова.
Когда я закрываю глаза, наша огромная - 95 квадратных метров - квартира встаёт перед моими глазами, с ее старинными буфетами, хранившими труднодоступные пироги, варенье и конфеты «Белочка», книжными шкафами и стеллажами с не одной тысячей книг, с продавленными временем стульями и диванами, с «чёрной» и парадной лестницами и с запахами, которые я запомнил на всю жизнь.
Запах лестницы. Когда уже в эмиграции, спустя много лет, я зашёл в наш подъезд (парадную), мозг вспомнил этот запах, хотя я там не был более 15 лет. Запах подгоревшей и «сбежавшей» манной каши, которую я ненавидел - она была с комками. Запах пирогов, которые пекли моя бабушка и ее родная сестра тётя Софа - Софочка. Это запах духов «Красная Москва», которыми душилась бабушка, запах щек дедушки, пахнувших мылом после его бритья. Запахи детства, запахи любви.
Бабушка была дирижером нашего большого семейного оркестра, главнокомандующим нашими нестроевыми и разрозненными воинскими частями. Кто-то должен был брать на себя бразды правления и она это делала, как бы ей ни было тяжело порой. Это и стирка и готовка и мои уроки и очень многое другое.
В ранней молодости она пережила трагедию. Её первая любовь, мальчик Сёма, наверняка будущий жених и муж, погиб, спасая в реке тонущего человека. Когда ей об этом сообщили, она потеряла сознание и долго не приходила в себя. Прошло время и бабушка встретила своего мужа, моего дедушку, человека старше её на 14 лет, с которым она прожила вместе долгую жизнь (до его смерти) - почти 45 лет. Был ли их брак легким? Точно нет. Дедушка был молчун и стоик, бабушка очень эмоциональна, властна, восторженна и вспыльчива. Сильный характер. Окончив экономический институт и проработав 3-4 года экономистом, ненавидя все что связано с финансами и экономикой, она бросила карьеру и начав все заново, окончила медицинский институт в Ленинграде, став первоклассным врачом-эндокринологом, любимой ученицей знаменитого профессора Баранова. Она этим очень гордилась всю свою профессиональную жизнь.
Пресловутые «вода и камень, лёд и пламень». Их объединяло очень многое: профессия - оба сильные, прекрасные врачи, любовь к театру, опере, книгам, музеям, потрясающая порядочность и чистота отношений. Мне это сильно помешало в моей жизни - я очень долго, подсознательно ожидал такой же порядочности от окружающего мира, какую видел у них.
Оба много перенесли и пережили. Бабушка с маленьким папой -  год блокады в осажденном Ленинграде, после эвакуацию и послевоенные годы. В блокаду их спасала часть пайка бабушкиного родственника - генерала - военного хирурга ЛВО. Своим пайком он спас много семей. Дед - военврач, прошедший Финскую, воевал с первого дня в 1941, был ранен, контужен, попал в плен. Свои не выдали, сошёл за татарина, бежал с другими из плена в 1944, воевал до 1945. После лагерь уже в СССР для бывших военнопленных. В 1946 вернулся домой, когда бабушка уже и не чаяла его увидеть. Потом «дело врачей», но все для обоих обошлось.
Дедушка был в быту почти бесполезен. Впрочем, как и я сейчас. Его можно было изредка использовать в хозяйстве (как и меня) лишь на подсобных работах: сходить в магазин, забрать вещи из химчистки или из прачечной. Лампочки в его руках лопались, тарелки падали и разбивались. Я не помню его ни разу у плиты, пытающимся что-либо приготовить. Это оканчивалось плачевно. Но больше всего мою бабушку раздражала привычка дедушки подметать пол или пылесосить одной рукой. В другой руке он держал книгу. Бабушка не выдерживала, закатывала скандал и даже могла чем-то запустить. Дедушка на время уходил из дома и я из мужской солидарности шёл вместе с ним.
Порой, я вижу в своей жене, Алле, свою бабушку. Та же бескорыстная преданность семье, та же полная, до краев, абсолютная любовь к детям и особенно к внукам. Та же эмоциональность, «сердца пламенный мотор». К бабушке шли за советами или звонили по телефону родственники, подруги, просто знакомые. Она была эмоциональным стержнем семьи, на ней держалось если не все, то почти все. То же самое и с Аллой.
Как и мой дедушка, я подметаю пол одной рукой, уворачиваясь от тяжелых предметов летящих в мою сторону... Все повторяется. В этом у нас с ним много общего.
Воздух квартиры где я с ними жил - это был воздух моего счастливого и очень беззаботного детства. Как водится, я этого не понимал тогда, но как же мне этого воздуха не хватает сейчас, когда я уже много лет сам дедушка. Когда я теперь уже со своими внуками, я закрываю глаза и благодарная память переносит меня в те далекие 60-70 годы прошлого века, когда мы все были живы и на кухонном столе всегда стоял стакан молока и два бутерброда с сыром. И когда бы мои внуки не пришли ко мне домой поздно ночью или рано утром, их будут всегда ждать на столе стакан молока и бутерброды с сыром. Пока я сам жив.    
из сети

Никайон



-Мусечка, кажется нам повезло!- шепчет мне в самое ухо подружка Анечка,- После занятий бежим на интервью на первую работу!
Лето 1991-го года. Я заканчиваю Ульпан.
Выданных нам  денег “корзины абсорбции для новых репатриантов” хронически не хватает.
Мы экономим на всем: на воде, на электричестве,  на транспорте, приносим какую-то мебель с помоек, ходим на рынок к концу дня, чтобы купить по дешевке (а иногда взять даром)  нераспроданные овощи и фрукты…
Короче, выживаем, кто как может. И все, как один, мечтаем о работе, любой работе, пусть тяжелой и грязной, любой!
За год с небольшим в Израиль приехало более 1 млн репатриантов и страна просто задыхалась от нехватки рабочих мест.  Врачи и доктора наук мели улицы , а о том, чтобы устроиться по специальности (а у меня их было две: инженер-строитель и портниха со стажем), можно было только мечтать.
И вдруг- о, счастье!- подружке по огромному блату предлагают вечерние уборки в Хайфском Технионе, и, кажется, там есть еще места. Не важно, что платят всего 5 шекелей в час, но это РАБОТА!
Мы бежим туда, нас почему-то осматривают с головы до ног (?!), но выдают тряпки, ведра и пылесосы!
Вот она радость - мы получили первую работу на исторической родине! Эта работа называется на Иврите  НИКАЙОН (уборка).
На дорогу туда и обратно на двух автобусах с ожиданиями уходят почти три часа, а плата за проезд съедает значительную часть заработка, но нас это не страшит! Ведь хотя бы 10-12 шекелей в день остается в кармане, а это уже нечто!  Это почти пять долларов, на которые можно питаться весь день!
Очень скоро радужная дымка рассеялась. Счастье было недолгим.
Оказалось , что, пользуясь невероятным наплывом эмигрантов в алию 90-91-ых годов, директор хозяйственной части и его заместитель специально нанимали симпатичных молодых, и, желательно, одиноких женщин на уборки, преследуя их сексуальными домогательствами в обмен на работу. Не избежала этой участи и я.
В рассказе “Наш путь в  эмиграцию” я уже описывала эту печальную историю. Скажу только, что вскоре меня уволили, якобы, по сокращению штатов, но устно зам директора сказал, что терпеть рядом такую красоту, не обладая ею, он больше не в силах.
Я была в ярости от такой неприкрытой наглости и цинизма и рассказала эту историю знакомому репортеру местной газеты.
Вскоре в печати вышла разгромная статья-фельетон, после чего все ответственные лица были сняты с занимаемых должностей, ну а я…. Я опять искала работу!
По протекции моего бойфренда-сабра у меня появился очередной Никайон. На этот раз в частном доме.
Хозяйка квартиры, Хава, женщина лет 55-ти, бывшая репатриантка из Румынии, учила меня делать “спонджу”. Это особый способ мытья полов, когда сначала надо расплескать мыльную воду по мраморному полу, затем собрать мыло резиновой губкой, потом повторить эту процедуру с чистой водой, и только в конце уже вытереть насухо. Но при этом еще надо двигать мебель из одного угла в другой и обратно. В общем, то еще удовольствие! И так каждую комнату, не забывая при этом пылесосить ковры и мебель, мыть окна и протирать все подряд на своем пути.
Как-то Хава рассказала мне, что уборщицам устраивают негласные испытания , разбрасывая некрупные деньги под мебель. Этим способом можно сразу “убить двух зайцев”, проверяя не только честность работницы, но и качество уборки. Если деньги не подняла - значит, под мебелью не помыто. А если подняла и не отдала,- то воровка.
Мне очень повезло. Я прошла проверку, так как, найдя однажды под кроватью 5 шекелей, я вернула их Хаве. После этого случая она стала рекомендовать меня своим приятельницам.
Мои гонорары  и доверие  ко мне клиентов росли! Иногда хозяева даже оставляли меня одну в доме, возвращаясь только к концу уборки.
Опишу еще несколько грустных, но забавных случаев.
Как-то я попала на работу в очень богатую виллу в верхней части Хайфы, на Кармели.  Хозяйка была бывшей репатрианткой из Польши и даже немного говорила по-русски.
В  ее гостиной лежал огромный, невероятно красивый персидский ковер. Мне было запрещено прикасаться к нему пылесосом. Каждый раз я должна была выносить его на огромную веранду и выбивать с обеих сторон вручную. Ковер был страшно тяжелым, в результате чего я получила травму позвоночника, которая “отзывается” и по сей день, через 30 лет.
А еще она требовала протирать все кухонные шкафчики и ящички изнутри. Однажды, в качестве проверки, она взяла длинный нож, и, намотав на него влажную салфетку, залезла им в самый дальний угол ящичка. Вытащив его, она обнаружила на салфетке несколько прилипших крошек, что  мне тут же было поставлено на вид.
Хава по-прежнему продолжала мне помогать с трудоустройством.
Как-то раз она отвела меня в одну религиозную семью. Это была пожилая пара, соблюдающая кашрут и все еврейские традиции.
Я получила небольшой базовый инструктаж от Хавы, и надеялась не осрамиться, но…
Для тех, кто не в курсе: у людей, соблюдающих кашрут, на кухне  есть две отдельные раковины, два разных шкафа, отдельные разделочные доски, ножи, посуда для мясного и молочного. Еще есть специальная праздничная посуда для еврейской Пасхи - Пейсах.
Ни в коем случае нельзя перепутать мочалку для мытья молочной посуды с такой же самой мочалкой для мясной посуды.
Я не знаю точно, где и в чем я нарушила эти строгие правила, так как хозяева были со мной невероятно милы и приветливы, но спустя несколько дней они  передали через Хаву, чтобы я больше не приходила….
Несмотря на все сложности и особенности местного характера, моя популярность и профессионализм в области Никайона неуклонно росли, и скоро у меня уже не было отбоя от желающих…
…………………………………………………………………………………….
Потом у меня были другие работы, намного лучше и престижнее Никайона. Но школа жизни, пройденная более 30-ти лет назад, дает о себе знать.
Уже много лет мой дом убирают другие люди. И надо признаться, что мне бывает трудно смолчать, когда я замечаю халтуру, а замечаю я ее всегда.
И тогда я беру в руки тряпку….
из сети

Одна зеленяя луковица и одно красное яблоко



Не знаю, что так пугает многих артистов и музыкантов, которые говорят, что всегда с особым волнением едут выступать в Одессу, но вот почему начиная с далекого тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года ни разу не приезжал в наш город знаменитый скрипач Гутников со своей пианисткой Мещерской, я знаю точно. Они боялись меня.
Впрочем, все по порядку. Я учился тогда в Одесской государственной консерватории. Красиво? А вы как думали?.. Это уже потом я стал советским драматургом, а вначале родители все же пытались сделать из меня культурного человека. Желательно скрипача. Правда, мой педагог – профессор Лео Давыдович Лембергский сразу распознал безнадежность этих попыток, поэтому во время занятий старался научить меня хоть чему-нибудь полезному для жизни.
– Смотри сюда, мальчик, и запоминай, – говорил, бывало, мой шестидесятилетний наставник мне, восемнадцатилетнему пацану, доставая из своего скрипичного футляра луковицу и яблоко. – Мой дед съедал во время обеда одну зеленую луковицу и одно красное яблоко – и дожил до ста лет. Мой отец съедал во время обеда одну зеленую луковицу и одно красное яблоко – и дожил до ста одного года. Я тоже съедаю во время обеда одну зеленую луковицу и одно красное яблоко, и вот ты увидишь... Хотя ты, конечно же, не увидишь...
Я незаметно посмеивался, и, между прочим, совершенно напрасно. Прошло тридцать лет, а мой профессор по-прежнему съедает где-то в далеком Израиле во время обеда свою зеленую луковицу и свое красное яблоко и уже готовится побить семейный рекорд долголетия, установленный его отцом и дедом, а что касается меня... Боюсь, мне теперь уже действительно нужно сильно постараться, чтобы это увидеть...
Вообще, я любил учиться в Одесской государственной консерватории. Потому что государственной она была в последнюю очередь. В первую очередь она была одесской.
«Декан Рувимчик – редкий козел!» – было написано на стене нашего консерваторского туалета. «Сам ты козел! Декан Рувимчик», – было написано ниже. В классе контрабасов висел транспарант, который приводил в ужас всю нашу кафедру марксизма-ленинизма: «Ничего не знаю лучше контрабаса. Готов слушать его день и ночь. Удивительный, нечеловеческий инструмент!» – и подпись: «Лейбин». А какие, собственно, основания были его снимать, если Лейбин была фамилия преподавателя контрабаса?..
Мы, студенты, жили с нашими педагогами одной семьей, постоянно пытались шутить и все как один мечтали о славе. Слава имела конкретные очертания. И называлась она – сцена Одесской филармонии. Выступать там было пределом наших мечтаний. Поэтому все, что произошло в тот день одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, я помню очень хорошо. Или почти все...
– Ну что ж, мальчик, поздравляю тебя! – сказал мой профессор. – Сегодня ты впервые выходишь на филармоническую сцену!
– Как?.. – задохнулся я. – А что же я буду там играть?
– Ничего, – ответил профессор. – Ты будешь там ноты переворачивать. Играть будет Гутников. Нужно помочь его пианистке.
Для тех, кто не в курсе, рассказываю: скрипач обычно во время концерта играет все наизусть. Его аккомпаниатор – по нотам. Переворачивать их приглашают кого-нибудь из местных. Ну не возить же с собой на гастроли такую малозначительную фигуру...
Конечно, это было не совсем то, о чем я мечтал. Но я живо представил себе, как вечером я выхожу на сцену Одесской филармонии, и одна знакомая девушка, сидящая в зале, увидит... Ну, в общем, за полчаса до концерта я уже переминался с ноги на ногу за кулисами филармонии, с тревогой прислушиваясь к шуму, доносящемуся из переполненного зрительного зала. Потом появились ослепительные Гутников и Мещерская. Она – в роскошном концертном платье, он – в строгом фраке, но с настоящим Страдивари в руках.
– Здра-а-авствуйте, – поздоровался я, заикаясь от волнения. – Я тут пе-ереворачивать...
– Знаем, знаем, – сказала пианистка. – Зачем же вы так волнуетесь, молодой человек? Ноты читать умеете? Значит, когда увидите, что я доигрываю страницу, перевернете. И еще: у меня длинное платье, поэтому, когда я буду вставать со стула, чтобы поклониться, отодвигайте, пожалуйста, стул. Вот, собственно, и все. Ваш профессор сказал, что вы человек способный. Думаю, справитесь... Да, и еще: я вас очень прошу, когда мы будем уходить со сцены, уходите, пожалуйста, первым. Потом ухожу я, и только потом уже солист. Понимаете? Чтобы все аплодисменты достались солисту. И вообще, ваша главная задача – нам не мешать.
– О чем ты, Мила? – улыбнулся маэстро. – Ну как он может нам помешать?..
Ох, не нужно ему было это говорить! Уже через несколько минут жизнь показала, что в этом смысле он явно недооценивал мои возможности.
Под бурные аплодисменты мы вышли на сцену, я, как и положено переворачивающему ноты, уселся слева от пианистки, взглянул на ноты, которые мне предстояло переворачивать, и понял, что сейчас произойдет катастрофа.
– Бетховен, – произнесла ведущая. – «Крейцерова соната».
продолжение следует...

Пианистка взяла аккорд.
– Ничего не получится... – просипел я ей прямо в ухо. – Я очки дома забыл!..
– Что? – вздрогнула пианистка.
– Очки, говорю, забыл!.. Не вижу я ничего!..
– Спокойно! – прошептала пианистка, не переставая играть. – Следите за мной. Когда нужно будет перевернуть страницу, я вам кивну...
– Головой?.. – просипел я, уже мало что соображая от волнения.
– Да, – кивнула она.
Она кивнула – я и перевернул.
– Рано! – вскрикнула она и, продолжая играть, свободной рукой перевернула страницу назад.
– Но вы же кивнули! – напомнил я ей – и перевернул страницу вперед.
– Да я не потому кивнула! Не потому! – нервно зашептала пианистка, играя какой-то сложный пассаж. – Вот теперь переворачивайте!
– Вперед?!
– Да!
Я перевернул.
– Назад!!
– Но почему? Вы же сами сказали перевернуть страницу вперед!
– Но вы же перевернули две!..
– Как это две?! – я приподнялся и, загородив ей нотную тетрадь, стал разбираться со страницами.– Вот одна... вот... ах, да, действительно!..
– Да что же вы делаете?! – взмолилась она и, изловчившись, шлепнула меня по рукам. Я автоматически шлепнул ее по рукам, как бы давая сдачи. Она вскрикнула. Скрипач вздрогнул и взял фальшивую ноту.
Так, толкаясь и переругиваясь, мы каким-то чудом доиграли наконец «Крейцерову сонату». Раздались аплодисменты.
– Стул отодвиньте! – ненавидяще глядя на меня, сказала пианистка. – Я же вам говорила. У меня длинное платье. Отодвиньте мой стул! Мне нужно встать и поклониться!
Я галантно отодвинул ей стул. Она встала и поклонилась. Потом начала садиться.
– Стул! – напомнила она, не оборачиваясь.
Поскольку слово «стул» теперь ассоциировалось в моей уже не работающей от страха голове исключительно со словом «отодвиньте», я его опять отодвинул. Она начала садиться на пол. Я автоматически подставил руки... Почувствовав их у себя на бедрах, пианистка взвизгнула и отскочила.
В зале прошел шумок. Там уже, наверное, давно обратили внимание, что, пока скрипач предается своему возвышенному искусству, какой-то молодой нахал у него за спиной сначала подрался с его аккомпаниаторшей, а теперь прямо на глазах у публики начал к ней грубо приставать. Я готов был провалиться сквозь сцену.
Дальнейшее плохо отпечаталось в моем сознании. Помню только, что, кажется, и дальше я все делал наоборот: переворачивал страницы, когда не нужно было переворачивать, и не переворачивал, когда было нужно. Двигал стул вперед, когда пианистка пыталась встать, таким образом припечатывая ее к роялю, и двигал его назад, когда она пыталась сесть, каждый раз ловя ее уже у самого пола.
Естественно, что после окончания каждого произведения музыканты, несмотря на аплодисменты, сразу же убегали за кулисы, чтобы хоть как-то перевести дух от этого кошмара. Но я оставался на сцене! Таким образом, получалось, что все аплодисменты доставались мне, и я каждый раз долго и церемонно раскланивался...
Но все это были, как говорится, цветочки по сравнению с финалом нашего выступления.
– Паганини! – объявила ведущая. – «Вечное движение».
– Умоляю!.. – наклонилась ко мне пианистка. – Вы только ничего не делайте! Мы сами все сыграем. Просто сидите тихо. А еще лучше вообще отодвиньтесь!..
Музыканты начали играть, а я начал отодвигаться, естественно, вместе со стулом, издавая при этом страшный скрип. Пианистка гневно глянула на меня. Я отодвинулся еще дальше. Она опять посмотрела. Я опять отодвинулся. Потом еще и еще... Таким образом, пока они играли, я проделал довольно неблизкий путь от центра сцены в ее конец и очутился на самом краю.
В зале недоуменно перешептывались. Потом-то я понял причину. «Ну правильно, – размышляли там. – Великий Паганини, наверное, что-то имел в виду, назвав свою пьесу «Вечное движение», но зачем нужно иллюстрировать это гениальное произведение бесконечной ездой по сцене, да еще верхом на скрипучем стуле?!»
– Да когда же это наконец закончится?! – не выдержал скрипач и, прервав исполнение, сделал шаг в мою сторону, собираясь, по-видимому, оторвать мне голову.
Я в ужасе отпрянул назад... И вместе со стулом полетел со сцены в зрительный зал.
Тут началось что-то невообразимое. И продолжалось довольно долго. А поскольку ни музыканты, ни ведущая из-за кулис больше не появлялись, то я, чтобы хоть как-то прекратить весь этот смех, свист и улюлюканье, опять вскарабкался на сцену и очень торжественно произнес: «Концерт окончен!».
Потом, много лет спустя, я часто пытался смешить народ своими рассказами, выступая на разных сценах, в том числе и на сцене Одесской филармонии, но такого гомерического хохота я уже не слышал никогда. Вот уж был поистине оглушительный провал!
Наверное, в ту ночь я не умер от позора только потому, что одна знакомая девушка до самого утра утешала меня, сидя рядом на скамейке пустынного Приморского бульвара, и к утру наконец утешила...
И тогда же, к утру, с первыми лучами солнца, встающего над обожаемым мною городом, я начал смутно догадываться, что стремление к славе вообще глупейшая вещь. И единственное, чего можно добиться на этом пути, так это падения с большой высоты, да еще и вместе со стулом.
А единственное, чего можно желать для себя в этой жизни, так это собственно жизни. Причем как можно более долгой. И нужно для этого очень немного: каждое утро – такой вот рассвет, каждую ночь – такая вот девушка, ну и каждый день, конечно, одна зеленая луковица и одно красное яблоко.
Георгий Голубенко

Кассандра



Кассандре никто не верил:
достала эта троянка!
Все ночи рыдала, поганка,
и проклинала время...
Завывала о гибели Трои,
на коне деревянном носилась,
и нА смех богам бесилась,
слыша: мы всех уроем!
Кассандра, сестра Париса,
стенала о смерти брата,
вопила, что виновата
его спартанская крыса!
Орала: данайцев бойтесь!
В ответ - лишь хохот троянцев,
богатых и голодранцев
из илионской сотни...
Они проходили строем
и камни швыряли в ведунью,
безумную рыжую лгунью!
Вот так и погибла Троя...
Irina  Karpinos

О татарской основательности



Самолёт летел в Казань. В соседнем кресле татарский папаша очень добросовестно тряс младенца, баюкал, укачивал, приговаривал «чу-чу-чу, чу-чу-чу». Лишь бы дитё не мешало пассажирам. Соседние кресла раскачивались вместе с папашей. В результате отлично выспались и я, и младенец, и вообще весь наш уголок.
В Казани живут основательные люди. Все дороги разгладили, фасады оштукатурили. Всякого гостя там кормят сластями, покуда гость не научается выделять сироп через кожу.
В Татарстане мгновенно отличают, кто хороший гость, а кто сволочь. Хороший, наплевав на диабет, пробует чак-чак при всяком удобном случае. А сволочь в какой-то момент начинает отказываться. То же и с водкой. Невозможно доказать будучи трезвым, что ты психически здоров и не китайский шпион. Зато, если, пытаясь встать, ты упал, стянул скатерть и перебил посуду – ты гражданин, семьянин и воин.
А еда? Помните сказку «Гуси-лебеди»? Речка, печка и яблонька считали: кто не ест – тот плохая Алёнушка. Так вот это не сказка, а татарская быль. В полной версии не упомянута ещё экскурсия по зимней Казани.
С татарскими экскурсоводами прекрасен любой сарай. Пылкое воображение дорисовывает маковки и колоннады. В снежной степи вырастает призрачный город. Стены из восторга, шпили из восхищения. Два часа на морозе – и экскурсанты готовы сигануть с башни вслед за прекрасной Сююмбике. Из солидарности и чтобы согреться.
В Париже туристов водят во чрево Парижа. В Казани официального чрева нет, меня повели в музей. Познакомили с профессором консерватории. Он потребовал ответить: чем для истории стал хорошо темперированный клавир. Сказал, что я обязан знать. Прижал к стене.
Я ощущал себя вполне во чреве и искал глазами выход. Татарский профессор во хмелю даст фору парижским гопникам, знаете ли.
Моя жена – наполовину татарка. И эта половина затмевает все прочие части. По уголовным меркам она умеренно ревнива. Это значит, если ей что-то привидится, шансы выжить у меня всё-таки есть.
Также она чемпион по сочинению сюжетов. Особенно она не доверяет самолётам. Считает, у какой-нибудь хищницы непременно застрянет чемодан в проходе. И это будет ловушка.
Я полезу помогать. Хищница скажет медовым голосом:
– Вы так мужественны.
– Бросьте, пустяки.
– Тогда можете тащить и дальше.
– Вы так добры.
– Вы бы изумились моей доброте, если бы узнали меня поближе!
Потом мы с хищницей возьмём одно такси на двоих. Случайно встретимся в ресторане.
Через три дня я пошлю домой трусливое СМС о том, что судьба полна сюрпризов.
Сочинив себе трагедию, моя татарская жена готовится к разводу. Она всё делает основательно, с душой. Решает, кто где будет жить. Составляет список утех, на которые не находила времени, пока тратила молодость на меня. Она намечает ряд пробных развлечений. Бассейн, лекции о Тарковском, живопись, лыжи, курсы виноделов.
И вот я возвращаюсь, – а меня уже никто не встречает! Ей некогда! У жены йога и школа экстремального вождения с каким-то Костей.
Одиноко трясясь в такси, я мучительно вспоминаю, чем таким довёл нашу жизнь до лекций о Тарковском.
Я рассказал жене про её Родину. Про чак-чак, про Сююмбике, показал фото с концерта.
В круговерти моих гастролей не осталось ни просвета, ни малой щёлочки для аморальных женщин.
– Где, где в моей истории порочные чемоданы? – кричал я жене. Но она не слышит. У неё бассейн по расписанию. Она проплывёт двадцать километров в прохладной воде и простит мне свои фантазии. И снова примется растить из меня толстого, воспитанного писателя. Татарская основательность у неё в крови.
на фото: татарская царица Сююмбике  из фотогалереи " О славной Казани замолвите слово"
 Слава СЭ

Яростное грузинское гостеприимство. Как выжить



Собираясь в Грузию, возьмите запасную печень. С обычным набором органов красоту этой страны трудно постичь. Пейзажи там невероятны, а гостеприимство доходит до ярости. Гости дают больше прав не посещать работу, чем перелом ноги или холера. В глубинке гость считается общей добычей, его празднуют всем селом, всякий раз как последний.
Наш знакомый Роберт с группой водных туристов вернулся из Грузии. Обычно, водники поют песню «перекаты», вспоминают сломанные весла и как смешно Эдик треснулся головой. После Грузии все молчали и влюблено смотрели вдаль. Некоторые не могли вспомнить, была ли там вода.
Плавание по нашим рекам - отдельное горизонтальное удовольствие. Направление течения угадывают по гадальным картам. Сплав без вёсел занимает годы. В Латвии есть омуты и один условно обрывистый берег. Все три этих опасности туристы знают наизусть. Им хотелось настоящих диких гор и рек. Турфирма бонусом предоставила дикого водителя на диком грузовике. Тормоза водитель считал унижением. Над обрывами он пел песни и танцевал для иллюстрации. Через пять минут пути в мире не осталось опасных приключений. Прощаясь, шофёр подарил пять литров лучшего вина в северном полушарии. Такая осторожная оценка основывалась на том, что водитель в Австралии не был и не знает как там что.
До реки осталось три километра, а по ощущениям сто. Сразу встретили чабана в папахе и с дубиной. Пастух не спросил, зачем в горах лодки. Также его не интересовали политические новости, курс валют и результаты футбола. Он спросил только, что эти люди пьют. Ему показали лучшее вино северного полушария. Старик покачал головой. Горько и стыдно сделалось ему за весь район Хевсурети, где гостей поят скипидаром. Если б были патроны, он бы догнал и застрелил тот грузовик. Чабан отдал туристам своё вино, пять литров. Сказал, теперь никто не сможет обмануть дорогих гостей. Спустившись с гор на землю, поздно ночью, в своём Мухосранске, занесённом снегом по ручку двери, извиваясь ночью на простыне, как сказал бы поэт Бродский, они найдут что вспомнить. Чабану совали деньги, и лишь нехватка патронов предотвратила пальбу в ответ на такое оскорбление.
Десять дней туристы падали по грузинской реке с разной степенью отвесности. Страшно не было. Старались ничего не расплескать. Ночуя в якобы безлюдных местах, они собрали неплохую винотеку. Выяснилось, абсолютно каждый грузин знает, где взять лучшее в мире вино. Обычно он сам его производит по рецепту дедушки. Между дедушкиным вином и ближайшим по качеству уксусом соседа Гиви - космическая разница. Термин «потерять невинность» в Грузии никак не связан с голыми бабами, только с дегустацией алкоголя. За отказ пить могут выстрелить даже в очень хорошего человека.
Через десять дней водники вышли на дорогу. Вокруг покачивалась прекрасная страна. Первой подъехала полицейская машина. Офицер сразу понял, это алкоголики. Лодки несут для вида, а самим лишь бы нажраться. Он покачал головой и попросил не налегать. Уехал, но тут же вернулся со своим вином, пять литров. Посуду меньшего объёма в Грузии не производят. Вот, сказал он, настоящая драгоценность. Очень похоже на легендарное французское Romance Conti DRC 1934 года, но заметно лучше. А если есть на свете ещё лучшее вино, то пусть полицейский не сойдёт с места. И тут же сошёл, чем сразу всё доказал. Он велел отдыхать не спеша, полиция посторожит, не обращайте внимания. И встал неподалёку с включённой мигалкой. Туристы растрогались. Стали говорить новому другу, какой здесь замечательный народ, душевные люди, не от кого охранять. Дык, зацелуют, через месяц не уедете, возразил полицейский. Год назад группу из Эстонии всем отделом освобождали, с поножовщиной и недельным праздником примирения потом.
Из этого познавательного рассказа я вынес следующее. Борьба бобра с ослом в грузинской религиозной традиции закончится не апокалипсисом, а застольем с песнями. Когда тебя все любят, деваться некуда, приходится любить в ответ.
Второе. Независимо от вкуса угощения, всегда хвалите все. Клянитесь, что лучшего вина не пили и никогда уже не сможете. То же с сыром. Он прекрасен, какими бы носками не пах. Сам я аккуратно следую этому правилу, благодаря чему и прослыл хорошим собеседником и знатоком кулинарии.
 Слава СЭ
Художник - Зураб Мартиашвили

Жили-были две сестры. Старшая Валя - красавица, успешная, богатая. Младшая Зойка - горькая пьяница. 
Насчёт красоты к тому времени, о котором идёт рассказ, уже нечего сказать было: 32-х летняя Зойка больше на древнюю старуху была похожа. Сама тощая, лицо синюшно-опухшее так, что и глаз не видно, тусклые волосы, давно не знающие ни мыла, ни расчёски грязной паклей торчали в разные стороны. 
Валю упрекнуть не в чем, немало приложила времени и денег, пытаясь вытащить сестру из трясины алкоголизма: в дорогие клиники её возила, к бабкам-колдуньям - всё бесполезно. Купила ей квартирку уютную, но оформила на себя, чтобы Зойка за бутылку не променяла. Через полгода из обстановки в квартире оставался только грязный матрас, на котором и лежала умирающая сестра, когда Валентина пришла к ней попрощаться, так как уезжала за границу на ПМЖ. А Зойка уже и говорить не могла, силы были только приоткрыть глаза и через щелки между опухших век увидеть на фоне грязного, давно немытого окна неясный силуэт. Рядом валялись пустые бутылки, которыми щедро делились с Зойкой местные пьянчуги. 
Не смогла Валентина бросить сестру, как потом жить с этим? Совесть замучает. Решила она для очистки этой своей совести увезти Зойку к тетке в деревню. С теткой Ольгой сестры почти не общались, знали только, что есть у покойной матери сестра, которая много лет назад навещала их, привозя деревенские гостинцы: варенье, румяные душистые яблоки, сушеные грибы. 
Помнила Валя только название деревни. Подумала: на похороны не звали, значит, скорей всего, тетка жива. Попросила помочь знакомого мужчину, завернули Зойку в одеяло, уложили на заднее сиденье машины и поехали в деревню Самоварово. 
Деревню нашли, дом тетки Ольги тоже нашли. Да и что там искать-то было: четыре жилых домишки - вот и вся деревня. Зойку в одеяле уложили на теткину кровать, Валентина выложила на стол деньги со словами: помирает она, а мне ехать надо, тёть Оля. Деньги на похороны - может приеду когда, чтобы хоть могилку найти. Тут и на оградку и на памятник хватит. И ключ от Зойкиной квартиры тетке отдала. А кому ещё-то? От чая отказалась и уехала... 
Тетка Ольга, 68-летняя, ещё бодрая одинокая женщина, развернула Зойку, убедилась, что та ещё дышит и пошла кипятить самовар. Пока самовар грелся, она нарезала в термос сушеной травки из холщовых мешочков, всыпала каких-то ягод, потом заварила всё кипятком и оставила настояться, плотно закрыв крышку. Три дня она поила Зойку травяными настоями с мёдом, почти насильно вливая в рот чайной ложечкой каждые полчаса. Даже ночью. 
На четвертый день в рацион добавила молоко своей козы Марты. Тоже чайной ложкой. Потом в ход пошли овощные отвары и куриный бульон. Курицы у тетки тоже были свои. Немного, всего семь, но она не пожалела и двух пустила на бульоны для умирающей племянницы. Через месяц только Зойка самостоятельно смогла сесть в кровати. Тетка Ольга её стала на саночках в баню возить (зима уже была), закутает в платок пуховый да в одеяло и везёт. А в бане тоже разные травки заварены и Зойку этими настоями тетка Ольга мыла. А потом волосы Зойкины расчешет и они пахнут травой и летом... 
Одинокая тётка Ольга вложила всю свою нерастраченную любовь и заботу в племянницу и выходила её. Вот так, чайной ложечкой вливая в умирающую Зойку вместе с настоями частички своей доброй души. Дорогие клиники и колдуны не смогли спасти погибающую девушку, а родная тетка смогла. 
Зойка выжила. Окрепла от вкусного, пахнувшего клевером молока козы Марты, от утренних нежных омлетов из свежайших яиц. Волосы стали шелковистые и блестящие. На щеках появился румянец. И оказалось, что она красавица с голубыми глазами. Потихоньку стала помогать тетке по дому, потом и в хлеву: научилась доить Марту, собирала каждое утро свежие яйца. Еду они готовили простую, почти всё со своего огорода. Зойка, вернувшись с того света, не вспоминала свою прошлую жизнь, ей нравилась эта, новая, с чистого листа. Она стала видеть, как встаёт утром солнце, как бегут по небу белые облака, как распускаются весной цветы. 
А в прибрежных зарослях местной речки появилась утка с маленькими утятами и Зойка ходила их кормить булкой. А ещё у неё открылся один талант. Тетка Ольга научила девушку вязать крючком. Сначала Зойка вязала салфеточки, потом они съездили с теткой в город, накупили много разных мотков шерсти и Зоя стала вязать большие пушистые шали с удивительными узорами. 
Посыпались заказы на необыкновенную красоту. Зойка стала хорошо зарабатывать. Через три года красавица Зойка увезла любимую тётю из глухой деревни Самоварово в тихий городок на берегу тёплого моря, где сложив теткины сбережения и свои - за продажу эксклюзивных шалей, купила для них небольшой уютный домик с маленьким садом. 
По утрам коза Марта, доставку которой специальным фургончиком оплатила Валентина, сорвав с нижних веток яблони очередное яблоко, неспеша пережевывает его и задумчиво смотрит на море. Там, в теплом море, недалеко от берега купаются две любимые ею женщины.... 
 
А знаете, что самое замечательное в этой истории? Она реальная...


/инет/

- Как тебе не стыдно! Зачем ты опять вылез на улицу! Там же собаки! Машины!
Кот ухом не повел. Он только посмотрел на ругающую его девушку снизу вверх и продолжил есть.
Оксана опустилась на табуретку. Она не знала, что делать с "этим бессовестным котом".
Этого бессовестного кота звали очень обычно – Мурзик. Коту было пять лет и раньше он жил с Оксаниной сестрой.
Сестра была намного старше Оксаны. У сестры был муж, дочь и возможность взять ипотеку. Она и взяла и переехала в новую квартиру. А Оксана как раз закончила учебу и возвратилась в родной город.
Возвращаясь, девушка переживала, как она будет жить в старой родительской квартире с семьей сестры, но ей повезло. Вся двушка в старой двухэтажке была в ее распоряжении.
Сестра говорила, что эту развалюху проще продать и купить однушку, но в нормальном доме, но Оксану все устраивало. Кроме доставшегося ей кота.
Кота сестра Оксаны не бросила! Нет, она Мурзика любила и забрала в ипотечную новостройку, но Мурзик этого не оценил и исчез в первые же сутки.
Как выбрался, никто не понял. Окна не открывали, под ноги, заходя и выходя, смотрели. Но кот удрал.
Рита облазила все соседние дворы, клеила объявления. Тщетно. Мурзик исчез. Но не на совсем. Через несколько дней он обнаружился в старом дворе.
Соседи позвонили Рите. Обрадовали, что пропажа нашлась! Рита примчалась за котом, но Мурзик сообразивший, что его снова хотят запереть в квартире без возможности гулять, бить морды соседским котам и ловить мышей, смылся.
Не дался хозяйке в руки.
Что она только не делала!
Рита уехала в новую квартиру одна, оставив соседям корм для бессовестного Мурзика. Соседи насыпали коту корм. Несколько раз пытались его отловить, но кот не давался. Он категорически не желал менять место жительства.
В это время возвратилась домой Оксана. Кот увидел, что эта незнакомка почему-то живет в его квартире и явился с претензиями орать под дверью.
- Рит, тут твой Мурзик в дом рвется! – растерянно сообщила Рите сестра. – Задержать?
Она была в курсе попыток котоохоты.
Рита вздохнула.
- Попробуй, но он снова удерет, я уже не знаю, что делать. Давай, ты будешь его кормить? Я буду приносить корм. А перед зимой заберу. Может, он тогда не будет сбегать.
Оксана согласилась.
Она открыла дверь, Мурзик зашел в изрядно опустевшую квартиру, подозрительно покосился на Оксану. Потом проследовал в кухню, где обычно стояли его миске и требовательно завопил.
Девушка налила ему воды, отрезала докторской колбасы.
Мурзик колбасу съел, продолжая бросать подозрительные взгляды на девушку. Потом фыркнул и отправился спать на диван, оставшийся в собственности Оксаны.
Вечером он потребовал, чтобы его выпустили. Оксана не хотела, но Мурзик орал громко, а соседи уже спали и девушка, сдаваясь, открыла окно.
Кот отточенным движением перепрыгнул на дерево и канул в ночь.
Он возвратился через день, потребовал, чтобы его пустили. Покосился на корм, принесенный Ритой, и заорал.
- Чего? – недоуменно спросила Оксана.
Кот продолжал выражать недовольство, пока она не догадалась дать ему остатки колбасы.
Мурзик немедленно замолк и занялся делом.
- Ну, знаешь! – возмутилась девушка, когда поняла, что корм кот есть не желает, - колбаса, это дорого! Я тебе не миллионерша!
Они сердито уставились друг на друга. Мурзику пришлось смириться: кусочек колбасы и корм. Но кусочек - обязательно.
Потом Оксана прочитала, что колбаса, даже вареная, это все-таки соль и специи и уговорила Мурзиа заменить колбасу на курятину.
Кот сделал ей такое одолжение.
Так они и зажили. Оксана выпускала "этого бессовестного кота" утром и запускала вечером. Иногда Мурзик не являлся до утра. Тогда девушка волновалась, то и дело вскакивала, открывала окно и тихонько его "кис-кисала".
Сидеть безвылазно дома Мурзик категорически отказывался.
То, что девушка волновалась, его не печалило ни капли. Свободолюбивый Мурзик настаивал на своем.
К холодам девушка смирилась с таким положением дел.
- Пускай живет, как привык, - сказала она Рите, - а то снова не уследишь и потеряется. До вас все-таки пара кварталов.
Обе посмотрели на кота, который привалился к цоколю дома с видом "я – король и все должны".
-Ладно, пусть так, - вздохнула Рита. – Заведу себе другого кота, - предприняв последнюю попытку, сказала она Мурзику.
Кот ухом не повел.
"Заводи хоть козу, хоть удава, меня только не трогай", - подумал он.
Когда наступила зима, бессовестный Мурзик уменьшил время своего гуляния. Он по-прежнему выскакивал через окно или форточку на дерево, но тут же возвращался, поскольку Оксана уходила на работу, а сидеть весь день на холоде Мурзик не любил.
"Вот придет тепло", - думал кот, отстоявший свое право на свободу, - "и я снова начну гулять. А оно придет. Никуда не денется".


/myaus09